Версия для печати

Восстановив и утвердив начало единоличного возглавления, Русской Церкви предстояло восстановить еще бо­лее глубокую и древнюю основу церковности — самобыт­ное и самостоятельное достоинство каждого отдельного епископа в неразрывной связи с началом церковной со­борности.

Основание для такого восстановления достоинства епископа было положено уже соборными определениями, которые гласили:

"Епархиальный архиерей, по преемству власти от свя­тых Апостол, есть предстоятель местной Церкви, управ­ляющий епархией при соборном содействии клира и ми­рян...

Архиерей пребывает на кафедре пожизненно и остав­ляет ее только по церковному суду или по постановлению высшей церковной власти... в исключительных и чрезвы­чайных случаях, ради блага церковного". (Постановление о епархиальном управлении, пп. 15, 16 и 18, февр. 1918 г.).

7/20 ноября 1920 года Святейший Патриарх Тихон со­вместно со Священным Синодом и Высшим Церковным Со­ветом (авторитетность этих органов обусловлена собор­ным избранием их членов!) принимают снова беспреце­дентное, исключительное по своей важности, постановле­ние о самоуправлении епархий в случае отсутствия кано­нического Высшего Церковного Управления или невоз­можности связи с ним.

Один из пунктов постановления гласил:

"2. В случае, если епархия, вследствие передвижения фронта, изменения государственной границы и т. п., ока­жется вне всякого общения с Высшим Церковным Управ­лением, или само Высшее Церковное Управление прекратит свою деятельность (подч. нами — Л. Р.), епархиальный архиерей немедленно входит в сношение с архиереями со­седних епархий на предмет организации высшей инстан­ции церковной власти для нескольких епархий, находящих­ся в одинаковых условиях (в виде ли Временного Высшего Церковного Правительства, или Митрополичьего округа, или еще иначе)".

Ясно, что суть дела здесь не в тех условно указанных конкретных обстоятельствах ("передвижение фронта, изме­нение государственной границы и т. п."), которые лишают связи с Высшим Церковным Управлением, но в самом факте "отсутствия общения" или "прекращения дея­тельности" Высшего Церковного Управления. Ясно также, что это "прекращение деятельности" неизбежно в случае тяжелой болезни, смерти или ареста первоиерарха, при невозможности обнаружения власти каким-нибудь из Ме­стоблюстителей, наделенных чрезвычайными "полномочия­ми.

Учреждаемые "Церковные Правительства" для групп епархий не означают, очевидно, учреждения новых Поме­стных Церквей со своей первосвятительской властью, но лишь по общему согласию избираемые временные орга­ны административного управления, полезные для согласо­вания действий нескольких епархий и прекращающие свое существование немедленно после восстановления реальной первосвятительской власти и установления надежной свя­зи с ней.

Экклезиологически наиболее существенным является следующий пункт постановления:

"4. В случае невозможности установить сношения с архиереями соседних епархий и впредь до организации Высшей Церковной Власти, епархиальный архиерей вос­принимает на себя всю полноту власти, предоставленной ему церковными канонами" (подч. нами — Л. Р.).

В этом постановлении вскрывается тот факт, что в основе церковной структуры по-прежнему остается изна­чальный принцип: "где Епископ — там Церковь". При всей своей древности и несомненности, этот принцип так не­полно реализовался в практике церковной жизни многих столетий, что внедрение его в сознание епископата и цер­ковного народа было и остается нелегким делом. Только чрезвычайное положение Русской Церкви, сознание вели­чия происходящих духовных потрясений и пророческое дерзновение Патриарха Тихона вместе с окружавшими его выразителями соборного разума Церкви — только все это, вместе взятое, могло подвигнуть Высшее Церковное Управление на такой решительный разрыв с традицией поверхностной, но прочной, на восстановление традиции более глубокой, но менее явной и в значительной степени забытой. Дальнейшая история показала, до какой степени трудным оказалось для русского епископата понимание и исполнение этого постановления, при всей его очевидной простоте и практической разумности.

Постановление, предусматривая возможность длитель­ного существования Церкви без первоиерарха, наделяет отдельного епископа правами исключительными, не имею­щими прецедента в церковной истории константиновской эпохи:

"5. В случае, если положение вещей, указанное в §§ 2 и 4, примет характер длительный или даже постоянный, в осо­бенности при невозможности для архиерея пользоваться содействием органов епархиального управления, наиболее целесообразной (в смысле утверждения церковного по­рядка) мерой представляется разделение епархии на не­сколько местных епархий, для чего архиерей:

а) предоставляет преосвященным своим викариям, пользующимся ныне, согласно Наказу, правами полусамо­стоятельных, все права епархиальных архиереев, с органи­зацией при них управления, применительно к местным условиям и возможностям;

б) учреждает, по соборному суждению с прочими ар­хиереями епархии, по возможности во всех значительных городах своей епархии новые архиерейские кафедры с правами полусамостоятельных или самостоятельных;

в) разделенная указанным в § 5 образом епархия об­разует из себя во главе с архиереем главного епархиаль­ного города церковный округ, который и вступает в управ­ление местными церковными делами, согласно канонам".

Так в церковной жизни взаимодействуют начала, ка­жущиеся при поверхностном взгляде несовместимыми: со­борность в Русской Церкви восстановила патриаршество, патриаршество утвердило личное церковное достоинство епископа, и, наконец, это личное достоинство епископа восстанавливает разрушенную соборность! При этом вре­менная внешняя раздробленность Церкви в отношении управления ни в коем случае не приемлется как норма, но при первой возможности восстанавливается патриарший строй Поместной Церкви. Последний пункт постановле­ния гласит:

"10. Все принятые на местах, согласно настоящим ука­заниям, мероприятия, впоследствии, в случае восстановления центральной церковной власти, должны быть пред­ставлены на утверждение последней".

Помимо установлений, определивших структуру цер­ковного управления, исключительную важность для буду­щих судеб Церкви имело постановление Собора от 2/15 ав­густа 1918 г., разорвавшее многовековую прикованность Церкви к государственной политике.

Вот как раскрывает содержание и смысл этого поста­новления член Собора еп. Василий Прилукский в 1927 г. в своем послании из Соловков (по поводу Декларации митр. Сергия от 16/29 июля 1927 г.):

"...Постановление... Собора от 2/15 августа 18 г. содер­жит в себе отказ Всероссийской Православной Церкви ве­сти впредь церковную политику в нашей стране и, оставив политику частным занятием членов Церкви, дало каждому члену нашей Церкви свободу уклоняться от политической деятельности в том направлении, какое подсказывает ему его православная совесть: причем никто не имеет права принуждать церковными мерами (прямо или косвенно) другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике...

...Ни Всероссийский Патриарх, ни его заместители и Местоблюстители, и вообще никто во Всероссийской Пра­вославной Церкви не имеет канонического права назвать свою или чужую политику церковной, т. е. политикой Все­российской Церкви как религиозного учреждения, а дол­жны называть свою политику только своей личной или групповой политикой.

...Никто во Всероссийской Православной Церкви не может принуждать (прямо или косвенно) церковными мерами другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике, хотя бы и патриаршей..."

В соответствии с этим принципом Поместный Собор признал недействительными постановления духовных су­дов, в свое время лишивших сана архиеп. Арсения (Мацеевича) и свящ. Григория (Петрова) по обвинениям в политических преступлениях.

С четырьмя основополагающими установлениями — патриаршеством, чрезвычайным положением о местоблюстительстве, принципом свободы политической деятельно­сти членов Церкви и указом о самоуправлении епархий — Русская Церковь предстала перед суровыми испытаниями, которые должны были показать, насколько глубоко и прочно восприняты церковным сознанием эти смелые имудрые установления. Лишь будучи правильно реализованными в практике церковной жизни, эти установления были способны провести Русскую Православную Церковь через любые гонения и соблазны.

Первым таким испытанием было обновленчество.

Когда для Патриарха Тихона выяснилась неизбежность его ареста по делу о церковных ценностях, он принял решение, во исполнение соборного постановления, передать первосвятительскую власть в порядке старшинства одно­му из Местоблюстителей, избранных им в свое время в со­ответствии с постановлением Собора.

В это время возвращался из ссылки митрополит Яро­славский Агафангел, которому Патриарх Тихон направил 29 апр./12 мая 1922 г. послание следующего содержания:

"Вследствие крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей от привлечения меня к граждан­скому суду, почитаю полезным для блага Церкви поста­вить Ваше Высокопреосвященство во главе церковного управления до созыва Собора. На это имеется и согласие гражданской власти, а потому благоволите прибыть в Мос­кву без промедления".

Однако события развернулись иначе... Митр. Агафан­гел был задержан властями в Ярославле, а 5(18) мая про­тоиерей Введенский и священники Белков и Калиновский направили Патриарху Тихону докладную записку:

"Ввиду устранения Вашего Святейшества от управле­ния церковного впредь до созыва Собора, с передачею власти одному из старейших иерархов, фактически сей­час Церковь осталась без всякого управления, что чрез­вычайно губительно отражается на течении наличной об­щественной жизни, и московской в частности, порождая этим смущение умов.

Мы, нижеподписавшиеся, испросивши разрешение Го­сударственной власти в лице т. Калинина о создании Выс­шего Церковного Управления, настоящим сыновне испра­шиваем благословения Вашего Святейшества на это, дабы не продолжалась пагубная остановка в делах управления Церковью. По приезде Вашего Заместителя, он тотчас же вступит в исполнение своих обязанностей.

К работе в канцелярии мы привлечем временно, до окончания сформирования Высшего Церковного Управ­ления под главенством Вашего Заместителя, находящихся на свободе в Москве Святителей".

Патриарх Тихон в тот же день наложил на докладной записке резолюцию:

"Поручается поименованным лицам принять и пере­дать Высокопреосвященному Агафангелу (Преображен­скому), по приезде его в Москву, синодские дела, при уча­стии секретаря Нумерова".

Незадолго до этого, 1/14 мая в "Известиях" была опубликована Декларация "Живой Церкви", которую под­писали епископ Антонин, 8 священников и псаломщик Стаднюк. В Декларации говорилось о контрреволюционных выступлениях церковных верхов, об ответственности Патри­арха Тихона за "пролитие крови" при изъятии ценностей, провозглашалось требование немедленного созыва Собора "для суда над виновниками церковной разрухи, для ре­шения вопроса об управлении Церковью и об установле­нии нормальных отношений между нею и советской вла­стью".

14/27 мая митрополит Петроградский Вениамин, вы­слушавший сообщение священников Введенского, Крас-ницкого и Белкова, принадлежавших к его епархии, о том, что в их лице якобы создано Высшее Церковное Уп­равление, обратился к петроградской пастве с посланием, в котором сообщал о появлении в Церкви узурпаторов вла­сти, которые "ставят себя в положение отпавших от об­щения со святой Церковью, доколе не принесут покаяния перед своим епископом. Таковому отлучению подлежат и все присоединяющиеся к ним". Призвав самочинников к покаянию и предупредив епархию об угрожавшей опасно­сти, митр. Вениамин призвал, в случае прекращения дея­тельности подлинного Высшего Церковного Управления, перейти к самоуправлению епархий.

"По учению Церкви, — гласило послание, — епархия, почему-либо лишенная возможности получить распоряже­ние от своего Патриарха, управляется своим епископом, пребывающим в духовном единении с Патриархом. Епар­хиальный епископ есть глава епархии. Епархия должна быть послушна своему епархиальному епископу и пребывать в единении с ним. "Кто не с епископом, тот не в Цер­кви", — говорит мужеапостольный Игнатий Богоносец..."

17/30 мая митр. Вениамин был арестован и вскоре по приговору суда расстрелян.

Епископ Ямбургский Алексий (Симанский), первый викарий Петроградской епархии, 23 мая/4 июня издал по­слание, в котором, в частности, говорилось:

"...Ввиду исключительных условий, в какие поставле­на Промыслом Божиим Церковь Петроградская, и не ре­шаясь подвергнуть в дальнейшем мира церковного каким-либо колебаниям, я, призвав Господа и Его небесную по­мощь, имея согласие Высшего Церковного Управления (так у Левитина и Шаврова; выражение неясное: "согласие" ВЦУ на что? — Л. Р.), по преемству всю полноту власти замещаемого мною Владыки Митрополита, принимая во внимание все обстоятельства дела, признаю потерявшим силу постановление Митрополита Вениамина о незаконо­мерных действиях прот. А. Введенского и прочих упомя­нутых в послании Владыки Митрополита лиц и общение их с церковью восстановленным..." Вскоре еп. Алексий от­казался выполнить некоторые требования Красницкого, от­казался от управления Петроградской епархией и в авгу­сте 1922 г. был сослан. Но его послание сделало свое дело, расчистив путь обновленцам...

3/16 июня появилось воззвание трех иерархов, извест­ное как "Декларация" или "Меморандум трех", следующе­го содержания:

"Мы, Сергий (Страгородский), митрополит Владимир­ский и Шуйский, Евдоким (Мещерский), архиеп. Нижего­родский и Арзамасский, и Серафим (Мещеряков), архиеп. Костромской и Галичский, рассмотрев платформу Времен­ного Церковного Управления, заявляем, что целиком раз­деляем мероприятия Церковного Управления, считаем его единственной канонически законной Верховной церковной властью, и все распоряжения, исходящие от него, считаем вполне законными и обязательными.

Мы призываем последовать нашему примеру всех истинных пастырей и верующих сынов Церкви, как вве­ренных нам, так и других епархий".

Разрушительное значение этого послания трудно пе­реоценить. В отсутствие многих видных иерархов, митр. Сергий, бывший ректор Петербургской академии, "член всех Синодов", маститый архиерей, пользовавшийся репу­тацией выдающегося богослова и канониста, — был образ­цом поведения для многих, в особенности молодых, архи­ереев и священников.

Сторонник и почитатель митр. Сергия, митр. Мануил (Лемешевский), не считавший, однако, возможным обхо­дить молчанием общеизвестные факты, впоследствии пи­сал (в своем "Словаре епископов"):

"Мы не имеем права скрыть от истории тех печальных потрясающих отпадений от единства Русской Церкви, ко­торые имели место в массовом масштабе после опублико­вания в журнале "Живая Церковь" письма-воззвания трех известных архиереев. Многие из архиереев и духовенства рассуждали наивно и правдиво так: "Если же мудрый Сер­гий признал возможным подчиниться ВЦУ, то ясно, что и мы должны последовать его примеру".

Обновленчество, как церковное течение, опиралось на два ложных духовных принципа:

1. Определение степени православного благочестия политическим мировоззрением верующего.

2. Отношение к Высшему Церковному Управлению как бюрократическому инструменту централизованной органи­зации церковных дел...

Оценивая первый из этих принципов и признавая, что в церковном учении не содержится оснований для одно­значного общеобязательного принятия или отвержения той или иной социально-политической концепции, необходимо сделать вывод, что церковное единство глубже всех разли­чий во взглядах по поводу наилучшего устройства челове­ческого общества. Св. Церковь призывает нас, когда мы подходим к Евхаристической Чаше: "всякое ныне мирское оставим попечение...". За порогом храма должны быть оставлены и наши политические симпатии и антипатии, как вещи вторичные и относительные рядом с вечной и незыблемой истиной Евангелия. В условиях стремительно меняющихся форм человеческого существования, разли­чия, порой значительные, в политической ориентации меж­ду членами одной и той же Церкви — неизбежны. И тот, кто убежден в своей правоте, должен с братским терпе­нием сносить заблуждения другого.

Очевидно, именно это стремление отделить несомнен­ное от проблематичного, оградить Церковь от поглощения политическими стихиями, было положено в основу важ­нейшего постановления Собора от 3/16 авг. 1918 года, объ­явившего политику частным делом Церкви и упразднив­шего общеобязательную церковную политику.

Евангельская заповедь братолюбия, которая обращена ко всем христианам, и постановление Собора, освободив­шее Церковь от многовековой прикованности к политике, были грубо нарушены обновленцами. Нет возможности беспристрастно рассматривать их политическую платформу или программу церковных преобразований — все это обес­ценивается, теряет значение перед основополагающим фак­том: те, которые призывали гражданскую власть обрушить карающий меч на своих собратьев по Церкви, возлагая на церковную иерархию вину за "пролитие народной крови", не могут быть названы иначе, как "сборищем иуд". Это во всяком случае относится к главным лидерам обновленче­ства.

Вот — духовный портрет одного из руководителей об­новленческого движения, главы организации "Живая Цер­ковь", священника Красницкого, дававшего показания во время процесса митрополита Вениамина (описание при­надлежит одному из современников, присутствовавшему на процессе):

"Высокий, худой, лысый, с бледным лицом, с тонки­ми губами, еще не старый человек (лет 40-45), в священ­нической рясе, — решительными шагами, с вызывающим видом подошел к своему месту и начал свое "показание". И с каждым словом, с каждым звуком этого мерного, спо­койного, резко-металлического голоса над головами под­судимых все более сгущалась смертная тьма. Роль свидетеля была ясна. Это был очевидный "судебный убий­ца", имевший своей задачей заполнить злостными инсинуа­циями и заведомо ложными обобщениями ту пустоту, ко­торая повисла в деле на месте доказательств. И надо ска­зать, что эту свою роль свидетель выполнил чрезвычайно старательно. Слова, исходившие из его змеевидных уст, были настоящей петлей, которую этот человек в рясе и с наперсным крестом поочередно набрасывал на шею каж­дого из главных подсудимых. Ложь, сплетня, безответствен­ные, но ядовитые характеристики, обвинения в контрреволюционных замыслах — все это было пущено в ход стол­пом "Живой Церкви".

Фигуры членов трибунала и самих обвинителей по­меркли на время перед Красницким. Так далеко даже их превосходил он в своем стремлении погубить подсудимых. Какое-то перевоплощение Иуды... Как-то жутко и душно становилось в зале... Все — до трибунала и обвинителей включительно — опустили головы... Всем было не по себе.

Наконец эта своего рода пытка окончилась. Красницкий сказал все, что считал нужным. Ни трибунал, ни об­винители — редкий случай — не поставили ему ни одного вопроса. Всем хотелось поскорее избавиться от присутст­вия этой кошмарной фигуры — свободнее вздохнуть". (А. А. Валентинов, "Черная книга", Париж, 1925, стр. 223).

А вот что писал другой лидер обновленчества, митр. Антонин (Грановский):

"...Благодарение Христу, что Он пресек каноническую преемственность обновленной церкви от Тихона, спас цер­ковь от разъедавшей ее, как ржавчина, архиерейской враж­ды против революции. Что передал Тихон митр. Агафангелу? Озлобленность и непримиримость по отношению к революции.

В том и спасение наше, что мы не почерпнули ни од­ной ложки отравы из злобной бочки тихоновской контр­революции, не унаследовали староцерковнического тихо­новского демонизма по отношению к революции, но возгрели в собственных тайниках сердца осенившее нас Христово чувство и подошли к революции с благожела­тельством.

Церковь Христова, простодушие которой эксплуати­руют Тихоны и Иларионы и на нем откармливаются, ле­жала избитою и израненною. Ходили ее путями чванные родовитою преемственностью, стародавними мандатами на благодать — священники и левиты — Тихоны и Иларио­ны, и от их "патентованного" охаживания ничего, кроме горя и бед, церкви Божией не приходило, а пришли Антонины-обновленцы, которых тихоновцы называют "самарянами", и нашли общий язык и дружбу с революцией, нашли пластыри и стали залечивать церковные раны.

"Благодатные" Тихоны и Иларионы только и делали, что открыто и подпольно разжигали вражду против рево­люции и уплотняли тюрьмы и сами были помяты революционным зажимом, а "безблагодатные" обновленцы отво­дили смертоносные дула от доверчивых жертв революции, загнанных под расстрел Тихоном. Тихон с Иларионом вырабатывали "благодатно" удушливые газы против рево­люции, и революция ополчилась не только на тихоновских церковников, но и на всю церковь, как на скопище заго­ворщиков.

Иларион ходит и окропляет храмы после обновленцев. Он наглостью входит в эти храмы. Как евреи в судный день бьются лбами о "стену плача", так староцерковники дол­жны своими книжнически муравлеными лбами припасть к стенам храмов и здесь оплакивать свое упрямое окаян­ство, свое ожесточение против революции, свою сердеч­ную жесткость против нравственной правды революцион­ных достижений, каяться и просить у Христа прощения за раны и горе Его церкви.

Тихон с Иларионом — подсудимые перед революцией, досадители церкви Божией, и в свое извинение не могут представить никаких добрых дел". ("Известия", 1923, 23/IХ).

Предыдущая страница (1/4) - Следующая страница (3/4)