Версия для печати

Смирение и достоинство в духовной жизни личности

Духовная жизнь человека издревле мыслится как путь. Это путь к достижению святости, путь ко спасению – к единению со Творцом. Этот путь начинается с первых же дней нашего существования на Земле, когда мало-помалу мы начинаем осознавать себя. Как происходит это само-осознание?

Во-первых, мы выделяем себя из окружающего нас мiра, устанавливается граница между “я” и “не я”, появляется опыт: “я – не то, что все остальное”. Вначале неловко, а потом все более уверенно маленький человек начинает знакомиться с самим собой. Ему открывается витальность его тела, душевный мiр его чувств и желаний; и однажды в нем “просыпается” чувство духовное – устремление к Высшему, поиск смысла происходящего с ним и с человеком вообще, встают вопросы нашего (и его, в частности) призвания в Вечности. Это сопровождается смутным безпокойством, иногда жаждой совершенства и неизбежным разочарованием из-за того, что мы не можем достичь его собственными усилиями. Происходит то, о чем писал блаженный Августин: «Мятется сердце наше, доколе не успокоится в Тебе».

 Во-вторых, такая “идентификация себя” происходит через определение своего положения в системе значимых взаимосвязей, занятие своего места относительно других людей. «Личность есть система отношений», – констатировал чтимый учитель Западной Церкви. Эти две оси – выделение и определение – мы и попробуем использовать в нашей попытке осмыслить такие понятия, как смирение, самоценность и достоинство, являющиеся основополагающими в процессе постепенного духовного возрастания личности.

Рассматривая этот процесс как путь, следует знать, что на этом пути человека ждут ложные направления, тупики и ловушки. Для того чтобы двигаться правильно, нужно учиться их распознавать. Неслучайно преп. Иоанн Кассиан Римлянин, приводя монашеский диалог о том, какую добродетель следует считать главной, первое место отдает рассудительности. Он пишет: «Рассудительность – источник и корень всех добродетелей. Истинная рассудительность приобретается только смирением» (Творения, 1892, стр.194). Не обладая достаточной рассудительностью, даже искренне стремясь к цели, христианин легко может уклониться, заблудиться, попасть в западню, п.ч. один из излюбленных приемов сил зла –  запутывание. В книге К. Льюиса “Письма Баламута” старый бес рекомендует разнообразные манипуляции, в результате которых средство (т.е. сам путь и то, что связано с передвижением) становится целью (тогда как истинная цель пути – спасение души для вечной жизни со Христом, единение со Творцом). Он поучает неопытного искусителя: «Ясна тебе суть? Держи разум своего подопечного подальше от простой разницы между “хорошо” и “плохо”. Следи за тем, чтобы все его представления были посмутнее».

Порой темным силам удается добиться успеха. В современном обществе рыхлой структуры и вытесненной традиционной (православно-христианской) духовности, человек ощущает себя неустойчивым и слабым. Здесь неопытный путник легко может потерять верный ориентир, устремиться за миражом стабильности и предсказуемости. Он может искать выход в упрямом отстаивании своей позиции, стать непробиваемым (для действия в его сердце Благодати) фанатиком. Усвоив несложный набор поведенческих клише, он замыкается, окостеневает в своей защите, которая уже не обезпечивает ему безопасности, но, подобно тяжелым и громоздким доспехам, обездвиживает его на Пути, делает его неспособным к нормальному и свободному движению.

Попытаемся понять, как и когда теряется различение между проявлением смирения и утратой собственного достоинства. Чтобы увидеть, что есть подлинная самоценность, и как выглядит ее нездоровый “сниженный вариант”, попробуем заглянуть за маску фальшивого смиренномудрия.

Образцом для нас и воплощением истинного смирения является Христос-Спаситель. Это – надежный критерий: «Он, будучи образом Божиим ... уничижил Самого Себя приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя» (Флп. 2:6-8). Вот как об этом пишет свт. Василий Великий: «В Господе все научает смиренномудрию. Будучи младенцем, прежде всего Он в вертепе и не на ложе, но в яслях, в доме тектона и бедной Матери, повинуется Матери и обрученному с Ней, учится, выслушивает о чем не нужно было слышать, вместе вопрошает и в вопросах удивляет мудростью, подчиняется Иоанну и Владыка приемлет крещение от раба, не противится никому из восстающих на Него и не приводит в действие той неизреченной власти, какую имел, но уступает им как бы сильнейшим и временной власти отдает принадлежащую ей твердость... принимает на Себя осуждение, когда мог обличить клеветников, и предается смерти самой поносной. Так прошел Он всю человеческую жизнь от рождения до конца и после такого смиренномудрия являет, наконец, славу, прославляя с Собою тех, которые с ним обезславлены» (Творения, М, 1846, ч.4, стр.318).

Спрошенный о том, кто больший в Царствии Небесном, Господь указывает на ребенка (Мф. 18:1-4). Авва Исаак Сирин увещевает: «Пред Богом соделайся как бы ребенком лепечущим. Не говори пред Богом что-либо от знания, ходи пред Ним в простоте. Сказано – храняй младенцы Господь (Пс. 114:5). Младенец подходит к змее, берет ее за шею, и она не делает ему вреда. Нагим ходит младенец целую зиму и не болеет. Верите ли теперь, что есть некий сокровенный Промысел, Который нежное тело со слабым сложением сохраняет от супротивных?» (“Слова подвижнические”, 1993, стр.214). Итак, если мы хотим встать на путь, ведущий к духовной зрелости, прежде следует присмотреться к детской духовности.  

Увы, мы не всегда понимаем ее. Нередко мы проецируем на ребенка собственные устоявшиеся ценностные системы. Достаточно вспомнить, как плачут и извиваются на руках матерей дети, которых неподготовленными подносят к Чаше. И если непреклонные бабуси советуют держать ребенка покрепче, раскрыть насильно рот и заставить его проглотить “сладенького”, то опытные священники советуют вначале исповедаться маме (дети воцерковленных матерей кротко принимают Таинство), а иные батюшки могут тихой молитвой успокоить младенца (чудо, всегда живущее в Церкви). Мы стараемся поскорее “подтянуть” ребенка до своего уровня осознания реальности, при этом усвояя ему ценности, невозможные для восприятия в силу особенностей и закономерностей возрастного развития. И можно предположить, что столь часто встречаемые в житийной литературе примеры того, как с раннего детства ребенок большую часть времени проводил за чтением духовной литературы, истово стремился к церковным службам и сторонился игр со сверстниками, являются скорее исключениями, признаками какого-то особого призвания, чем нормой духовного развития детской личности.

Что же мы можем выделить в качестве основных признаков “обыкновенной”, повседневной духовности ребенка? Прежде всего, присущее детям всегдашнее чувство собственной безпомощности в мiре, зависимости от близких. Отсюда безоговорочное доверие тому, кто печется о ребенке. Нет такой беды, от которой нельзя было бы спрятаться за маминой юбкой, нет такой боли, которая не прошла бы, если мама хочет справиться с ней.

Второе – способность к удивлению. Мiр ежедневно предстает перед ребенком новым. Когда еще нет знания, что за осенью следует зима, то каждый день особый, пригодный для любых открытий. Весенний ручеек не менее удивителен, чем горный поток. Из стульев в комнате просто соорудить пещеру, а накрыв ее покрывалом, можно ненадолго испугаться. Звезды кажутся близкими, нет ужаса перед неминуемой смертью. Познающее восприятие пластично, отсутствуют окостенелые границы между невероятным и возможным. Наивная свежесть чувств, живая вовлеченность эмоций делают познание мiра игровым и приятным.

Третье – это целостность образа существования ребенка. В раннем возрасте практически не существует зазора между тем, что ребенок чувствует и тем, как он себя ведет. Он обладает возможностью совершенно прямо, безыскусственно, просто выражать свои эмоции. Его внутреннее само-ощущение тождественно его явлению мiру.

Четвертое – поскольку ребенок всегда берет больше, чем отдает, то при правильном воспитании он обнаруживает себя в постоянном состоянии благодарности. Его благодарность встречает ответное тепло окружающих, и он раскрывается навстречу им как цветок под лучами солнца. Мягко углубляя эти свойственные каждому ребенку душевные расположения, мы способствуем формированию личности верующей (зависимой от Высшего), творческой (уподобляющейся Богу) и благоговейной (смиренно предстоящей перед Спасителем).

Особо отметим детское чувство юмора. Это своего рода эталон светлого, беззлобного веселья, вырастающего из незашоренности детского взгляда. Умиление и улыбку вызывают неожиданные сопоставления и игра со словами. Здесь нет места злорадству, цинизму, язвительности и принижению других.

Итак, помня, что «кто не примет Царствия Божиего как дитя, тот не войдет в него» (Мк. 10:15), рассмотрим, как нам открывается смирение. По латыни, это понятие звучит “humilitas”. Здесь прослеживается этимологическое родство слову “гумус” – так называется чернозем с примесью перегноя. Это плодородная почва, которая в отличие от иссохшей каменистой или наоборот, заросшей тернием болотистой земли способна принять и прорастить семя и принести «плод сторичный» (Лк. 8:8). Так, в смиренном сердце, на перегное побежденных подвигом страстей, может из горчичного зерна вырасти поливаемое Благодатью Божией большое дерево, и птицы небесные укроются в ветвях его (Лк. 13:19).

Некоторые богословы указывают и на соотношение здесь со словом “humour” – юмор. Это еще один мостик к детской духовности. Пример подлинного юмора – добрая поддерживающая улыбчивость, как в светлой есенинской строке:

В годы бури, в житейскую стынь,

При тяжелых утратах и когда тебе грустно

Быть улыбчивым и простым

Самое высшее в мiре искусство.

Это замечательный дар не принимать слишком всерьез свои подлинные, а чаще мнимые достижения, быть способным к мягкой ироничности над собой. Это возможность снять блокирующую напряженность, ощутить свою близость к другим. И, может быть самое главное, это надежное предохранение от надмевания, постного фарисейского угрюмства. Способность увидеть свои потуги, в том числе и духовые амбиции в комической перспективе, может оказаться иммунизацией от само-восхваления, заносчивости, тщеславия и гордости.

Детскость и святость – понятия, тесно связанные друг с другом, но и здесь нас может поджидать искушение: неразумность и духовный инфантилизм. Одним из признаков этой ловушки является благодушная всеядность, нерассуждение, неразличение духов. Но апостол предупреждает: «Братия, не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни» (1 Кор. 14:20). Мудрый подвижник, преодолевая это искушение, замыкает круг: его головной убор (монашеский куколь) как бы символизирует познанную “вторичную наивность” – безпомощность, отчаяние в спасении собственными усилиями и упование на Господа, «поддерживающего сироту» (Пс. 145:9).

Возрастание в смирении – процесс постепенный, связанный с обогащением в само-понимании. От детской незлобивости и открытости, по мере обострения рефлексии, мы поднимаемся по ступеням смирения, и нам открывается более глубокое понимание духовных реальностей в их взаимосвязях. «Смиренномудрие есть главным образом разумность. Гордость рождается в человеке от неведения самого себя, и она растет вместе с возрастом человека. Поэтому нужно каждого человека с мальства, прежде чем он познает что-либо другое, научать познать самого себя – из чего он есть, что он есть и чем покончит жизнь» (Преп. Симеон Новый Богослов, Творения, СПБ, 1892, т.1, стр.268). И далее, по мере духовного роста: «Познавшему себя даруется познание всего, и повинующемуся Богу повинуется всё» (Преп. Петр Дамаскин, Творения, стр.275).

Правильное понимание христианского смирения “отточено” святоотеческой аскетикой, выстрадано, поэтому вдохновляющим и научающим примером нам может служить жизнь и аскетические творения святых, подвижников, прошедших этот путь, преодолевших капканы и ловушки и достигших Царства Небесного. Их опыт для нас, для нашего спасения, безценен.

Св. Ефрем Сирин указывает: «Когда терпишь невольную скорбь как вольную, заключай, что пришел в меру мужа доблестного и смиренного» (Творения, т.1, стр. 33). Когда авву Исаака Сирина спросили, «из чего человек узнает, что достиг смирения, тот отвечал: “Из того, что находит для себя гнусным угождать мiру”» (“Слова подвижнические”, стр.213). Свт. Василий Великий учит так: «Бог великий зритель, ищи славы только перед Ним. Будь добр с другом, кроток со слугой, приветлив с приятностью, отвечай со светлым лицом, ко всем будь благосклонен, доступен, не пускайся в похвалы самому себе, не вынуждай и других говорить о том, не осуждай за маловажное, обличай нескоро и не со страстным движением, которое является признаком высокомерия» (Творения, стр.319-320). О плодах смиренномудрия авва Исаак Сирин пишет: «Даже демоны, при всей наглости и злобе, при всей высоковыйности гордыни своей, приближаясь к смиренномудрию, делаются как прах» (“Слова подвижнические”, стр.235). А преп. Симеон Новый Богослов так характеризует духовно зрелую личность: «Кого Бог освободит, воистину свободным бывает: чист, целомудр, благ, праведен, человеколюбив, милостив, сострадателен, воздержан. Словом – человеком, каким ему подобает быть» (Творения, 1892, стр.281).

У того же отца среди расположений души, ведущих к смирению, мы читаем: «Всякому человеку необходимо знать, что он ничто». Следует ли это понимать буквально, будто человека нет, вместо него “пустое место”? Может быть, для нашего современника, трепещущего, расслабленного и унылого, более вдохновляющим было бы такое прочтение: да, ни что, в смысле – не что, но кто. Не относящийся к мiру неодушевленных предметов. И к нему, человеку, приложимы слова свт. Иоанна Златоуста: «превосходнейший из всего видимого. Для него создано все: небо, земля, море, солнце, звезды» (Творения, т.4, стр.57). «Великое, досточестное существо – человек» – утверждает свт. Григорий Нисский (“Об устроении человека”, СПб, 1995, стр.13).

Из всего выше сказанного видим, что смирение, по учению Святых Отцов,  есть центральное понятие православной христианской духовности.  

Но не забудем, что у каждого явления есть свой уродливый двойник. Ангелу хранителю противостоит бес искуситель. И нередко приходится видеть натужное, искусственное, показное, а по сути – ложное смирение. Его можно распознать по тому, что вместо самоотверженности здесь – само-пренебрежение.  

В одном из писем святитель Игнатий (Брянчанинов) пишет: «Какая-то преумная и презнатная дама писала прекрасноречивое письмо к монаху о зримом ею в себе необъятном количестве ее согрешений, и будто тот монах отвечал ей – “Матушка, на грехи свои смотреть так тонко – не с твоим носом”. А если бы меня спросили, то я отвечал бы со всей провинциальной откровенностью: “Совет грубенек, да верненек”. Вам приходила (извините за деревенские выражения: хороши, верно в цель попадают!) только дурь, гордая дурь. Мне она известна, сам в ней непрестанно: а потому и вас предостерегаю» (“Письма о подвижнической жизни”, Париж-Москва, 1996, стр.181).

Клиническая картина “невротического” смирения включает в себя такие черты, как приниженность, суетливость, загнанность, угодничество, раболепие, пресмыкание... Психологическая квалификация этих манифестаций бывает неоднородной. В ряде случаев речь идет о переживании ложной вины с потребностью в самонаказании. Это может также свидетельствовать о латентной (скрытой) мазохистичности, т.е. получению удовольствия от положения наказываемого. Иногда это просто фарисейское лицемерие, корыстная и грешная игра в “святого” (Фома Опискин из повести Достоевского “Село Степанчиково”). Иногда так может проявляться обычная нерешительность, страх как недоверие Богу, сознательно выбранная из соображений собственной безопасности позиция раба. Яркое изображение такого человека мы встречаем в образе другого персонажа Достоевского – “бедного человека” Макара Девушкина. Насколько его трусливая, причитающая бедность далека от евангельской «нищеты духа». Предпочтение мелкого мiроздания, боязнь полноценной духовной жизни, стремление судорожно вцепиться пусть в плохие, но привычные условия бытия, неспособность вдохнуть воздуха «горнего мiра»...

А ведь не боится обличить многовековые традиции общественных отношений преп. Симеон Новый Богослов: «Бог для бытия в мiре создал отца и сына. Без насилия и бедности ни рабом бы никто не был, ни наемником. Всякий из нас должен познать, что он есть Адам, чтобы быть Христом» (Творения, т.1, стр. 217, 316).

В современной психологии существует концепция так называемой “созависимости”. Это явление впервые описано из наблюдений над родственниками лиц, страдающих алкоголизмом. Суть ее в том, что родственники, находясь в униженном положении, неосознанно поощряют пьянство. Например, жена отдает долги, сделанные нетрезвым мужем или оправдывает перед начальством его отсутствие на работе. Поступая таким образом, она обретает ореол “страдалицы” в глазах окружающих, и получает возможность упрекать мужа.

О созависимости можно говорить, когда человек, принижая себя перед чем-либо, стремится к сохранению существующего уклада, в котором находит парадоксальное самоутверждение. Так мужчина закрывает глаза на многочисленные измены жены, а столкнувшись с этим воочию, пытается оправдать, поскорее “простить” и ничего не замечать “до следующего раза”. Друзья говорят, что он “под каблуком”, но он всячески избегает разговоров на эту тему.

Так родители, ценой несоразмерных моральных и материальных жертв, умоляя и унижаясь, “спасают” великовозрастных сына или дочь от дурного поведения и привычки к употреблению наркотиков. Они не допускают и мысли о том, что те сами должны нести ответственность за свою судьбу.

Так женщина терпит оскорбления и побои со стороны деспотичного мужа-тирана. Она выглядит жалкой, рассказывая подругам и духовнику о вытерпленных, “ради детей”, страданиях. Она уверяет, что хочет ценой своего унижения спасти брак, но нередко в подобных ситуациях можно предположить безсознательную жажду прослыть “великомученицей”.

Сестра занимает деньги у своих знакомых, потому что брат совершил растрату. Ей кажется, что он находится в глубоком кризисе из-за неоцененности своих дарований. Когда тот называет ее психопаткой, она идет в диспансер для тестирования себя. Она боится огорчить его любым противоречием, потому что он расстроится, у него заболит голова, а это может привести к инсульту... Даже избитая им, она приходит пожалеть его, “измученного”.

В подобных случаях человек, зачастую не осознавая этого полностью, избирает себе роль жертвы. Он предает собственную жизнь, низводя себя на уровень предмета удовлетворения потребностей своего “палача”. Так образуется патологическая зависимость. При этом внешне поведение такого рода иногда маскируется под христианский образ смирения, жертвенности, служения и любви, на самом же деле речь идет об извращенном удовлетворении своей потребности в значимости. В категориях духовности это называется – «смирение паче гордости». Происходит нарушение заповеди: «Вы куплены дорогой ценою, не делайтесь рабами человеков» (1 Кор. 7:23).

Единственным возможным противоядием созависимости служит осознание своей полной зависимости только от Бога.

***

Перейдем теперь к осмыслению чувства собственного достоинства, любви к самому себе, необходимости адекватно высокой самоценности. Когда об этом заходит речь, верующий человек почти всегда проявляет настороженность. И это оправдано, ведь противоположная крайность – неадекватно завышенная само-ценность – являет собой ничто иное, как гордость, – страсть, которая одна, по словам преп. Амвросия Оптинского, может привести к погибели. Поэтому попробуем понять, относится ли к числу добродетелей любовь к самому себе, и как же смирение, противостоящее гордости, соотносится с достоинством.

В начале данной статьи была высказана мысль о том, что одной из составляющих нашего бытия является положение человека относительно других людей. Понятие “отношения” является одним из ключевых в современной антропологической психологии. Человека можно понять только в его контакте с другими. Человек существует, лишь будучи направленным, “интенционным”, выходящим за пределы себя во взаимодействии с окружающим. Устроение правильного образа отношения имеет глубокий духовный смысл. Так замечено, что традиционные монашеские обеты целомудрия, нестяжательства, послушания являются фундаментальными характеристиками, свойственными духовно зрелой личности в ее существовании относительно предметов окружающего мiра, самой себя и происходящих событий. Понятие относительности, применительно к человеческому существованию, предусматривает ценностную ориентацию: личность занимает определенную позицию – стоит – отсюда понятие достоинства. “До” – приставка, отражающая устремленность, и “стоинство” – как указание позиции. Здесь, еще раз удивившись мудрости языка, проведем различие между позицией и позой. Позиция есть нечто цельное, исполненное смысла, выражение открытости и принятие ответственности. Поза выражает лишь видимость, нечто лишенное глубинного основания, претензию на бытие...

Человеческое достоинство определяется фактом сотворения человека «по образу и подобию» Творца. В православной святоотеческой традиции уточняется: образ есть нечто данное нам, подобие есть то, кем должны мы стать. С этим перекликается древний афоризм: «То, что мы есть – это дар Бога нам, то, чем мы можем стать – наш дар Богу».

Св. Ириней Лионский пишет: «Сотворенный человек возрастает в образ и подобие вечного Бога. Человек был вызван к бытию, затем к совершенствованию, через совершенствование к очеловечиванию, через возрастание к прославлению и к узреванию Господа. Мы не были сделаны богами от начала, но сотворены как люди, чтобы впоследствии стать богами». Бог, творя человека, не делает его заместителем Себя, но «наделяет его собственными свойствами, чтобы тот был не “во имя Бога”, но в Боге, и разделял с Богом то, что принадлежит одному Богу – безсмертие» (прот. И. Мейендорф). Православная Церковь учит, что участие человека в жизни Бога невозможно относительно Его сущности, но возможно в Его “нетварных энергиях”. Итак, человек, сотворенный по образу, обретает «подобие через обожение».

Православная антропология имеет прямую связь с богословием иконы. Каждая личность является уникальной и неповторимой иконой Бога. Эта икона может быть просветленной и чудотворящей, а иногда мы видим потускневший, запыленный, растрескавшийся, искаженный и размытый образ, в котором почти неразличимы черты Первообраза.

«Ты видел ближнего своего – ты видел Бога своего» – говорили Отцы-пустынники. Невозможно любить Бога, не любя «искреннего своего», и наоборот. Св. Антоний Великий, основатель монашества, говорит: «От ближнего жизнь и от ближнего смерть». Но разве собственная личность заслуживает меньшего почтительного отношения, чем личность ближнего? Как нам любить ближнего? И ясный ответ Спасителя – «как самого себя» (Мф. 19:19). Заметим, не больше чем самого себя, поскольку это против естества человеческого, но как самого себя.

Итак, христианину следует относиться к себе с любовью. Однако что же любить в себе? «Скоромимоходящую красоту» (Канон покаянный к Господу нашему Иисусу Христу) или «Царствие Небесное, которое внутрь вас есть» (Лк. 17:21)?

Существуют различные богословские мнения о том, в чем именно проявляется наше богоподобие. Некоторые богословы считают: в призвании человека быть соработником на Божией ниве (теория синергии), относя это к нашим творческим возможностям. Но может быть наиболее исчерпывающей характеристикой нашего подобия Богу будет наша особенность, наша индивидуальность, наша уникальность? А отсюда – и наша способность, наше призвание к соработничеству Богу? Одним из “обыденных” чудес нашего мiра является сотворение каждой личности неповторимой, единственной настолько, насколько един Бог.

Христианству открыта непостижимая тайна единого Бога в Троице. Сутью этой тайны является Любовь. И если выделение себя из окружающего мiра соотносится с фактом уникальности и подобия Богу в бытии единым, то осознавание себя через других должно происходить (только) через любовь, что уподобляет нас Пресвятой Единосущной и Нераздельной Троице.

Слышал ли кто-нибудь проповедь о любви к себе? Значительно чаще достигают нас призывы к самоотвержению. Но для того, чтобы что-то отвергнуть, надобно это иметь. Задумаемся о том, в полной ли мере мы имеем себя, принимаем, приветствуем самих себя. Принять себя означает, в первую очередь, быть благодарным Богу за сам факт нашего существования. Господь создает каждого из нас, определяя каждому свой путь ко спасению неисповедимыми судьбами Своего Промысла. Каждый из нас, «вызванный из небытия к бытию», призывается к тому, что Святые Отцы называли «обожением», к тому, чтобы стать «богом по Благодати». Приняв это, можно быть твердо уверенными в том, что каждый человек является любимым.

В одном из романов С.Кинга есть такой диалог:

«Ник:

– Но я же не верю в Бога...

Мудрая матушка Абигайль улыбнулась:

– Это не имеет сейчас никакого значения, Он верит в тебя».

Значит, если меня любит Бог, могу ли я пренебрегать тем, что Он любит?
Итак, я принимаю сотворенный Им образ в себе. Я начинаю любить себя. Но любить в себе следует только то, что действительно отображает Его. Святой апостол достигает этой меры, чтобы сказать: «Уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2:20). Это не означает уничтожение нашего “я”, но его преображение. Иисус Христос, воспеваемый Церковью как «второй Адам», несет в Себе возможности развития каждого из нас. Уподобляясь и подражая Спасителю, мы не теряем нашей отличительности. Мы раскрываемся все глубже и ярче, когда в подвиге спадает греховная личина, и проступает истинное лицо, чтобы стать когда-то ликом.

Итак, любовь к себе проявляется благодарностью, доверчивым принятием того, что Бог дал нам в качестве талантов. Талантов в евангельском, а не обывательском смысле. То есть того, что следует возвратить приумноженным. Это могут быть наши способности или болезни, задачи или неудачи, свершения или страдания. Достойная жизнь – это благодарная жизнь. «Слава Богу за все» – говорили, заканчивая свой земной путь восхождения к Небу, святые. Любовь к своей судьбе, как выражались древние – amor fati, предоставляет христианину возможность стать причастным Христу в Его искупительной Жертве. Мы не ошибемся, если будем воспринимать боль и утраты в нашей жизни как сопричастность Его «вольной страсти»: не только как искупление за собственные грехи, но и как посильные жертвы за грехи наших ближних и дальних...

Чувство самоценности, присущее духовно зрелой личности, проявляется полноценной жизненностью, открытостью всему происходящему. Человек с чувством самоценности реализует свою свободу в высшей степени. Он свободен настолько, чтобы не быть привязанным слишком крепко к вещам, но в то же время воспринимать все предметы Вселенной как дар Бога и любоваться ими. Он свободен настолько, чтобы быть отзывчивым к людям без зависимости от них, приветливым, уважительным и почтительным в общении без демонстративного самоуничижения или самопревозношения. Он свободен настолько, чтобы подчинять себя тому, кто ответственен за его духовное возрастание.

Понятие ценности само-актуализирующейся личности, по описанию одного из видных психологов нашего времени А. Маслоу, включает в себя следующие характеристики:

1) принятие себя, других, природы; 2) спонтанность, простота, естественность; 3) сосредоточенность на задаче в отличие от сосредоточенности на себе; 4) наличие дистанции и потребность в сохранении границ своей личности /privacy/; 5) постоянная свежесть оценки; 6) gemeinschaftsgefuel – чувство сопричастности, единения с другими; 7) сопротивление аккультурации, трансцендирование любой частной культуры; 8) философское, невраждебное чувство юмора.  

Разве это не созвучно, если не по букве, то по духу, святоотеческому подходу, освобождающему от тирании низших помыслов? Человек, который принимает себя, осознает единство своих физических, душевных и духовных ресурсов, стремится к их иерархическому равновесию и созвучию. Подобное правильное устроение личности приводит к смирению. Понятие смирения имеет множество оттенков, но главным здесь является расположение внутреннего мiра: «Стяжи мирный дух и тысячи вокруг тебя спасутся» – учит преп. Серафим Саровский.

Надежным способом стяжания подлинного смирения является воцерковление. Православная духовная традиция способствует этому. В современном Католичестве, например, отмечается идущее сверху приближение канонического устроения к требованиям современности. Там сокращаются чинопоследования, смягчаются требования поста... Знакомое нам по школьному богословию стремление к “юридизму” приводит к тому, что те или иные церковные установления, невозможные или затруднительные для исполнения, отменяются либо пересматриваются. Так, например, выделяется специальный критерий далекого расстояния от храма (1,5 мили пешком или 15 миль на машине), когда допустимо сокращение поста перед принятием Причастия, или разрешение в пост есть мясо, если человек не готовит для себя пищу дома, а питается в ресторане. Подобное совершенно невозможно в Православной Церкви. Здесь сохраняется принципиальная неповрежденность всех канонических установлений. Сокращения богослужения лишь “попускаемы”. Такого рода подход к духовной жизни порождает всегдашнее чувство невыполненного долга и надежды только на милость Божию. В Православии немыслимо сделать “требующееся” “от и до”. Поучительна описанная Скабаллановичем в Толковом Типиконе попытка строго уставного служения Всенощной, показывающая очевидную невыполнимость и даже экзотичность этого благочестивого усилия. И в то же время ничто не отменяется, образуя безконечное пространство для духовных порывов. Существуют прекрасные строгие формы, которые возможны для наполнения духовным содержанием, высоты, которые всегда остаются недостижимыми. Так становится невозможным самодовольство: сколько бы мы ни сделали, всегда останемся «работниками одиннадцатого часа» (Мф. 20:1-16).

В “Добротолюбии” мы читаем следующее определение: «Смирение есть думать о себе, что ты грешник и ничего доброго не делаешь перед Богом» (авва Исаия, слово 20). И в то же время смирение не есть просто низкое мнение о себе. «Смиряться – это ходить перед Богом в знании того, кто ты есть». Итак, смирение, исходящее из рассудительного познания себя, есть трезвенная оценка своего положения относительно Творца.

Трезвенность – отличительная черта православной святоотеческой аскетики. Это особая собранность ума, сердца и воли, достигаемая по мере освобождения от страстей. Это иерархичная цельность всех измерений личности: тела, души и духа. По мере достижения безстрастия (благодатного состояния подвижников), на «невозмущенном водоворотами страстей и зыбью помыслов зеркальной глади образа – яснее проступают драгоценные черты Первообраза».

Православная мистика строго, даже настороженно трезвенна. Ей чужд опыт горячечного экстаза. Ни один из подвижников не согласился бы с предположением протестанта В.Джемса: «Может быть, температура в 38 градусов способствует более быстрому прозябанию семян истины» (“Разнообразие религиозного опыта”). Поиск духовного восторга всегда приводит к самоупоению, само-центрированности, эгоизму, и нередко к крайней форме духовной прелести – нарциссизму. Здесь начинается самое страшное – гордость – «мерзость пред Богом». Гордость заключается в отрицании собственной слабости, неадекватно завышенной самооценке, что приводит к закрытости в отношении людей и Благодати. Как гибельный финал, как самая крайняя ее форма – изоляция, ненужность Бога, отрицание факта своей абсолютной зависимости от Него, спасение через само-совершенствование.

Чтобы не постигла нас эта участь, будем строить созвучие своей души вслед за Псалмопевцем: «Господи! не надмевалось сердце мое, и не возносились очи мои, и я не входил в великое и для меня недосягаемое. Не смирял ли я, и не успокоивал ли души моей, как дитяти, отнятого от груди матери? душа моя была во мне, как дитя, отнятое от груди» (Пс.131).

Хочется закончить эти размышления напоминанием о том, о чем редко теперь вспоминают: об умеренности, умиротворении и тишине. Напротив, в большинстве публикаций и выступлений, особенно апологетического характера, преобладает громкий, страстный, драматический тон. Известно, что лучшая защита – это нападение. Но от кого мы защищаемся: не от самих ли себя? Не от нашего ли маловерия, не от нашего ли уныния и подспудной безнадежности? Мы властно поражаем оппонентов, выражая, как нам кажется, последнюю истину. Слышим ли мы других, слышим ли мы Бога? Оставляем ли мы пространство, где могла бы явиться Истина? Способны ли мы, в нашем общении, быть истинно диалогичными? Ведь диалог – это, вопреки распространенному пониманию, не “разговор двух”, а “общение через...” И в этом промежутке “через” следует оставлять место для действия Благодати. Тогда такой разговор будет не спором, а действительно общением, когда друг слышит – и понимает – друга.

В Евангелии от Луки, вслед за тем, как Господь говорит о смирении: «кто из вас меньше всех, тот будет велик», читаем слова: «кто не против вас, тот за вас» (Лк. 9:48-50). Увы, часто дух разделения преобладает и в наших душах, и в наших взаимодействиях с людьми. Один из возможных переводов слова “диавол” – тот, кто разделяет. И этот дух терзает наше общество, израненное экономически, эмоционально, духовно. Этот дух терзает Церковь, общину, семью... Если мы хотим внести свою лепту в уврачевание раздираемого, нам предстоит осознать, что встреча с Господом происходит в тишине. Бог не в буре, а в «гласе хлада тонка». Святой Дух там, где уважительное и признательное отношение друг к другу.  

Будем же любить Бога в людях и людей в Боге – в этом суть и нашего достоинства, и нашего смирения.

С.А. Белорусов