Версия для печати

Посвящается блаженной памяти Митр. Антония (Храповицкого)

Глава 8. Об искуплении (продолжение и завершение).

В. И все же я желал бы вернуться к прерванному разговору об искуплении.

О. Вы чувствуете себя в силах? У вас есть новые мысли и переживания, связанные с искуплением?

В. Да, я попытался встретить Пасху сосредоточенно. В ходе размышлений после церковных служб и чтения у меня возникли еще новые вопросы. Первый и главный мы уже с вами поставили: кому приносится Крестная Жертва и почему она необходима? Как именно ее плоды и результаты связаны с нею самою? Но это не все.

Не менее важен вопрос: где плод Христовой победы над смертью, если люди, верующие в Него, и после Его смерти и воскресения продолжают грешить и продолжают умирать? Ни один человек не стал безсмертным по телу после обожения нашего естества в лице Христовом. Как же мы смеем говорить, что Христос победил смерть, если смерть нашего тела столь же неизбежна, столь же страшна человеку, столь же противоестественна ему, сколь и прежде?

Итак, вот два соединенных вопроса: зачем такая ужасная, несправедливая смерть Сына Божия, зачем Жертва, многократно превосходящая значимость искупаемого? И второй вопрос: почему она практически не имеет видимого на земле результата?

О. Очень важны два встречных вопроса к вам: каким голосом своей души вы об этом спрашиваете? Выстрадали ли вы свои вопросы всем своим существом или это просто праздное логическое упражнение? Это первое. И второе: в своей душе неужели не видели вы того самого результата, о котором спрашиваете?

В. Без собственного внутреннего борения и потрясения я не решался бы возобновлять тот разговор, который вы пресекли прошлый раз. Да и на второй вопрос чувствую положительный ответ. Однако мне бы хотелось, чтобы смутные метания сердца обрели под собою хотя бы какое-то разумное основание. Пусть с различными поправками на тайну, на непостижимость, но можно ли все-таки дать ответ на мои вопросы, чтобы и сердечное томление стало сильным осознанным чувством?

О. И все же, скажите прежде, если возможно: какое впечатление, какие желания вызвали в вашем сердце страстные службы? Хотя бы кратко, самое важное можете ли вы передать словами?

В. Благодарность Господу, сострадание Ему… Это и так понятно, но это не все… Еще я понял цену своих грехов, которой раньше не придавал значения. И вы знаете, может быть, так неправильно говорить, но я почувствовал желание лучше самому пострадать за свои преступления, чем обрекать на муки Безгрешного Господа. Врезались мне в память и слова Апостола о том, что грехом своим мы снова распинаем Его…

Даже так можно сказать: эти-то именно чувства и породили мои вопросы.

О. Иначе говоря, вы ощутили побуждение к мученическому или аскетическому подвигу?

В. Можно сказать, да. Но это было лишь кратковременно, пока евангельские образы и картины были живы в памяти.

О. Хорошо. Сохраните эти воспоминания подольше, но без нужды не ищите повторения никаких духовных восторгов. Если вы действительно глубоко пережили страстные дни, то, думается, вы поймете то, что скажу я теперь. Только при этом имейте в виду, что в Церкви не сложилось единого общепринятого отчеканенного в словах учения, которое разъясняло бы таинство Искупления так же точно и безпрекословно, как Халкидонский Орос раскрывает догмат о воплощении. Обычно ограничиваются примерно тем, о чем говорил свт. Григорий Богослов. Вот есть некоторые сравнения Искупления с избавлением рабов от мучителя, с уплатою долга и т.п., вот все мы должны чувствовать необходимость этой Жертвы, должны верить в то, что она действительно приносит те плоды, что мы перечислили: сошествие Духа, освящение и обожение человека, разрушение греховного проклятия, общее воскресение всех людей в последний день (об этом мы будем еще особо говорить) а прочее обычно почитается молчанием. Или же, что хуже, приводятся иногда пояснения западных богословов, довольно грубые, потому неубедительные.

То, что я хотел бы вам теперь сказать, почерпнуто из разных православных учителей, но не является общепринятым учением Церкви. Думаю, что вы с этим объяснением согласитесь, хотя и не навязываю его вам. До сих пор это толкование искупления вызывает споры в церковной среде.

В. Итак, кому же приносится Голгофская Жертва?

О. Этот вопрос не вполне законный. Нельзя сказать, что Церковь не ставила его. Мы уже убедились, что ни диавола, ни Бога Отца нельзя считать лицом, принимающим Жертву. В середине XII века на Константинопольском Соборе вновь возник этот вопрос и вынесено определение, что Жертва приносится всей Святой Троице. В том числе и Сын Божеством Своим принимает жертву Своего же человечества. Но, хотя никто впоследствии этого соборного определения не пытался оспаривать, православное предание практически совсем не сохранило его. Это учение известно лишь узкому кругу богословов. Почему так? Не промыслительно ли это? Мне кажется, такая формулировка лишь внешне снимает противоречие между Отцом и Сыном; она и выдвинута с целью пояснения, как бесконечно любящий Отец требует жертвы бесконечно любимого Сына, отдавая Его на мучительную смерть за грехи ограниченного человека. И если теперь Сын приносит Жертву Сам Себе, то это требование со стороны Личности Отца к Сыну как-то смягчается.

По-видимому, проще и яснее вообще не задаваться вопросом: кому? Представьте себе, как воин в сражении идет на явную смерть, чтобы спасти товарищей. Он тоже жертвует жизнью. Но кому приносится такая жертва? Войне, судьбе, року, товарищам? Есть ли субъект, эту жертву принимающий, тем более - требующий?

Так и здесь гораздо важнее вопрос: за кого Жертва, а не кому она приносится. У Христовой Жертвы нет принимающего ее субъекта.

В. И все же, почему она необходима?

О. В собственном смысле – это тайна. Чтобы понять, что эта Жертва дает человеку, чтобы раскрыть те формулы, которые мы не раз уже с вами произносили (освобождение от греха, смерти и диавола, снятие проклятия, отверзение рая и т.д.), следует прежде проследить, как этот дар усваивается конкретным человеком. Постараемся осмыслить и выразить словом вполне определенные и уже знакомые духовные переживания.

Итак, вы помните свое желание и самому разделить страдание со Христом за грехи свои. Вот это стремление, зарождающееся в сердце при обращении ко Христу и потом возращаемое исповедничеством или подвижничеством, оно-то и есть в собственном смысле первоначальный плод Искупления, а лучше сказать, то семя, которое засевается и растет в нашем сердце. Для того и было страдание Христово, чтобы человек заимел в своей душе такие мысли, чувства и стремления. Когда они достигают совершенства, - а это достигается у мучеников и подвижников – никто из православных не сомневается в том, что эти христиане спасаются, оправданные и очищенные Кровью Христовой, то есть они в полной мере получают плод Искупления.

Теперь следует лишь проследить связь между Христовым страданием и подвижническим устремлением в человеке.

В. Да, именно здесь, видимо, и суть дела. Ведь желание человека трудиться, страдать и жизнью жертвовать за правду может быть нисколько не связанным с Личностью Искупителя…

О. … И при этом никак нельзя ручаться, что такое стремление ведет человека ко спасению. Спасает лишь подвижничество во Христе, ради Христа и со Христом. Ибо оно имеет свои неповторимые особенности.

Но начнем с небольшого отступления. Быть может, вам известно, как одни люди в других пытаются произвести добрые нравственные перемены? Скажем, родители в детях. Обычные для этого средства: убеждения к добру и наказание за зло. Также известно, насколько эти средства бывают недостаточны. Зачастую воспитанник не хочет понимать ни по-хорошему, ни по-плохому. Он внешне может смириться и подчиниться, а внутри – быть против влагаемого нравственного урока. Неужели после этого он уже конченый негодяй?

Оказывается, нет, точнее не всегда. Страдание близких людей (родителей) за нечувственного грешника иногда бывает способно сообщить ему необходимое возбуждение от греховного сна, от своей черствости и тупости. Такие примеры известны. И неслучайно благочестивые родители с глубокой сердечной болью молятся за непутевых детей, принимают на себя труды и скорби за них. Такая молитва непременно должна быть соединена со страданием молящегося, которое только и может принести плод.

Дело в том, что это тот же закон единения человеческого естества. Дети отчасти наследуют душевные качества родителей, дети остаются связанными с родителями особыми душевными связями. И поскольку все мы происходим от одного Адама, то и вообще между людьми остаются скрепляющие душевные нити. Грех ослабляет эти связи вплоть до полного уничтожения, но между ближайшими родственниками они все же могут оставаться достаточно долго, почему и вообще становятся заметны.

В меру этого душевного единения люди становятся способны сострадать друг другу, и это взаимное сострадание (если способность к нему еще не потеряна) может произвести самый горячий нравственный поворот даже в ожесточенном сердце.

В. И какое это имеет отношение к Иисусу Христу?

О. Вы согласны с тем, что обращение ко Христу, переживание Его страданий за нас производит в душе грешника особый нравственный переворот? Став христианином, вы на себе самом должны это почувствовать, может быть, не сразу.

В. Да, я понимаю, точнее даже: узнаю, о чем вы говорите. Значит, Христос невинно пострадал, чтобы и мы научились сострадать Ему, а через это исправились?

О. Несомненно, так. Для этого Он и Сам прежде перестрадал всяким нашим страданием. И отвечаете вы Ему своей горячей верою после того, как почувствуете, что лично вашим страданием Он уже пострадал, что ваш личный грех уже причинил Ему тяжкую скорбь, которую Он однако принял добровольно.

В. Это не очень ясно.

О. Приняв человеческое естество истинно и немечтательно, Он вошел в это единство человеческого рода. Если грешные люди способны своим состраданием иногда оказывать нравственную помощь близким грешникам, то Безгрешный Человек Иисус Христос способен возлюбить грешника и принять на себя его страдание в полной мере.

В. Но почему у вас речь идет все время только о чьем-то страдании?

О. Потому что это прямой и даже единственный плод греха. Грешник обречен на мучение в этой и будущей жизни. Иногда, избавляясь от здешних скорбей, он способен бывает слегка забыться, но никогда не сможет вполне избавиться от мучений. Христос же, не имея к тому никаких иных побуждений, кроме любви к падшему человеку, принимает на Себя всякую скорбь грешника, причем в такой мере, на какую способен Человек, чуждый греху. Ведь если мать страдает душою за грех своего сына, например, пьяницы, то она способна на это лишь тогда, когда всей душою ненавидит этот грех, когда сама совершенно непричастна ему. А если она сама такая же любительница выпить, только знает при этом меру, то ее чувство уже нельзя назвать ни состраданием, ни любовью, оно мелко и ничтожно.

А Христос чист от всякого греха, потому скорбь Его святой души о каждом погибающем грешнике была безмерна. Кроме того, как всеведущий Бог, для Которого нет различия между настоящим и будущим, Он видел грехи всех людей, сколько бы их ни жило на земле от начала и до скончания века и тем самым мог сострадать каждому человеку в отдельности.

Христос воплощается и приходит в этот мир, чтобы явить каждому Свою сострадательную любовь. Его безгрешие по человечеству дает этой любви высшую силу. Его Божественное всеведение и всемогущество распростирает эту любовь на всех людей. Получается, что свершить такой подвиг сострадательной любви мог только Богочеловек – Всесовершенный Бог, принявший безгрешное человечество.

В. Постойте, но что может быть совершеннее Божественной любви, как таковой? Разве какое-то свойство в Боге, в частности, любовь, может возрастать или умаляться?

О. Божеству свойственно блаженство и чуждо страдание. Сострадательною мог соделать любовь Свою только Богочеловек. В царстве Небесном, где не будет ни времени, ни тления, ни скорби, уже не потребуется и сострадательная любовь. А на земле без нее обойтись было невозможно.

Можно сказать даже так. Вся тайна нашего искупления состоит в том, что безстрастной Божественной милостью спасти человека было невозможно. Греховное отупение человека было не способно к восприятию этой милости до тех пор, пока Божественная любовь не стала сострадательною.

В. Я начинаю понимать эти мысли, но все же, есть ли у нас какие-то свидетельства Священного Писания в подтверждение такому объяснению сути искупления?

О. Конечно, есть. Жизнь Богочеловека на земле, описанная в Евангелии, была сама по себе страдальческою. Христос страждет за нас, скитаясь, терпя и голод, и зной и усталость, и отсутствие крова, и постоянные гонения. Но нигде во всем Евангелии мы не услышим Его ропота на все эти скорби по плоти. Зато не раз встретим Его горестные, жалобные восклицания по поводу человеческого неверия и греховности. Святой душе Его тяжко только одно: человеческий грех. Это именно и есть Его сострадание грешникам.

Приближается ночь Его святых страстей. И опять мы слышим от Христа только предсказания о скорой смерти, но ни слова ропота. Он болезнует в этот час лишь о вероломстве одного из учеников и о малодушии прочих. На самом кресте Он не произносит ничего, выражающего Его безпредельную телесную муку, но молится за распинателей, неведущих, что творят, соскорбит и Матери Своей, вручая ее попечениям возлюбленного ученика. Короче, всегда Его скорбь обращена к другим людям, и она-то является для них спасительным и животворным источником нравственного возрождения.

В. Постойте, но ведь в Гефсиманском саду Иисус молится об избавлении от чаши страданий и лишь как-то подневольно покоряется воле Отца Своего.

О. Думается, так не должно понимать Гефсиманскую молитву. Такое понимание вступает в резкое противоречие со всем величественным обликом Богочеловека, который показывает нам Евангелие. Не нужно представлять себе Христа, как на неблагочестивых картинах художника Ге. Страх и малодушие суть чувства не естественные, а греховные. Они не могут быть свойственны Безгрешному.

Известно, что презрение страха мучений и смерти – чувство, достаточно широко распространенное в роде человеческом. Этим чувством владеют не только высоконравственные, жертвенные натуры, но и фанатики ложных идей и религий. Боязливость же до сих пор во всем роде человеческом пользуется презрением, причем именно сама по себе, а не только в своих греховных проявлениях. Потому считать отвращение от смерти принадлежностью человеческого естества не следует. У нас нет к этому нравственных оснований.

Напротив того, Гефсиманское моление есть момент, когда непрестанная душевная скорбь Богочеловека о грешниках достигает высочайшей точки. Идя в Гефсиманию, Христос беседует с учениками, а в завершение беседы вслух молится о них ко Отцу Своему, а также о всех, имеющих уверовать их проповеди. Малодушие не может быть плодом вдохновенной и усердной молитвы, но прямым продолжением ее служит Его уединенная молитва, разделить которую Он просит и избранных учеников. Это есть именно молитвенная скорбь за страждущее человечество. Потому она так изнурительна, так мучительна для Его святой души, что в этот момент Христос видит грехи каждого из нас, нашу злобу, неблагодарность, наше богоборство, все наши порочные страсти. Кровавый пот лучше всего свидетельствует о чрезвычайном душевном напряжении Иисуса. От этого-то часа душевных мук, Он и просит у Отца некоторого облегчения, видимым свидетельством коего было явление Ему утешающего Ангела.

Ни один бодрствующий человек не созерцал Гефсиманской молитвы Христа. Спавшие в тот час ученики могли передать нам лишь некоторые ее мысли и чувства. Потому всецело свести эту молитву к просьбе об избавлении от мук – это и неосновательно, и не согласуется с предшествующим и последующим поведением Господа. Не может только что молившийся с душевным подъемом Человек тотчас прийти в уныние; не может и унывающий в тоскливой молитве, восстав от нее, тотчас одним словом своим повергнуть наземь тех, кто пришли взять его под стражу (см. Ин. 18, 6).

В. Получается, что никаких телесных страданий Христос и не испытывает? Или, лучше сказать, они не имеют для нас значения?

О. Нет, такое суждение было бы грубым искажением всего сказанного. В порядке небольшого отступления давайте задумаемся о самом соотношении между телесными и душевными страданиями.

На самом деле, всякое страдание человека является душевным в том смысле, что самим органом, воспринимающим страдание, является наша душа. Под наркозом или в состоянии сильного внутреннего напряжения человек не замечает боли. То есть тело его подвергается разрушению, а сам человек при этом некоторое время не испытывает страдания. Дело в том, что тело само себя не чувствует – чувствилище его в нашей душе. Но телесную боль воспринимает низшая сторона нашей души, та самая, которая свойственна и животным. Ведь животные тоже чувствуют боль. Человек же переживает не только от физической боли.

Таким образом, условно называемые душевные и телесные страдания различаются друг от друга только своей причиною. При этом, чем праведнее человек, чем меньше в нем греховных страстей, чем чище его совесть, тем с большей легкостью, с большим терпением и мужеством он переносит телесные страдания, не потому что они легки сами по себе, а потому что он душевно вооружен против них. Чтобы разделить все скорби человека, в том числе и телесные, надлежало и Христу пострадать телесно. Но Он переносит мучения крестные с таким дивным великодушием, что еще в первом веке возникло еретическое учение, будто человечество Христа и его страдания были призрачными, кажущимися. Откуда могла возникнуть такая мысль, отраженная даже в подложных (апокрифических) евангелиях? Только оттого, что телесные муки Христос перенес, нисколько не дрогнув, не показав страдающего вида.

И насколько чуждо праведникам малодушие перед телесными скорбями, настолько же велики и тяжки их переживания душевные, которые мы и видим во Христе, особенно в час Гефсимании. Просто мы должны понять, что и Гефсимания имеет для нас важное искупительное значение. Христос не звал учеников с Собою на Крест в этот час, но Он просил их разделить с Ним Свою смертельную скорбь в Гефсиманской молитве. Он по-человечески нуждался в том, чтобы хотя бы какая-то душа ответила в этот час на Его сострадательную любовь сострадательною же любовью. Тогда исполнились слова Псалмопевца: и ждах соскорбящего и не бе, и утешающих и не обретох (Пс. 68, 21).

В. Почему же мы говорим, что искуплены именно Крестом Христовым?

О. Правильнее и точнее будет сказать, что мы искуплены Его Жертвою, Его страданием, невинным, кротким, величественным, а кроме того, - прямо обращенным к каждому из нас, к вам и ко мне. В своем богослужении Церковь благоговейно чтит каждую черту этого страдания. Служба Святых Страстей последовательно ведет нас из дома Тайной Вечери в Гефсиманию, во дворы архиерейские, в преторию Пилата и на Голгофу. И высшей точкой телесного страдания Христова, является Крест.

Крест стал преславным знамением, символом искупительного страдания. Крест видела вся вселенная, когда солнце затмилось и земля потряслась. Гефсиманское же страдание не видел почти никто из людей.

Следует еще раз особо отвергнуть ложное мнение о призрачности телесных Христовых страданий. Они были истинными, они были тяжкими, настолько тяжкими, что нам трудно это представить. И они были необходимыми. Высшего напряжения они достигли в час распятия.

Вот святые Отцы говорят: что не воспринято Христом в человеческой природе, то и не уврачевано. Но уврачевано все, потому и все человеческое естество Им воспринято. Уточним теперь: что из человеческого естества не страдало в Нем, то и не уврачевано в нас. Все уврачевано, потому что все страдало. Грехом повреждены наши душа и тело. Грешат и страждут вместе душа и тело. Но все-таки ведущею является душа, она вводит человека в грех, она растлевает тело, под конец иногда становясь рабою плоти. Христос и врачует прежде душу, потом тело. Потому мы дерзаем предположить на основании Евангельского рассказа, что Его душевные муки за нас для Него Самого были более тяжкими, чем телесные.

Ведь и крестные Его муки тоже не суть только телесные. Быть осужденным от всего своего народа, презревшего всякую благодарность и милосердие, быть распятым нагим на глазах всего города, на глазах любимой Матери, быть сопричтенным к разбойникам, главарь которых даже выбран толпою на освобождение вместо Соделавшего столько благодеяний – разве все это не причиняет нестерпимых душевных страданий?

Под именем Креста Церковь с тех пор разумеет страдания Христовы вообще. Крест стал в этом смысле собирательным понятием и символом и именуется нашим искуплением вот в таком широком смысле. Ведь и человеческие скорби мы именуем крестами, хотя там, случается, там ничего нет и близко похожего на распятие.

И все же жалобу Богочеловека, просьбу о человеческой молитвенной помощи мы слышим от Христа только в Гефсимании. Может быть, причиною то, что Гефсиманское страдание в наименьшей мере относится к Нему Самому, настолько оно обращено на других, как именно сострадание им? В Гефсимании еще нет внешнего насилия, причиняющего душевные и телесные страдания. Гефсиманская молитва - это совершенно особый скрытый внутренний подвиг сострадания всем грешникам.

Впрочем, конечно, все это – собственная тайна нашего Искупителя.

В. Но почему святые Отцы учат, что Христос в Гефсимании пережил именно отвращение от смерти? И не считают это чувство греховным.

О. Да, нельзя отрицать и того, что Христос принял на Себя последствия греха, которые Ему были несвойственны. Так и в Гефсимании Он принимает не сам страх будущей скорби – чувство, хотя извинительное, но все-таки греховное, - а мучение от этого страха, и принимает ради того, чтобы учеников Своих избавить в будущем от страха смерти. Он состраждет тому еще извинительному малодушию учеников Своих, в особенности Петра, которое раскроется в ближайшие же часы. Ведь и мать, когда в молитве состраждет погибающему сыну, в душу свою вмещает мучения его преступной жизни, но не мучится при этом самими его греховными страстями. Без некоторого внутреннего опыта собственного сострадания кому-то нельзя понять, как болезнуя чужою скорбью, как-бы войдя в чужую душу, можно не испачкаться при этом грязью этой души. Но именно такое сострадание возможно, и оно обладает великим нравственным воздействием. Трудно поверить, что ужас собственной предстоящей смерти вызвал бы у Богочеловека тяжелейшее душевное потрясение до кровавого пота, а уже буквально через несколько минут во время взятия под стражу и до самой последней крестной муки Спаситель не обнаруживает ни малейшей тени страха, ропота или жалобы.

Подобно тому на Кресте, восклицая: Боже Мой, для чего Ты Меня оставил (Мф. 27, 45), Он не Сам отлучается от Бога Отца. Если бы такое было возможно, значит, прав окажется Несторий, разделяющий Сына Божия и человека Иисуса. По его логике получится, что в этот момент Сын Божий оставил Иисуса одного, разлучился с ним, и Иисус, как человек, чувствует это и свидетельствует о своей оставленности. Но такое мнение неверно и святыми Отцами решительно отвергнуто. На самом деле Богочеловек, не разделяясь на Бога и Человека, заставляет Свою человеческую природу пережить эту самую страшную муку грешника, приличествующую скорее будущему веку – богооставленность. И делает это с тою целью, чтобы верующие в Него никогда не переживали в своей жизни подлинной богооставленности. Или, как выражаются св. Отцы, восклицает о богооставленности от нашего лица.

Так восприняты Им, так выстраданы Им все скорби грешников. Способные это почувствовать и пережить отвечают Господу тою же сострадательной любовью, готовностью претерпеть за веру во Христа. По крайней мере, само принятие Благой Вести об искуплении, несомненно, должно принести верующему скорбь о своей греховности, мучения совести, должно побудить его к аскетическим усилиям.

Христа нельзя, невозможно принять без глубокой внутренней скорби, закрепляемой обычно и внешними скорбями.

В. По себе я чувствую, что так и есть, но вроде бы Искупление должно избавить нас от страдания. Христос страдал за наши грехи вместо нас – разве не так?

О. Вот мы и стали совсем рядом с ответом на вопрос о правде Божией, являемой в Искуплении. Посмотрите в Писание, в жития Святых. Кого больше всего любил Христос и кто больше всего любил Его, тот получает самую трудную жизнь на земле, венчаемую чаще всего столь же мучительною смертью. Чем сильнее человек желает приобщиться к плодам Искупления, тем сильнее он страждет на земле. И если это вам еще удивительно, то скажу: тем охотнее и радостнее он страждет. Но тем большего блаженства приобщается такой на небесах и уже на земле предощущает это блаженство.

В. Так в чем же соблюдается правда Божия?

О. Правда Божия в том, что всякий человек на земле грешен и за это повинен страданиям и смерти. Но без Христа, без Его сострадательной любви, без ответного чувства человека к своему Искупителю, скорби эти сами по себе безотрадны и смертоносны, они способны порождать только новые грехи. Потому без Христа не достижимо ни очищение от греха, ни вечное блаженство.

За свои грехи грешные люди страждут на земле. За отчаяние, нераскаянность или самопревозношение, рожденные земной скорбной жизнью, они будут страдать вечно. А за ответную любовь к Искупителю, выражаемую радостным разделением Его скорбей, благодушным несением своих тягот, они будут вечно разделять Его любовь. Вот так и соблюдается справедливость Божия. За грехи скорбим и умираем на земле, за благодушное терпение скорбей по любви ко Христу – будем вечно утешаться Его любовью. В понятиях человеческого права, человеческой справедливости, когда стремятся воздать равным за равное, этого не объяснить. Если есть здесь обмен, то, конечно, не равный. Впрочем, равный в одном отношении. Он совершается по принципу: все – на все. Христос принес нам всего Себя, так и христианин отдает Ему всего себя, и жизнь свою, и смерть. Несопоставима цена жизни грешника с ценою жизни Безгрешного. Но каждый приносит то, что имеет, приносит со всею любовью, на которую способен. И правда Божия тем утверждается, а не нарушается. Божественная любовь Христа к грешнику, коснувшись его и будучи принята, возвращается в конце концов обратно к своему Источнику, возвращается вместе со спасенною душою. Так что, может быть, лучше понятие праведности Божией, справедливости Божией в Искуплении пояснить несколько иным: круговорот любви. Как в отношениях права и обмена существует тоже определенный оборот каких-то средств или услуг: если один дает другому, то и другой должен что-то возвращать. Нечто похожее мы видим и здесь, только обращаемый предмет слишком сложно выразить словом.

Итак, вот и ответ на ваши вопросы: что дает человеку жертва Христова и почему люди после Искупления продолжают грешить, страдать и умирать. Истинно уверовавшие во Христа уже сразу в какой-то мере утешаются Его даром: они и живут не так, и страдают не так, и умирают не так, как неверующие.

В. Но почему у них не отмирает падшее естество? Почему в них сохраняется влечение прежней человеческой природы ко греху?

О. Оно преодолевается в них, но обычно не сразу, а постепенно, по мере их усилий, и при помощи благодати Божией. А как же вы хотели? Чем человеку доказать свою любовь к Господу? Только подвигом борьбы с грехом и соблазнами.

В. В чем же все-таки искупление, в чем дар Христов, если заслужить свое спасение каждый человек должен сам, можно сказать, своими силами?

О. Конечно, спасения искать каждый должен сам, но своими силами получить этот дар никто не в состоянии. Спасается сам, но не своими, а Христовыми силами. Надо не забывать о личностной стороне греха, о которой говорили мы раньше. Наш грех – оскорбление Бога, вина перед Ним, требующая заглаждения. Это – разрушение любви, требующее восстановления. Эту Божию любовь разрушает лично каждый согрешающий человек. И никто, кроме самого этого человека, не может воздать за его грех. Христос не восстановил эту порушенную нами любовь Божию к нам, Он дал каждому из Своих учеников то великое средство, которым эта любовь может быть восстановлена, но в воле каждого остается выбор: воспользоваться ли этим средством или нет.

Выражаясь грубым юридическим языком, Христос не заплатил за нас, а дал каждому ту монету, которою человек может заплатить за себя (прилагая какую-то свою лепту), а может и не воспользоваться полученным даром.

Иначе все человеки были бы спасенными автоматически. Но это нарушило бы человеческую свободу, а Бог на это не идет, не за тем Он создавал свободных и разумных личностей.

Обратившийся ко Христу искренне – как вы сами сделали о себе наблюдение – видит неизбежность и справедливость Божиих наказаний, посылаемых ему. Он понимает, что должен поскорбеть, чтобы загладить свою личную вину перед Богом. Но чрез Христа такой человек познает Бога, как наказателя милостивого, который ждет покаяния и хочет простить, Который и Сам прежде стал Человеком и пострадал ради нас. Тогда покаяние, даже соединенное с необходимыми скорбями, растворяется вместе и особым небесным утешением.

Итак, страдание – постоянный и несомненный спутник человека-христианина. Бог только соразмеряет скорби по силам человеческим, по желанию принять их.

В. Скажу честно, я об этом не задумывался. Принимая веру во Христа, я искал у Него защиты и в вечности, и на земле. Так нельзя было молиться?

О. Нет, почему же, можно. Конечно, мы просим у Господа покрова и защиты. Есть многие скорби и напасти, к которым мы не готовы. И большинство наших молитв касаются все- таки земной помощи. Спаситель и Сам не запрещал такой молитвы. Он заповедал ученикам Своим просить, чтобы не впасть в искушение, но избавиться от лукавого. Все это так.

Но все-таки это лишь снисхождение, великое Божие снисхождение к нашей немощи. Подлинное христианство, способное ввести человека в Царство Христово, начинается с той молитвы, когда человек покоряется всем скорбям, не просит от них избавления, а просит придать этим скорбям особое небесное измерение, особую значимость для вечности. Далеко не все способны об этом искренне молиться Господу.

Но не следует и унывать от своей духовной немощи. Опасаетесь внешних внезапных скорбей – заполняйте жизнь духовными трудами. Так бывало и у многих святых. Спасались в пустынях от гонений, но, чтобы не потерять любовь Христову в малодушии, там же становились подвижниками и пустынниками, проводя скорбное житие, пусть в несколько меньшей опасности, но зато в гораздо больших трудах и постоянном воздержании. Будем усердны в духовном делании, в трудах и самоограничении – Господь пошлет нам меньше и внешних скорбей. А если жизнь наша становится праздной и привольной, но вера во Христа еще не утрачена, то ждите несчастий. Они и придут за тем, чтобы вера наша не утратилась совсем.

В. Довольно непривычно все-таки слушать о любви, которая приносит любимым одни только скорби…

О. Что же, потому вы и слышите все это теперь, что сами в каком-то начатке получили представление о любви небесной. Остается учиться жить в трудах и правильно воспринимать скорби, как наказание за свои грехи, как неизбежный плод падения. Когда же по долгом времени придут наказания как бы безпричинные, явно невинные, тогда вспоминайте смысл Искупления, как Божественный призыв следовать за Основоположником крестоношения. Пока же поменьше старайтесь разглагольствовать о том, что христианство есть религия любви. Истинную Божию любовь знают только подлинные крестоносцы. А празднословят о ней теперь слишком много; многие часто мечтают о себе, будто стяжали ее. Все это пустое. Без тяжких скорбей любви появиться неоткуда, вместо нее будет одно лицемерие. Избегайте его. Подлинная любовь, на скорбях взращенная, не должна саму себя замечать.