Заканчивался пер­вый год Второй мiровой войны. Уже де­вять месяцев немец сто­ял у стен Ленингра­да. Более полугода длилась страшная блокада. Двести семь­десят дней, напрягая все силы, защищался город. Девять месяцев рвались на его улицах снаряды и бомбы. От голода в нем умира­ли те, кто остался, не успев эвакуироваться; от ран — солдаты, воевавшие на фронте.

Изможденные го­лодные горожане мо­лились в немногих служивших православных храмах. Их было лишь семь, и по воскресеньям все они были переполнены. Более года оставалось до ночной беседы в Кремле между Стали­ным и митрополитом Сергием (Страгородским), которая озна­меновала примирение безбожной диктатуры с подчиненной митро­политу группой последователей (ныне – Московская патриархия, – ред.). С конца 1943 года власти стали открывать храмы, вы­пускать из лагерей священников и позво­лили верующим вздох­нуть чуть свободнее.

Но ни до этого исто­рического компромисса, ни после него не прекра­щалось гонение на дру­гую часть Русской Церк­ви — истинно-православных христиан, иосифлян-катакомбников, которые от­вергали лукавую церковную политику, проводи­мую митрополитом Сер­гием, и исповеднически отстаивали чистоту Истинной Пра­вославной веры. В этих верующих и их пастырях, загнанных в подпо­лье, катакомбы, большевики видели своих самых принципи­альных и стойких идей­ных противников и по­тому боролись с ними, даже во время войны, с безпримерной жестокостью и целеустремлен­ностью.

17 июня 1942 года (все даты — нов. ст.) в скромный деревянный дом, стоявший на углу Березовой улицы и Парголовского переулка, 20, в Коломягах — северной окраине тогдаш­него Ленинграда, пришли два чекиста — Ели­сеев и Мутуль. Предъявив ордер, они начали в доме тщательный обыск, во время которого обнаружили на чердаке тайную церковь. Ко­гда многочасовой обыск кончился, чекисты арестовали хозяина дома — столяра Анатолия Федоровича Чистякова и скрывавшегося у не­го пожилого архимандрита Клавдия ( в мipy — Константина Софроновича Савинского), бывшего насельника Киево-Печерской Лавры. Вместе с ними была задержана монахиня Ев­докия (Дешкина), духовная дочь и помощ­ница о. Клавдия. Началось уголовное дело по статье 58/11, которое завершилось через два месяца — 12 августа, расстрелом всех троих на Шпалерной, в подвале Большого дома.

Священномученик Архимандрит Клавдий (Савинский) в 1942 г.

 Для о. Клавдия это был уже второй арест. Первый тоже имел место в Ленинграде, хотя родился архимандрит в Украине, в 1882 году в деревне Снеткове Подольской губер­нии, в крестьянской семье. До 1925 года он жил в Киеве, поступив в начале века в его знаменитую Печерскую лавру, и сюда же вер­нулся после Первой мiровой войны. В 1920 году послушник стал монахом, а через три года — пресвитером. Про­шло еще два года, и ие­ромонаха Клавдия, получившего сан игумена, киево-печерское священнонача­лие направило на свое подворье в Петрограде, которое подчиня­лось только ему, а не ме­стному архиерею.

Когда братия подво­рья приняла Декларацию 1927 года и Успенский храм на Николаевской набережной Невы стал сергианским, игумен Клавдий в ноябре 1928 года ушел из него, ибо считал, что митрополит Сергий "допустил ряд от­клонений от церковных правил", и стал служить в соборе Воскресе­ния Христова ("Спас-на-крови") или в иосифлянских приходах, где почему-либо не было священника. Со временем он "приобрел по­читателей мирян и монашествующих, главным образом из Иоанновского монастыря" на Карповке, уже закрытого безбожниками. По бла­гословению Архиепископа Димитрия (Люби­мова) (будущий священномученик; +1936 г.) о. Клавдий, ставший в 1929 году архиман­дритом, тайно постригал женщин, желавших в мipy жить по-монашески. На квартире игумении Вероники из Воронцовского подворья он, на­пример, совершил постриг тридцати четырех человек; в деревне Ратчино под Ямбургом, где ранее священствовал о. Никифор Стрельни­ков — пятерых; в Кузьмине (близ Царского Села) — двоих.

Игумен Клавдий в 1920-е годы

Первый раз архимандрит Клавдий был аре­стован по делу иосифлян в Ленинграде 27 декабря 1930 года и по приговору судебной кол­легии ОГПУ от 8 октября 1931 года получил пять лет исправительно-трудовых лагерей, от­работав из них четыре года ассенизатором в Осинниках (близ г. Кузнецка в Западной Си­бири) .

Имея после своего освобождения запрет жить в крупных городах, о. Клавдий в январе 1936 года прибыл в Новгород, где "существо­вал на случайные заработки, небольшую помощь, оказываемую племянником Кикой Фе­дором Демьяновичем, работавшим в Донбас­се по добыче угля". Помогали ему, вероятно, и бывшие прихожане из Петрограда. Посто­янного места работы у ссыльного священни­ка быть не могло — он был т.н. "лишенцем". Местное НКВД регулярно следило за ним че­рез секретных сотрудников и проверяло со­блюдение поднадзорного режима. В Новго­роде и области жило тогда много ссыльных иосифлян, и они собирались по домам для совместных тайных богослужений. Известно, что о. Клавдий служил вместе с о. Петром Белавским (+ 1983) из Новгорода.

Осенью 1938 года батюшка по делам прие­хал в Петроград, остановившись "у одной очень верующей гражданки". Вскоре от зна­комых монахинь, Александры и Евдокии, он получил из Новгорода письмо, "в котором со­общалось, что в мое отсутствие мною в Нов­городе интересовались работники НКВД". О. Клавдий поэтому "обратно не вернулся, так как опасался ареста, и оставался проживать в Петрограде на нелегальном положении". Опа­сение было вполне обоснованным — "боль­шой террор" хотя и пошел на убыль, но еще не закончился, и истребление духовенства про­должалось.

Для скрывающегося архимандрита нача­лись тяжелые дни. Он попеременно, всего по несколько суток, жил у бывших прихожан Ки­евского подворья и Спаса-на-крови или у тай­ных монахинь, напряженно прислушиваясь к каждому звонку в дверь, который мог ока­заться для него роковым. "В одном и том же адресе, как правило, больше 3 — 4 дней под­ряд не находился и не ночевал, менял их". Дольше всего батюшка прятался у Марфы Фо­миничны Богдановой, проживавшей на Пе­сочной улице, близ закрытого Иоанновского монастыря, воспитанницей коего она некогда была, и у монахини Евдокии (Дешкиной). "Бывали случаи, — вспоминал на следствии о. Клавдий, — когда выезжал за город и там но­чевал под открытым небом или ездил днями по городу в трамваях, а иногда курсировал в поезде Ленинград — Малая Вишера и обратно .

По словам о. Клавдия, "при моем приезде в Ленинград я застал такое положение, при котором уже не функционировала ни одна иосифлянская церковь. Все религиозные обряды среди устойчивой части церковников-иосиф­лян могли совершать лишь священники-неле­галы. Видя такое положение, я стал восста­навливать свои прежние связи с иосифляна­ми, которых знал, а через них налаживать и новые знакомства". Служил батюшка тайно, по квартирам своих духовных детей, которым мог доверять. "Входящих в каждую отдель­ную группу собирал отдельно от остальных, с тем, чтобы нелегальные сборища ... не броса­лись в глаза окружению". За два предвоен­ных года никто подпольную общину не вы­дал...

Петербургские иосифляне во главе с Архиепископом Димитрием (в центре),
Епископом Сергием Нарвским и прот. Василием Верюжским (сидят)
возле храма Спас-на-Крови. Рядом с ними (в центре, стоят):
архим. Клавдий (Савинский) и свящ. Викторин Добронравов.
Третий в верхнем ряду – монах Алексий (Карцев),
четвертый – иподиакон Петр Сазонов

Ошибался покойный сергианский митрополит Иоанн (Снычев), историк Московской патриархии, когда писал об этом времени: "Паства же иосифлянская была фактически оставлена на произвол судьбы... В 1930 году иосифлянский раскол официально прекратил свое существование". Нет, после ареста епископата и духо­венства, произведенного при молчаливой под­держке митрополита Сергия и его сторонни­ков, ушедших в катакомбы иосифлян продол­жали окормлять мужественные пастыри, ос­тавшиеся на свободе. По словам знавшего си­туацию о. Клавдия, в Петрограде — центре иосифлянского движения — "очень немногие изменили свои взгляды на советскую власть и отошли от иосифлян к сергианам".

Получив в Киево-Печерской лавре хоро­шую монашескую подготовку и испив чашу гонений за веру, архимандрит Клавдий был, очевидно, опытным и достойным пастырем и потому привлекал к себе многих иосифлян, которые искали духовного окормления в го­ды "строительства социализма". Его настав­ления были простыми и мудрыми: "Молить­ся надо, где только есть возможность: в церк­ви, в поле, дома, стоя, сидя, лежа, в ходьбе, за работой. Как можешь, так и молись. Только молитва приведет к спасению".

Когда началась война и в городе усилился общий контроль, "мое проживание как неле­гала, — рассказывал следователю о. Клавдий, — стало значительно опаснее в смысле разо­блачения, и потому я начал думать о пересе­лении в другое место... и примерно в июле или августе 1941 года переехал в дом (Чистя­кова) и поселился на чердаке". С хозяином дома в Коломягах батюшка познакомился годом раньше на квартире одной иосифлянки и, узнав о тайной церкви, "потом три-четыре раза бывал у него, до окончательного переез­да". В это время Коломяги были тихим дач­ным пригородом, где жилье было в основном частным и потому более безопасным.

Потаенный катакомбный храм на чердаке дома А. Ф. Чистякова в Коломягах

Сам Чистяков обосновался в Петрограде только о 1932 году, спасаясь от коллективиза­ции. До 1929 года юноша жил в родной де­ревне Халчихе Вологодской губернии, помо­гая отцу по хозяйству. Когда отца раскулачи­ли, он уехал сперва в Архангельск, а затем в Саратов, где познакомился со священником-иосифлянином о. Феодором из псковского по­госта Каменка, который приехал забрать из тюремной больницы заболевшую жену. О. Феодор (он умер в 1934 году) дал адреса петроградского иоаннита Н.П. Болдина и его единомышленников — И.И.Белкова и И.П Абросимова. О существовании иоаннитов Чис­тяков впервые узнал в Архангельске от своей квартирной хозяйки.

Перебравшись с семьей в Петроград и уст­роившись в стройтрест, молодой столяр на­чал встречаться с бывшими иоаннитами, ко­торые после революции были воссоединены с Православной Церковью, а в конфликте 1927 года встали в основном на сторону Митропо­лита Петроградского Иосифа (Петровых) (расстрелян в 1937 году). Поскольку только деревянная Троицкая церковь в Лесном тогда принадлежала иосифлянам, то Чистяков стал ходить в нее и там познакомился с другими истинно-православными христианами. Одна­ко, по словам самого Чистякова, "примерно в 1937 году в Лесновской церкви сменился свя­щенник и дальнейшие богослужения стали проходить по новообрядческим правилам", от­чего целая группа иосифлян перешла молить­ся в потаенный храм, который столяр устро­ил в своем, только что выстроенном одноэтаж­ном домике в п. Коломягах. Следовательно, Тро­ицкая церковь, бывшая под строгим присмот­ром НКВД, с 1937 года практически переста­ла быть — вопреки бытующему мнению – храмом в полной мере иосифлянским.

До о. Клавдия в чердачной церкви служил другой катакомбник — иеромонах Тихон (в мipy — Василий Николаевич Зорин), извест­ный о. Клавдию с 1929 года по Александро-Невской лавре, где оный тогда подвизался. Именно на его петроградской квартире о. Клавдий был арестован в первый раз. Впо­следствии о. Тихон проживал в Новгороде (видимо, имея минус после лагеря или ссыл­ки) , "а затем, опасаясь репрессий со стороны органов советской власти, примерно с 1938 года перешел на нелегальное положение и стал проживать в г. Петрограде и его пригородах". Однако, с началом войны о. Тихон пропал. Скрываясь в поселке на станции Сергиевской (тогда - Володарская), он оказался на окку­пированной германской армией территории и лишился потому возможности бывать в оса­жденном городе. Это, очевидно, его и спасло. После войны катакомбный батюшка поселился в новгородском поселке Окуловка, окормляя тамошнюю общину ИПЦ.

Паства катакомбной церкви в Коломягах насчитывала около двадцати человек, в основном, женщин — тайных монахинь или при­хожанок закрытых иосифлянских храмов. Монахинями были: м. Арсения (в мiру — Евдо­кия Ефимовна Савельева), м. Ангелина (в міру — Людмила Дмитриевна Афанасьева), м. Нина (в міру — Евгения Николаевна Каменева), схимонахиня Георгия, умершая в блокаду. Мо­нахиня Евдокия (Дешкина) провела девять лет в Преображенском Волго-Верховском мо­настыре Тверской епархии под г. Осташковым до его ликвидации летом 1929 года, по­сле чего приехала в Ленинград и устроилась домработницей. Когда в 1930 году закрылся храм Спаса-на-крови, она вместе с другими иосифлянками молилась на квартирах, и "все это делалось со строгой конспирацией".

Конспирация соблюдалась также и в Ко­ломягах. Дабы не привлекать внимание сосе­дей, на службах присутствовало пять—шесть, максимум восемь—девять человек, считая и семью хозяина дома. "Поставив в известность наиболее проверенных лиц из числа своих ду­ховных детей", архимандрит Клавдий прово­дил регулярные богослужения, включая испо­ведь, Божественные литургии и совершение треб. В лютую зиму 1941—42 года некоторые прихожане умерли от голода, другие настоль­ко ослабли, что не могли добраться до церк­ви, кто-то эвакуировался. Поэтому исповеди часто были заочными, и их записи собирала и привозила в Коломяги м. Евдокия (Дешки­на), которая также "разносила по иосифля­нам причастие, просфоры, собирала заказы на поминание умерших, заочное отпевание и другие требы". Господь давал голодной женщине силы для ее святого служения...

Дом А. Ф. Чистякова в Коломягах, на чердаке которого распологался катакомбный храм

Можно представить, как в тайной церкви праздновалось в ту зиму Рождество Христово. Снаружи стужа и мгла, света нет, окна плот­но завешаны, чадят коптилки и мерцают лам­пады. На чердаке собрались лишь те, кто еще мог ходить. От печки идет живительное теп­ло. Звучит тихое пение монахинь. Перед ико­нами молится о. Клавдий — изможденный се­добородый старец. В комнате тесно от моля­щихся, среди которых есть и дети. Когда раз­дается праздничный тропарь: "Рождество Твое, Христе Более наш, возсия мipови свет разу­ма...", всех охватывает светлая радость, про­гоняющая блокадные тяготы. После ночной службы внизу совершается праздничная тра­пеза — жиденький гороховый суп и травяной чай с маленьким кусочком черного хлеба.

По-видимому, так же праздновала Рожде­ство и община о. Михаила Рождественского — другого катакомбного священника в осаж­денном Петрограде, который скрывался у не­коей Марии Федоровны на Лейхтенбергской (тогда — Розенштейна) улице близ Балтий­ского вокзала. Батюшки хорошо знали друг друга, хотя ранее о. Михаил служил в Преоб­раженской церкви пригородной Стрельны. Оба иосифлянина проходили по одному делу и сидели в одном лагере, только о. Михаил освободился двумя годами раньше. После ссыл­ки он вернулся в Ленинград, но "жил неле­гально, хотя часто бывал у своих детей в Стрельне". Катакомбники встречались друг с другом на молебнах, именинах или случайно, на улице.

Отцы исповедывались друг у друга, что вид­но из следующих слов о. Клавдия: "Во время войны я получил от Рождественского Михаи­ла, через одну верующую из его знакомых, два письма, в которых, вместе с исповедью, сообщалось о том, что он жив и здоров, нахо­дится в Ленинграде, но адреса не сообщалось". Последний раз священники виделись зимой 1942 года, когда на квартире о. Рождествен­ского они соборне служили молебен. О. Ми­хаил был арестован в 1943 году, но избежал верного расстрела, прожив еще много лет (+1988 г., - прим. Ред.).

О. Клавдий был арестован годом раньше в Коломягах. На многочасовых изнурительных допросах, в том числе и в ночное время, сле­дователи с садистской настойчивостью доби­вались от четырех арестованных признаний в "контрреволюционной деятельности в анти­советской подпольной организации". Эти до­просы сломили в конце концов обвиняемых, они подписали сфабрикованные протоколы и подтвердили во время очных ставок версию следствия. И на бумаге появились слова: "На­ша антисоветская организация имела своей целью сохранить иосифлянство как религиоз­ное, враждебное советской власти течение, вся­чески противопоставлять себя сторонникам сергианской церкви, идущей по пути поддерж­ки советской власти".

Иосифляне, разумеется, не испытывали нежных чувств к советской власти, в чем архимандрит Клавдий сознавался совершенно от­кровенно: "Я лично был недоволен мероприятиями советской власти по отношению к церк­ви и восхвалял в своих высказываниях жизнь и условия деятельности Церкви и духовенства при царском строе". Но в этой неприязни была виновна сама безбожная власть, кото­рая, однако, вменяла в вину иосифлянам ес­тественные в отношении себя чувства, а также их исповедание своей веры: "совершали тайные религиозные обряды, привлекали через эти обряды к церковной деятельности чуждые ... элементы и вели среди них антисоветскую агитацию".

Удивительно, что ни во время следствия, ни на суде иосифлян не обвиняли в "шпиона­же в пользу фашистских захватчиков", а это в военное время было стандартной формулиров­кой в борьбе с недовольными режимом, ко­торая позволяла быстро заканчивать дело. В данном же случае дело велось с необычным для осажденного города бюрократическим пе­дантизмом (были даже сделаны фотографии "места преступления", то есть, тайной церк­ви), и закончилось оно военным трибуналом, а не приговором т.н. "тройки". Просьбу "гр. Савинского" о помиловании, однако, направ­лять в Москву не стали и через девять дней после суда троих приговоренных расстреля­ли, а пятидесятисемилетнюю санитарку Анну Степановну Абрамову, полумертвую от дис­трофии, на десять лет отправили в Рыбинский лагерь, откуда, правда, год спустя "сактировали" "по состоянию здоровья". В 1956 году ее "реабилитировали" и даже выплатили денеж­ную компенсацию - тринадцать тысяч руб­лей. Посмертно был отменен приговор и Чис­тякову по заявлению его вдовы, по-прежнему проживавшей в Коломягах. В обосновании бы­ло написано: "принадлежность к иосифлянскому течению и совершение богослужений состава уголовного преступления не составля­ет... в материалах дела нет никаких доказа­тельств того, что указанная группа иосифлян была антисоветской". Военный прокурор со­слался при этом на сталинскую конституцию 1936 года, которая "гарантировала свободу ре­лигиозных культов" и действовала также в 1942 году! Шла "оттепель", и Хрущев, укреп­ляя собственную власть, разоблачал сталинский террор...

Но петроградские новомученики — архи­мандрит Клавдий, монахиня Евдокия и мірянин Анатолий в реабилитации не нужда­лись, они уже пятнадцать лет предстояли во славе пред Господом и Спасителем, во имя Которого пострадали от "безбожных и злых". Обычно считается, что в войну за веру не рас­стреливали, поскольку все верующие были на­строены патриотично, и для борьбы с ними атеистической власти было невыгодно приме­нять крайние меры. Однако, как показывают факты, для иосифлян делалось исключение, по­тому что в них эта власть видела не только своих несгибаемых противников, но и стой­ких борцов с сергианством, которое с первых дней своего возникновения стремилось любой ценой достичь соглашения с богохульниками и палачами.

В 1942 году этот всеохватывающий ком­промисс был уже не за горами, но его лице­мерный и односторонний характер обличает пролитая в осажденном городе Св. Петра кровь трех православных исповедников. И по­сле войны иосифлянам неизменно давали гу­бительные двадцать пять лет заключения, мстя за их верность неповрежденному святому Пра­вославию.

Святыя Новомученицы и Исповедницы Церкве Катакомбныя,

молите Бога о нас грешных! Аминь.

ИСТОЧНИКИ:

1. Архив УФСБ СПб., д. П-25479, д. 20500, т. 2, л.516, т. 4. л. 1288 об.;

2. Ленинград в осаде. СПб., 1995, с. 446-447.