БОРЬБА ЗА ЦЕРКОВНУЮ СОБОРНОСТЬ

Соборность, понимаемая как благодатное единство иерархического, личного и общественного начал, всегда была одной из самых излюбленных идей русского рели­гиозного сознания.

Поместный Собор 1917-18 гг., на котором избранные члены Русской Церкви пережили минуты такого благодат­ного единения, еще более увеличил религиозную жажду утверждения этого начала как нормы церковной жизни.

Но как показал реальный исторический опыт, идеал этот предъявляет чрезвычайно высокие требования к каж­дому члену Церкви.

Жажда приобщения к благодатной соборной жизни требовала от каждого члена Церкви воспитания в себе двух способностей: первое — умение и желание смиряться перед общим законом и общим благом, дабы предохранить соборный организм от духовного и физического распада, и второе, оказавшееся намного более трудным, — воспи­тание способности каждого лица быть свободным, не впа­дая в грех, ибо грех есть "преодоление" закона не к сво­боде, а к рабству.

Отказ от непреложного требования быть свободным порождал соблазн осуществления "соборности" уже не пу­тем добровольного взаимного смирения, а путем духовного насилия целого над индивидуальным, общего над частным, власти — над подвластными.

И тогда в Русской Церкви стала расти опасность пре­вращения церковного организма — в механизм, собора — в безликое и безвольное собрание, гармонии иерархичес­кого и личного начал — в канцелярски-бюрократический деспотизм церковного "начальства".

Вместо того, чтобы внедрить дух соборности во все стороны народной жизни, Русская Церковь сама оказалась захваченной смертоносным процессом духовного рас­пада и разложения, который стал уделом русского обще­ства и государства.

Но именно перед лицом этого победоносного шествия духа смерти с небывалой прежде силой проявили себя жи­вотворные энергии подлинной церковности.

Надежду на то, что соборность является единствен­ным спасением Русской Церкви, выразил арх. Иларион (Троицкий) в своем письме из заключения:

"Последние два года с лишком я не участвую в цер­ковной жизни, имею о ней лишь отрывочные и, возможно, не точные сведения.

Поэтому для меня затруднительно суждение о частно­стях и подробностях этой жизни, но, думаю, общая линия церковной жизни и ее недостатки, и ее болезни мне из­вестны. Главный недостаток, который чувствовался еще и раньше, — это отсутствие в нашей Церкви Соборов. С 1917 года, т. е. в то самое время, когда они особенно были нужны, так как Русская Церковь, не без воли Божией, вступила в совершенно новые исторические условия, усло­вия необычные, значительно отличающиеся от раннейших условий, — церковная практика, включая и постановления Собора 1917-18 гг., к этим новым условиям не приспособ­лена, так как она образовалась в иных исторических усло­виях. Положение значительно осложнилось со смерти Свя­тейшего Патриарха Тихона. Вопрос о местоблюстительстве, поскольку мне известно, тоже сильно запутан, церковное управление в полном расстройстве. Не знаю, есть ли среди нашей иерархии и вообще среди сознательных членов Цер­кви такие наивные и близорукие люди, которые имели бы нелепые иллюзии о реставрации и свержения советской вла­сти и т. п., но думаю, что все, желающие блага Церкви, сознают необходимость Русской Церкви устраиваться в новых исторических условиях. Следовательно, нужен Собор, и прежде всего нужно просить государственную власть разрешить созвать Собор. Но кто-то должен собрать Собор, сделать для него необходимые приготовления, словом — довести Церковь до Собора. Поэтому нужен теперь же, до Собора, церковный орган. К организации и деятельно­сти этого органа у меня есть ряд требований, которые у меня, думаю, общие со всеми, кто хочет церковного уст­роения, а не расстройства, мира — а не нового смятения. Некоторые из этих требований я и укажу.

1. Временный церковный орган не должен быть в сво­ем начале самовольным, то есть, должен при своем начале иметь согласие Местоблюстителя.

2. По возможности во временный церковный орган должны войти те, кому поручено Местоблюстителем митро­политом Петром (Полянским) или Святейшим Патриархом.

3. Временный церковный орган должен объединять, а не разделять епископат, он не судья и не каратель несоглас­ных — таковым будет Собор. (Подчеркнуто нами — Л. Р.).

4. Временный церковный орган свою задачу должен мыслить скромной и практической — созвание Собора. Последние два пункта требуют особого пояснения. Над иерархией и церковными людьми витает отвратительный призрак ВЦУ 1922 года. Церковные люди стали подозри­тельны. Временный церковный орган должен как огня бояться хотя бы малейшего сходства своей деятельности с преступной деятельностью ВЦУ. Иначе получится только новое смятение. ВЦУ начинало со лжи и обмана. У нас все должно быть основано на правде. ВЦУ, орган совершенно самозванный, объявил себя верховным вершителем судеб Русской Церкви, для которого не обязательны церковные законы и вообще все божеские и человеческие законы. Наш церковный орган — только временный, с одной определен­ной задачей — созвать Собор. ВЦУ занялось гонением на всех, ему не подчиняющихся, то есть на всех порядочных людей из иерархии и из других церковных деятелей, и, грозя направо и налево казнями, обещая милость покорным, ВЦУ вызвало нарекания на власть, нарекание, едва ли желательное для самой власти. Эта отврати­тельная сторона преступной деятельности ВЦУ и его пре­емника, так называемого Синода, с его Соборами 1923-25 гг., заслужила им достойное презрение, доставив много горя и страданий неповинным людям, принесла только зло и имела своим следствием только то, что часть иерархии и несознательных церковных людей отстала от Церкви и составила раскольническое общество. Ничего подобного, до самого малейшего намека, не должно быть в действиях временного церковного органа.

Эту мысль я особенно подчеркиваю, потому что здесь именно вижу величайшую опасность. Наш церковный ор­ган должен только созвать Собор. Относительно этого Со­бора обязательны следующие требования.

5. Временный церковный орган должен собрать, а не подбирать Собор, как то сделано печальной памяти ВЦУ в 1923 году. Собор подобранный не будет иметь никакого авторитета и принесет не успокоение, а только новое смя­тение в Церкви. Едва ли есть нужда увеличивать в истории количество разбойничьих Соборов; довольно и трех: Ефесского 449 г. и двух Московских 1923-25 гг. Самому же бу­дущему Собору мое первое пожелание то, чтобы он мог доказать свою полную непричастность и несолидарность со всякими политически неблагонадежными направлениями, рассеять тот туман бессовестной и смрадной клеветы, которым окутана Русская Церковь преступными стара­ниями злых деятелей (обновления). Лишь только настоя­щий Собор может быть авторитетным и сможет внести успокоение в церковной жизни, дать покой измученным сердцам церковных людей. Я верю, что на Соборе обна­ружится понимание всей важности ответственного церков­ного момента, и он устроит церковную жизнь соответствен­но новым условиям".

Основные идеи, высказанные арх. Иларионом в письме от 10/12 1927 г. и поныне остаются актуальными...

Опасность, указанная арх. Иларионом, проявилась сра­зу же после начала второго периода заместительства митр. Сергия. Признание за митр. Сергием в качестве "фактичес­кого управителя" Церкви права на перемещения и увольне­ния архиереев создавало порочный круг: изменяя в жела­тельном для себя направлении состав русской иерархии, он затем получал возможность создавать впечатление собор­ного одобрения своих действий. Ясно, что при такой по­становке дела "соборность" превращалась в полную фикцию. Аналогичную "процедуру" митр. Сергий проделал и с Синодом: выбрал по своему усмотрению из нескольких десятков русских архиереев шесть епископов с сомнитель­ной репутацией, но полностью ему послушных, и после это­го стал говорить о "соуправляющем" органе власти, под­крепляя подписями членов Синода свои постановления, по существу не перестававшие от этого быть единоличны­ми.

Признание принципа бюрократического единовластия приводило к тому, что один епископ, захвативший в свои руки церковную канцелярию, получал возможность изме­нить иерархический состав и духовное лицо целой Помест­ной Церкви! Такое положение было бы абсолютно недопу­стимо даже в том случае, если бы митр. Сергий действи­тельно был настоящим первоиерархом...

Первую попытку разорвать порочный круг предпри­нимает Ленинградский митр. Иосиф, которого митр. Сер­гий со своим Синодом указом от 31 авг./13 сент. 1927 г. переводит на Одесскую кафедру на том основании, что гражданские власти запретили митр. Иосифу въезд в Ле­нинград.

Неожиданно, вместо традиционной бессловесной покорности, с которой русские архиереи принимали исходя­щие "сверху" распоряжения, митр. Иосиф отвечает пол­ным и категорическим отказом подчиниться приказу о сво­ем перемещении, как незаконному и неприемлемому. Это была еще не вполне осознанная и обоснованная — но, несомненно, здоровая — реакция церковного организма на внедрение в него инородного и вредоносного бюрокра­тического начала.

Поступок митр. Иосифа создавал прецедент, грозив­ший разрушить весь замысел перестройки Церкви, заду­манный митр. Сергием.

По докладу Петергофского епископа Николая (Ярушевича) о волнениях в Ленинградской епархии в связи с делом митр. Иосифа, митр. Сергий с Синодом (получив­шим уже название Временного Патриаршего (!) Священ­ного Синода) принимают постановление, в котором исполь­зуют все приемы, рассчитанные на поверхностное и незре­лое экклезиологическое сознание: и ссылка на каноны, не относящиеся к сути данного конкретного дела, и напоми­нание о "церковной пользе", о "церковном послушании и дисциплине", об "искусственности" связи с епархией митр. Иосифа, и совет "не соблазняться легкой возможностью жить в Ростове", и требование не производить "смущение" среди верующих...

Викариям Ленинградской епархии пердписывалось пре­кратить за богослужением возношение имени митр. Иоси­фа и подчиниться временному управляющему Ленинград­ской епархии еп. Николаю (Ярушевичу).

Митр. Иосиф, однако, снова не подчиняется, в своем письме к митр. Сергию от 17/30 окт. поясняя, что нестроения в епархии породил тайно оглашенный по Ленинград­ской епархии приказ о его перемещении, что связь его с ленинградской паствой не искусственная, но основанная на горячей любви к нему пасомых, что его скудная жизнь в Ростове не может его ничем "соблазнить" и, наконец, что послушания "церковной власти" он оказывать не же­лает, поскольку сама "церковная власть" находится в раб­ском состоянии...

Митр. Киевскому Михаилу на запрос относительно при­бытия в Одессу митр. Иосиф отвечает телеграммой: "пере­мещение противоканоническое, недобросовестное, угожда­ющее злой интриге, мною отвергнуто".

Митр. Иосиф еще не может сформулировать, в чем именно состоит противоканоничность действий митр. Сер­гия и его Синода, но, признавая их церковной властью, всем своим церковным чутьем знает, что Святые Каноны — это то, что охраняет Церковь, а не то, что разрушает её, и потому именно он, а не митр. Сергий, действительно исполняет церковную правду.

И это оставалось несомненным, несмотря на то, что митр. Сергий, как прежде обновленцы, начал получать одно за другим приветствия Восточных Патриархов, "с ра­достью" узнавших о его примирении с гражданскими вла­стями и признающих его законным возглавителем одной из половин Русской Церкви, наряду с обновленцами, — приветствия, из которых видно, что "симфонической бо­лезнью" страдала не только Русская Церковь...

В октябре 1927 г. с гневным письмом обращается к митр. Сергию Ижевский еп. Виктор (Островидов), так от­зываясь о "воззвании" (Декларации) митр. Сергия: "...от начала до конца оно исполнено тяжелой неправды и есть возмущающее душу верующих глумление над Святой Православной Церковью и над нашим исповедничеством за истину Божию. А через предательство Церкви Христовой на поругание "внешним" оно есть прискорбное отречение от своего спасения, или — отречение от Самого Господа Спасителя. Сей же грех, как свидетельствует слово Божие, не меньший всякой ереси и раскола, а несравненно боль­ший, ибо повергает человека непосредственно в бездну погибели...

Насколько было в наших силах, мы, как себя самих, так и паству сберегали, чтобы не быть нам причастниками греха сего, и по этой причине самое "воззвание" возврати­ли обратно. Принятие "воззвания" являлось бы пред Бо­гом свидетельством нашего равнодушия и безразличия в отношении к Святейшей Божией Церкви — Невесте Хри­стовой..."

Как это часто свойственно ревнителям, еп. Виктор не проявляет должного терпения и снисхождения к тем колеблющимся и малодушным членам Церкви, выразите­лем настроений которых явился митр. Сергий. Но еп. Вик­тор, защищая духовную чистоту Церкви, также выразил чувства многих верующих, и это лишний раз указывало всю ложность и фальшь претензий митр. Сергия навязать свою частную политическую позицию всей Русской Церкви! Не все писали такие письма, как еп. Виктор, но, как сообщает исследователь этого вопроса, архим. Иоанн (Снычев), во многих епархиях большинство православных приходов ото­слали Декларацию обратно ее автору!

В связи со своим категорическим отказом принять курс церковной политики, навязываемый митр. Сергием, Воткинская и часть Вятской епархии во главе с еп. Викто­ром перешли на самоуправление, повторяя опыт борьбы против обновленчества.

Затем возвысила свой голос Петроградская епархия.

В декабре 1927 г. проф.-прот. В. Верюжский изложил в обращении к митр. Сергию требования, которые митр. Сер­гий должен был, по мнению ленинградского духовенства, исполнить, чтобы прекратить вызванные его деятельностью настроения в Церкви:

"1. Отказаться от намечающегося курса порабощения Церкви государству.

2. Отказаться от перемещений и назначений епископов помимо согласия на то паствы и самих перемещаемых и назначаемых епископов.

3. Поставить Врем. Патриарший Синод на то место, которое было определено ему при самом его учреждении в смысле совещательного органа, и чтобы распоряжения исходили только от имени Заместителя.

4. Удалить из состава Синода пререкаемых лиц (т. е. арх. Серафима Александрова, еп. Алексия Симанского и еп. Филиппа Гумилевского — Л. Р.).

5. При организации Епарх. Управлений должны быть всемерно охраняемы устои Православной Церкви, каноны, постановления Поместного Собора 1917-18 гг. и авторитет епископата.

6. Возвратить на ленинградскую кафедру митр. Иоси­фа (Петровых).

7. Отменить возношение имени Заместителя (митр. Сергий распорядился возносить свое имя за литургией вслед за именем митр. Петра, якобы ради отличия от григориан, поминавших только митр. Петра. — Л. Р.).

8. Отменить распоряжение об устранении из богослу­жений молений о ссыльных епископах и о возношении молений за гражданскую власть". (Везде подч. нами — Л. Р.).

Приведем ответы митр. Сергия на три первых требо­вания:

"1. Отказаться от курса церковной политики, который я считаю правильным и обязательным для христианина и отвечающим нуждам Церкви, было бы с моей стороны не только безрассудно, но и преступно.

2. Перемещение епископов — явление временное, обя­занное своим происхождением в значительной мере тому обстоятельству, что отношение нашей церковной органи­зации к гражданской власти до сих пор оставалось неяс­ным. Согласен, что перемещение часто — удар, но не по Церкви, а по личным чувствам самого епископа и паствы. Но, принимая во внимание чрезвычайность положения и те усилия многих разорвать церковное тело тем или иным путем, и епископ, и паства должны пожертвовать своими личными чувствами во имя блага общецерковного.

3. Синод стоит на своем месте, как орган управляющий. Таким он был и при Патриархе, хотя тоже состоял из лиц приглашенных".

Рассматривая эти ответы, мы можем сформулировать основные черты позиции митр. Сергия следующим образом:

1. Полный отказ от установления Поместного Собора, отменившего общеобязательную церковную политику: то, что "я считаю правильным", было бы "преступно" не навя­зывать всей Церкви как общеобязательное ("обязатель­ное для христианина").

2. Провозглашение примата гражданской власти в де­ле перемещений и увольнений епископов: епископ, изби­раемый и назначаемый на кафедру "пожизненно", соглас­но постановлениям Собора, увольняется с нее в случае гражданской ссылки, на несколько лет разлучающей епи­скопа с епархией. Этим подрывается самая основа церков­ности — неразрывная связь епископа со своей паствой, восстановленная Поместным Собором. Этим поистине "раз­рывается церковне тело", разрушается церковное едине­ние в вере и любви, которое выражается в том числе и в "личных чувствах епископа и паствы", о которых митр. Сер­гий говорит столь пренебрежительно. Удар по этим чув­ствам — это и есть один из самых тяжелых ударов по единству Церкви.

Кроме того, митр. Сергий обходит основной вопрос — о том, что перемещения епископов, производимые по его лич­ному произволу под давлением гражданской власти, сво­дятся к искусственному подбору состава епископата по принципу политической ориентации, т. е. принципу совер­шенно нецерковному и антиканоническому.

3. Называя Синод "Патриаршим" и обосновывая его существование на прецеденте, имевшем место при Патри­архе Тихоне, митр. Сергий подчеркивает тождественность своей власти с властью Патриарха. Кроме того, создание Синода и ВЦС из лиц, не избранных Собором, было и для Патриарха неканоничным, ошибочным действием, которое он быстро исправил под влиянием соборного суждения Церкви, о чем митр. Сергий умалчивает.

В том же месяце (декабрь 1927 г.) 70-летний старец, Гдовский епископ Димитрий (Любимов), обращается к духовенству, поясняя причины разрыва канонического обще­ния с митр. Сергием.

"...Вас смущает прежде всего то, что мы так долго не порывали канонического общения с митр. Сергием (Страгородским), хотя и послание его (Декларация — Л. Р.), и дело митр. Иосифа (Петровых) давно уже были перед на­шими глазами. На сие ответствую так:

Последнее представлялось нам первоначально одним из обычных даже для Патриарха подтверждений о невме­шательстве Церкви в дела гражданские. И нам пришлось изменить отношение к нему лишь тогда, когда обнаружи­лось, что послание начинает оказывать сильное влия­ние и на дела чисто церковные и искажать не только кано­нически, но даже и догматически лицо Церкви. Плоды его выявились не сразу, а самые крупные из них, по край­ней мере, до сего времени, отразившиеся и в нашей епар­хии, следующие:

1. Закрепление временного Синода, который, в сущ­ности, не Синод, т. к. не представительствует совершенно лица Русской Церкви, а (есть) простая канцелярия, како­вой первоначально представил его митр. Сергий (Страгородский); закрепление его в качестве соуправляющего За­местителю органа, без которого уже ни одно решение не исходит от митр. Сергия (Страгородского), что является незаконным и самочинным действием. Искажен самый патриарший образ управления Церковью.

2. Одновременно с таким самоограничением митропо­лита в своих правах является требование возносить имя его вместе с Местоблюстителем митрополитом Петром (По­лянским), что еще более искажает единоличную форму правления Церковью, установленную Собором 1917-18 гг., да и вообще противно духу Св. Церкви, никогда не допу­скавшей на одно епископское место двух соуправителей или хотя бы именование двух имен с одинаковым значе­нием.

3. Также незаконно и объясняемое, по словам митр. Сергия (Страгородского), лишь гражданскими причинами массовое, до 40 случаев, перемещение епархиальных епи­скопов.

5. Незаконно и требование, обращенное митр. Серги­ем (Страгородским) к русским православным людям, по мимо отношения внешней подчиненности к гражданской власти, которую они доблестно являли в течение десяти лет, не нарушая гражданского мира и не восставая против законов страны, не противоречащих христианской совести, незаконно требование от них и внутренного признания существующего строя и общности и радости и печали с людьми, совершенно чуждыми и враждебными Церкви.

Таковы первые плоды, возросшие на почве послания; другие подрастают еще, и о них говорить преждевременно, но и явившихся оказалось достаточно для того, чтобы поставить пред совестью вопрос о дальнейшем отношении к митр. Сергию (Страгородскому) и его делу..."

Если три последних пункта в письме еп. Димитрия не вызывают возражений и свидетельствуют о возрождении Соборных принципов достоинства епископа и отделения Церкви от политики, то два первых пункта вскрывают, до какой степени была еще не изжита в церковном сознании подмена в образе патриаршества идеи Боговластия — иде­ей единоначалия. Вся критика построена на уклонениях митр. Сергия от принципа единоначалия — ни сам этот принцип, ни право митр. Сергия на первосвятительскую (т.е. патриаршую) власть не подвергаются сомнению! Митр Сергий упрекается даже в "самоограничении" своих прав, и в этом уже должно было ощущаться противоречие меж­ду церковной реальностью и позицией еп. Димитрия, ибо всем было ясно, что созданием Синода никакого реаль­ного самоограничения на свою власть митр. Сергий не накладывал (если не считать "самоограничения" в пользу НКВД)!

Ухватив лишь внешнюю видимость искажения патри­аршего строя, церковные критики митр. Сергия еще не могли осознать сущность этого искажения, ибо сами ошибочно или недостаточно ясно понимали содержание патриаршества.

Митр. Сергий мастерски использовал эту слабость по­зиции своих первых критиков и подавлял внутреннее духовное сопротивление колеблющихся иерархов, зажимая их разум в тиски псевдоканонической аргументации, про­тив которой, казалось, нечего было возразить. Намного превосходя большинство русских епископов по образова­нию, по формальной четкости мышления, по быстроте ориентировки в сложной ситуации, он не столько стремил­ся прислушиваться к голосу своих собратьев, пусть не всег­да отчетливому, но глубоко искреннему, не столько стре­мился воспринять всё богатство соборного свидетельства и придать ему, пользуясь своими способностями, четкие ка­нонические формы, сколько занимался выискиванием сла­бых мест в аргументации критиков и подавлял их своим интеллектуальным превосходством. И это тоже было од­ним из глубинных проявлений той подмены духа церковной соборности — духом насилия, которая столь характерна для митр. Сергия. Какой поразительный контраст с уме­нием и стремлением Святейшего Патриарха Тихона при­слушиваться ко всем, даже самым слабым голосам, иду­щим из глубины церковной жизни!

Должно было пройти еще несколько лет, прежде чем довелось и митр. Сергию испытать горечь полного канони­ческого разгрома от столь мощного духом иерарха, как митр. Кирилл, не оставившего камня на камне от всех его изощренных построений...

Но пока что митр. Сергий без особого труда "справил­ся" со всеми возражениями, касавшимися объема его пол­номочий. Всё казалось предельно простым: митр. Петр по­лучил от Патриарха всю полноту первосвятительской вла­сти и передал ее своему Заместителю — митр. Сергию.

Поскольку, с одной стороны, митр. Петр в звании Местоблюстителя был необходим митр. Сергию как надеж­ный щит от других претендентов на местоблюстительство, митр. Кирилла и митр. Агафангела, а с другой стороны, вмешательство самого митр. Петра не всегда было в поль­зу митр. Сергия (достаточно вспомнить, как митр. Петр дважды отстранял митр. Сергия от Заместительства), то митр. Сергий постепенно сформулировал концепцию местоблюстительства по принципу — "король царствует, но не управляет".

Митр. Петр оставался, по этой концепции митр. Сергия, единственным мистическим возглавителем Церкви, что вы­ражалось в возношении его имени за литургией и недопу­щении других Местоблюстителей; "фактическим" же возглавителем становился наличный Заместитель — митр. Сер­гий, что также выражалось в возношении его имени и в полном церковно-административном подчинении епископов митр. Сергию, как облеченному властью первосвятителя, равной власти Патриарха. От возможного повторения си­туации, когда к митр. Петру проникнут сведения о сложив­шейся ситуации в Церкви и он снова попытается лишить митр. Сергия заместительских полномочий, митр. Сергий заранее ограждал себя тем, что "лишил" митр. Петра вся­кой фактической власти, заявляя, что распоряжения "ми­стического" Главы Церкви не имеют силы, т. к. он нахо­дится "вдали" от церковных дел и неизбежно будет совер­шать ошибки вследствие своей неосведомленности (как это случилось в эпизоде с григорианством).

Единственным условием, при котором митр. Сергий признавал возможным сложить свои "первосвятительские" полномочия, было возвращение митр. Петра к фактическо­му управлению Церковью — но этого можно было не опа­саться по причинам, не имевшим ничего общего с церков­ными канонами...

Позиция митр. Сергия на первый взгляд казалась не­зыблемой: сохранялся и принцип единоначалия, и мисти­ческое, благодатное содержание патриаршества.

Не учитывалось только одно — что никакое разделение этих двух аспектов патриаршества абсолютно недопустимо, что единственным проявлением мистической природы первосвятительской власти является фактическое, реальное осуществление этой власти и что единственным основанием церковного единовластия является его благодатная, харизматическая природа.

Отделив мистическое содержание первосвятительской власти от ее реального осуществления, митр. Сергий тем самым ввел понятие "фактического возглавителя" Церкви, лишенного первосвятительской харизмы, поняв природу своей власти как административно-правовую, или патриар­хальную, по образцу власти монархически-государственной. Но никакой власти, кроме власти Божией, в Церкви быть не может, и потому власть не харизматическая, без­благодатная, административно-правовая является в Церкви инородным телом, чуждым Ее Богочеловеческой природе.

Не имея Божественного происхождения, власть митр. Сергия как "фактического управителя" могла быть приемлема только по добровольному соглашению тех, кто захотел бы иметь над собой авторитетного руководителя. Но при этом становится несомненным, что никакого антицерковного действия, никакого "раскола" не учиняли те иерархи, которые руководство митр. Сергия над собой не признава­ли, и тот факт, что они не всегда отчетливо формулировали мотивы своих действий, сути дела не меняет.

В официальном акте отхода ленинградских епископов Сергия (Дружинина) и Димитрия (Любимова) от митр. Сергия, датированном 13/26 дек. 1927 г., повторяется преж­няя ошибка, т. к. митр. Сергий именуется "бывшим нашим Предстоятелем, незаконно и безмерно превысившим свои права", и намечается новая экклезиологическая ошибка в утверждении о том, что отделившиеся сохраняют "апостоль­ское преемство чрез Патриаршего Местоблюстителя Петра (Полянского)".

"Апостольское преемство" епископа не имеет к первоиерарху никакого отношения, т. к. оно передается через епископскую хиротонию. Эта неудачная идея об "апостольском преемстве" была первой попыткой понять, в чем же конкретно проявляет себя харизматическая природа первосвятительской власти, столь глубоко переживаемая в не­посредственном православном церковном восприятии.

Ложную идею "апостольского преемства" через первоиерарха — энергично подхватывает митр. Сергий, который в своем послании от 18/31 дек. 1927 г. пишет:

"Мы не забываем, что при всем нашем недостоинстве мы служим тем канонически бесспорным звеном, которым наша русская православная иерархия в данный момент соединяется со Вселенскою, через нее — с Апостолами, а через них — и с Самим Основоположителем Церкви Господом Иисусом Христом".

Митр. Сергий, в соответствии со своей концепцией, мог бы, конечно, уточнить, что он осуществляет только "факти­ческое преемство", тогда как осуществление "мистического преемства" остается за митр. Петром. Уместно здесь было бы ему ответить также на вопрос, через кого именно осу­ществлялась связь Русской Православной иерархии со Вселенской Церковью в период 1922-27 гг., когда Восточные Патриархи были в каноническом общении с обновленцами, а с Патриаршей Церковью каноническое общение прервали, признав "отлучение" Святейшего Тихона от патриаршества?

И если мы не захотим оставаться при формально-юри­дическом представлении о Церкви, но веруем в нее, как в Живое Тело Христово, то мы должны будем признать в духе православной традиции, что соединение с Господом Иисусом Христом, Апостолами и Вселенской Церковью осу­ществляет каждый епископ, вне зависимости от первоиерарха, в момент совершения любого церковного таинства и, прежде всего, евхаристии.

Иначе мы вынуждены были бы предположить, что со­ставители Указа 7/20 ноября 1920 г., допускавшие сущест­вование в течение неопределенного времени Поместной Цер­кви без первоиерарха, в виде собора самостоятельных "ме­стных Церквей" — епархий, обрекали всю Церковь на раз­рыв "апостольского преемства", на разрыв связи с Господом Иисусом Христом, Апостолами и Вселенской Церковью! Мы такое предположение категорически отвергаем, как ввиду его явного противоречия православному разуму и опыту, так и ввиду нашего духовного доверия к тем лицам, которые Указ составляли, нашего глубокого убеждения в том, что именно они продолжили развитие подлинно православной экклезиологии — учения о Церкви, основы которого зало­жил Поместный Собор 1917-18 г.г.!

Мы приводили догматические суждения членов Собора о том, что первосвятительский сан связан не с апостоль­ским служением вообще, а с особым служением Апостола Петра. Но это служение как раз и заключается прежде всего в фактическом управлении Церковью: "паси овцы Моя" — сказал Господь Апостолу Петру. И если Петрово служение епископа в отношении своей епархии всегда является необ­ходимым основанием Церкви, то патриаршество в Помест­ной Церкви не есть обязательное условие ее бытия в каж­дый момент исторического времени, но есть увенчание, вос­полнение и завершение Ее строительства в истории.

И необходимыми условиями такого восполнения Церкви является утверждение апостольского достоинства каждого отдельного епископа, с одной стороны, и полное изгнание из Церкви мирского административно-бюрократического духа — с другой.

Дело это, начатое Поместным Собором и Святейшим Патриархом Тихоном, достойно продолжили иерархи Рус­ской Церкви, боровшиеся за православную церковность про­тив бюрократических установлений митр. Сергия. Уже по-новому звучат слова митр. Иосифа, который говорит о рас­поряжениях митр. Сергия, которые не должны принимать "живые души верных чад Церкви Христовой". В этом от­вержении мертвого администрирования ощущается жажда такого церковного управления, таких действий церковной власти, которые воспринимались бы не "бумагой", а "жи­выми душами" верующих.

"...Для осуждения и обезвреживания последних дейст­вий митр. Сергия (Страгородского), — писал митр. Иосиф 25.12/7.1 1928 г., — противных духу и благу Св. Христовой Церкви, у нас, по внешним обстоятельствам, не имеется дру­гих средств, кроме как решительный отход от него и игно­рирование его распоряжений. Пусть эти распоряжения приемлет одна всетерпящая бумага да всевмещающий бесчувст­венный воздух, а не живые души верных над Церкви Хри­стовой.

Отмежевываясь от митр. Сергия (Страгородского) и его деяний, мы не отмежевываемся от нашего законного Первосвятителя митр. Петра (Полянского) и когда-нибудь да име­ющего собраться Собора оставшихся верных православных святителей. Да не поставит нам тогда в вину этот желанный Собор, единый наш православный судия, нашего дерзно­вения.

Пусть он судит нас не как презрителей священных ка­нонов святоотеческих, а только лишь как боязливых за их нарушение

Если бы мы даже и заблуждались, то заблуждались че­стно, ревнуя о чистоте Православия в наше лукавое время, и если бы мы оказались виновными, то пусть окажемся и особо заслуживающими снисхождения, а не отвержения. Итак, если бы нас оставили даже все пастыри, да не оставит нас Небесный Пастырь, по неложному Своему обещанию пребывать в Церкви Своей до скончания веков". (Подч. везде нами — Л. Р.).

Московский протоиерей Валентин Свенцицкий (впослед­ствии признавший "каноничность" митр. Сергия) писал митр. Сергию 30. 12. 1927/12. 1. 1928 г.:

"Сознавая всю ответственность перед Господом за свою душу и за спасение душ вверенной мне паствы, с благосло­вения Димитрия (Любимова) епископа Гдовского, я поры­ваю каноническое и молитвенное общение с Вами и органи­зовавшимся при Вас совещанием епископов, незаконно присвоившим себе наименование — "Патриаршего Синода", а также со всеми, находящимися с Вами в каноническом общении и не считаю Вас более Заместителем Местоблю­стителя Патриаршего Престола на следующих основаниях:

Декларация Ваша от 16/29 июля и все, что общеизве­стно о Вашем управлении Церковью со времени издания Декларации, с несомненностью устанавливает, что Вы ста­вите Церковь в ту же зависимость от гражданской власти, в которую хотели поставить ее два первых "обновления", — вопреки свв. канонам Церкви и декретам самой власти граж­данской.

И "Живая Церковь", захватившая власть Патриарха, и Григорианство, захватившее власть Местоблюстителя, и Вы, злоупотребивший его доверием, — все вы делаете одно об­щее, антицерковное обновленческое дело, причем Вы явля­етесь создателем самой опасной его формы, так как, отка­зываясь от церковной свободы, в то же время сохраняете фикцию каноничности и Православия. Это более, чем нару­шение отдельных канонов!

Я не создаю нового раскола и не нарушаю единства Церкви, а ухожу и увожу свою паству из тонкой обновлен­ческой ловушки: "Да не утратим по малу неприметно той свободы, которую даровал нам кровию Своею Господь наш Иисус Христос освободитель всех человеков" (из 8-го пра­вила 3-го Вселенского Собора). ("Да не вкрадывается под видом священнодействия надмен­ность власти мирския и да не утратим по малу..." и т. д. — Л. Р.).

Оставаясь верным и послушным сыном Единой Святой Православной Церкви, я признаю Местоблюстителя Патри­аршего Престола митрополита Петра (Полянского), при­знаю и тех епископов, которые, не присваивая себе самочин­но общецерковной власти, уже порвали с Вами каноничес­кую связь, по их свидетельству: "впредь до суда совершен­ного Собора местности", т. е. с участием всех Православ­ных епископов, или до открытого и полного покаяния перед Святой Церковью самого митрополита". (Сергия — Л. Р.). (Подч. везде нами — Л. Р.).

Опасным уклонением в борьбе с митр. Сергием было допускавшееся одним из ведущих иосифлянских епископов — еп. Димитрием (Любимовым) — обвинение сергианского духовенства в безблагодатности. Такая позиция была, по существу, тем же грехом против церковного братолюбия, который насаждал митр. Сергий, и давала повод последне­му для решительной и беспощадной, получающей при этом видимость нравственного и канонического оправдания, рас­правы с наиболее активными деятелями оппозиции и ком­прометации всего движения в целом.

Против этих крайностей направлено проникнутое бла­годатным духом церковного братолюбия письмо авторитет­ного петроградского священника (из ссылки) — "духовного старца" о. Всеволода по поводу последних церковных со­бытий:

"...Знаю, что у вас произошли великие церковные не­доумения и нестроения. У вас произошло разделение на две части. Одни стоят за митр. Сергия (Страгородского) и за Синод, другие — против.

Беспристрастно судя, и те и другие неправы. Митр. Сер­гий (Страгородский) и его Синод выпустили воззвание, в котором смешивают церковное дело с политикой и совер­шают перемещение епископов помимо воли последних, из­дают распоряжения, которые по совести не могут испол­нять многие православные, и превышают свои церковные права — права лишь Заместителя Патриаршего Местоблю­стителя.

Все это вредные для Церкви мероприятия. Они состав­ляют частное каноническое преступление митр. Сергия (Страгородского) и иже с ним. Но не таковы еще эти пре­ступления, чтобы можно было объявлять митр. Сергия (Страгородского) безблагодатным и требовать немедленного разрыва молитвенного с ним общения. Правы те, которые выставляют против митр. Сергия (Страгородского) обви­нения; но глубокая, ничем не оправдываемая ошибка их заключается в том, что они порвали общение с ним и даже объявляют его еретиком, а всех находящихся в общении с ним безблагодатными. Думаю, что они за это будут отвечать пред Господом. Есть, следовательно, неправда у одних, есть она и у других. Взаимные прещения одной и другой стороны не имеют поэтому никакой силы, потому что при этих прещениях ни та, ни другая сторона не опирается на Истину Православия.

Лишь то запрещение влечет за собою лишение благо­дати, которое согласно с волей Божией. Если же этого согласия нет, то не только благодать не отымается и не посы­лается, но сама церковная жизнь показывает, что все такие действия Церковью не принимаются, хотя бы и совершали великие Вселенские Соборы и самые Православные Пат­риархи и Синоды (подч. нами — Л. Р.).

Таковы действия той и другой власти у нас. Обе не имеют догматической и канонической основы в своих прещениях друг на друга. И вы можете свободно ходить в те и другие храмы, моля Господа, чтобы Он дал каноническую правильность в отношениях между православными и уми­рил бы Церковь Свою.

Нельзя ходить только к явным раскольникам: обнов­ленцам, григорианам и украинцам. Этих последних бойтесь: они — безблагодатны..."

12/25 янв. 1928 г. митр. Сергий со своим Синодом по обвинению в расколе снова предают церковному суду уже ранее запрещенных в священнослужении епископов Ди­митрия (Любимова) и Сергия (Дружинина) и требуют от ленинградских викариев, иосифлян — еп. Григория (Лебе­дева) и Серафима (Протопопова), — немедленно ввести по­миновение имени Заместителя.

Однако церковное движение против митр. Сергия только начиналось.

13/26 января об отделении от митр. Сергия заявила груп­па духовенства г. Серпухова во главе с еп. Алексием (Готовцевым). Вскоре после этого с искренним и скорбным уве­щанием обращается к митр. Сергию прежде глубоко чтив­ший его арх. Угличский Серафим (Самойлович).

"Ваше Высокопреосвященство!

Более чем полугодовой срок, протекший со дня издания Вами Декларации 16/29 мая 1927 г., показал, что все надеж­ды Ваши "на мирное устроение наших церковных дел", на приведение всего нашего церковного управления в должный строй и порядок — напрасны, а Ваша уверенность в воз­можности мирной жизни и деятельности нашей в пределах закона совершенно несбыточна и никогда не может при на­стоящих условиях перейти в действительность.

Наоборот, факты чуть ли не ежедневно свидетельст­вуют, что еще труднее стало жить православно верующим людям. Но особенно тяжело, прямо мучительно им сознавать, что Вы, так мудро и твердо державший знамя Пра­вославия в первый период своего заместительства, теперь свернули с прямого пути и пошли по дороге компромиссов, противных Истине. Вы повергли нас в область страшных нравственных мучений, а сами себя сделали первым из та­ковых мучеников, ибо должны страдать и за себя и за нас.

Раньше мы страдали и терпели молча, зная, что мы страдаем за Истину и что с нами несокрушимая никакими страданиями сила Божия, которая нас укрепляла и вооду­шевляла надеждою, что в срок, ведомый единому Богу, Истина Православия победит, ибо ей неложно обещана и, когда нужно, будет подана всесильная помощь Божия.

Своей Декларацией и основанной на ней политикой Вы силитесь ввести нас в такую область, в которой мы уже ли­шаемся этой надежды, ибо уводите нас от служения Исти­не, а лжи Бог не помогает.

Мы — лояльные граждане СССР, покорно исполняем все веления советской власти, никогда не собирались и не собираемся бунтовать против нее, но хотим быть чест­ными и правдивыми членами и Церкви Христовой на земле и не "перекрашиваться в советские цвета", потому что знаем, что это бесполезно и этому люди серьезные и прав­дивые не поверят.

Пока еще не совсем поздно, пока еще не совсем за­хлестнула Вас эта страшная пучина, готовая бесславно и уже навеки поглотить Вас, соберите свои, еще недавно могучие, умственные и нравственные силы, встаньте во весь свой духовный рост, издайте другую декларацию во исправление первой (или хотя бы подобно той, проект которой Вы рассылали в первый период своего Замести­тельства), разрубите благодатным порывом духа цепи, Вас сковавшие, и выйдите на святую свободу!

За Вас будут молить Бога все истинные сыны Церкви, на Вашу сторону сейчас же встанут все добрые пастыри и мужественные Архипастыри, Вас духовно облобызают все многочисленные страдальцы, этот голос свидетелей чи­стой Истины, удаленные от своих паств и собратий, за Вас будет сама непобедимая Истина!

Она укажет Вам дальнейший путь, она охранит и за­щитит Вас.

Дорогой Владыко, я представляю, как Вы должны страдать! Почему же Вы, испытывая эти страдания сами, не желаете облегчить их тем, которые в свое время дове­рились Вам.

С какою радостию я передавал Вам свои права Заме­стительства, веря, что Ваша мудрость и опытность будут содействовать Вам в управлении Церковью.

Что же случилось? Неужели это роковое бесповоротно?

Неужели у Вас не найдется мужества сознаться в своем заблуждении, в своей роковой ошибке издания Вами Декларации от 16/29 июля 1927 года?

Вы писали мне и искренне верили, что избранный Вами путь принесет мир Церкви. А что же Вы видите и слышите теперь?

Страшный стон несется со всех концов России.

Вы обещали вырывать по 2, по 3 страдальца и возвра­щать их к обществу верных, а смотрите, как много появи­лось новых страдальцев, которых страдания еще более усугубляются сознанием того, что эти страдания явились следствием Вашей новой церковной политики.

Неужели эти стоны страдальцев с берегов Оби и Ени­сея, из далеких островов Белого моря, из пустыни Закаспийска и с горных хребтов Туркестана не доносятся до Вашего сердца? Как же Вы могли в своей Декларации наложить на них и на многих клеймо противников нынеш­него гражданского строя, когда они и мы по самой духов­ной природе своей всегда были чужды политике, строго, до самопожертвования охраняя чистоту Православия!

Мне ли, юнейшему сравнительно с Вами, писать эти строки, мне ли поучать многоопытного и многоученого Святителя Церкви Российской, но голос моей совести по­нуждает снова и снова тревожить Ваше широкое и доброе сердце.

Проявите мужество, сознайтесь в своей роковой ошиб­ке, и если невозможно Вам издать новую декларацию, то, ради блага и мира церковного, передайте свои права За­местителя другому. Я имею право писать эти строки и делать Вам это предложение, ибо меня теперь многие укоряют, что я поспешно и безоговорочно передал Вам Заместительские права.

Испытавши на себе трудность этого управления, я верю, что Вы не раз проливали в тиши своей келий горькие слезы, испытывая страшное томление духа, — и мы жалеем Вас, мы плачем с Вами. И если идут отделения епархий и приходов от Вас и Вашего "Синода", то это набат, страшный набат истомленных и верующих сердец, который мог бы достичь до Вашего сердца, зажечь его пламенем самопожертвования и готовности положить душу свою за други своя..."

Наконец, 24.1/6.2 1928 г. прозвучал голос уже не толь­ко истомленного православного сердца и целомудренной церковной совести, но голос соборной мудрости и пастыр­ского авторитета. В своем обращении к митр. Сергию архиереи Ярославского церковного округа во главе со ста­рейшим русским иерархом, одним из ближайших сподвиж­ников Патриарха Тихона, митрополитом Агафангелом, пи­сали :

"Хотя ни церковные каноны, ни практика Кафоли­ческой Церкви Православной, ни постановления Всерос­сийского Церковного Собора 1917-18 гг. далеко не оправ­дывают Вашего стояния у кормила высшего управления нашею отечественною Церковью, мы, нижеподписавшиеся епископы Ярославской церковной области, ради блага и мира церковного считали долгом своей совести быть в единении с Вами и в иерархическом подчинении".

Показав далее крушение своих надежд на то, что митр. Сергий будет опираться на соборную поддержку епископата и отметив неканоничность Синода при митр. Сергии, составители послания дают духовную оценку поли­тической ориентации митр. Сергия:

"По Вашей программе начало духовное и Божествен­ное в домостроительстве церковном всецело подчиняется началу мирскому и земному; во главу угла полагается не всемерное попечение об ограждении истинной веры и хри­стианского благочестия, а никому и ничему не нужное угод­ничество "внешним", не оставляющее места для важного условия устроения внутренней церковной жизни по заве­там Христа и Евангелия — свободы, дарованной Церкви Её Небесным Основателем и присущей самой природе Её (Церкви)".

Отказ от свободы внешней, утверждало послание, сопровождается "добровольным отказом" "от тех прав свободного устроения внутренней религиозной жизни цер­ковного общества, которые даны ему самою же гражданскою властью (избрание общинами верующих духовных себе руководителей)".

"На место возвышенной Христом внутрицерковной свободы, — продолжали ярославские иерархи свое обли­чение, — Вами широко применяется административный произвол, от которого много терпела Церковь и раньше (здесь и выше подчеркнуто нами — Л. Р.).

По личному своему усмотрению Вы практикуете бес­цельное и неоправдываемое перемещение епископов, часто вопреки желанию их самих и их паствы, назначение вика­риев без ведома епархиальных архиереев, запрещение не­угодных Вам епископов в священнослужении и т. п."

Ввиду всех этих нарушений канонов Православной Церкви и постановлений Поместного Собора 1917-18 гг. Ярославские архиереи приходят к выводу:

"Мы... отныне отделяемся от Вас и отказываемся при­знавать за Вами и за Вашим "Синодом" право на высшее управление Церковью. При этом добавляем, что мы остаем­ся со всеми верными и послушными чадами Единой, Свя­той, Соборной и Апостольской Церкви, неизменно пребы­ваем в иерархическом подчинении Местоблюстителю Пат­риаршего Престола Высокопреосвященному Петру (Полян­скому), митрополиту Крутицкому, и через него сохраняем каноническое и молитвенное общение со всеми Восточны­ми Православными Церквами. Оставаясь незыблемо на та­ком твердом основании, мы будем управлять Ярославской Церковной областью и руководить своими паствами в деле угождения Богу и душевного спасения самостоятельно — в строгом согласии с Словом Божиим, общецерковными канонами и правилами, с постановлениями 1-го Всероссий­ского Собора 1917-18 гг. и неотмененными распоряжения­ми церковной власти предсоборного периода, а также — с распоряжениями Святейшего Патриарха Тихона, его Си­нода и Совета.

Настоящее решение наше остается в силе впредь: или до сознания Вами неправильности Ваших руководящих действий и мероприятий и открытого раскаяния в Ваших заблуждениях, или до возвращения к власти Высокопрео­священного Петра (Полянского)".

Кроме митр. Агафангела, послание подписали Углич­ский арх. Серафим (Самойлович), арх. Варлаам (Ряшенцев), бывш. Пермский, врем. управ. Любимским викариатством, Ростовский еп. Евгений (Кобранов), а также митр. Иосиф (Петровых), проживавший в то время в Ростове.

Хотя в этом послании уже ставятся под сомнение права митр. Сергия на управление Церковью, однако аргумента­ция по этому важнейшему вопросу по существу отсутст­вует. Эта невыясненность канонической позиции и была од­ной из причин, которая заставила митр. Агафангела в вопро­се об этих правах отступить под натиском митр. Сергия.

Сильной стороной послания является провозглашение внутрицерковной свободы и достоинства епископа, с опорой на Соборные постановления и Указ 7/20 ноября 1920 г., и в этом вопросе митр. Агафангел оказался непреклонен.

Митр. Сергий, зная уже по опыту братолюбие и миро­любие митр. Агафангела, зная о том, насколько чужды ему какие-либо мотивы личного порядка, использует эти качест­ва митр. Агафангела для спасения своего пошатнувшегося положения.

"Не нахожу достаточно сильных слов, — пишет он в письме к митр. Агафангелу от 28.1/10.2.1928 г., — чтобы умо­лить Вас сохранить общение с Нами, потерпев еще немного нашим немощам, пока не выяснится, куда мы хотим вести церковный корабль: к сравнительно ли сносному сущест­вованию в данных условиях, или к гибели; стремимся ли мы к утверждению веры или жертвуем ею ради личного благополучия. Разорвать общение всегда можно, если будут к тому несомненные основания, но разрывать общение и разламывать Тело Церковное по причинам воображаемым и еще только ожидаемым и предполагаемым, подумайте, какой это рискованный и ответственный шаг и к каким последствиям это может повести для Церкви и для самого учи­няющего".

По поводу этого послания митр. Сергия необходимо заметить следующее: 1) митр. Сергия упрекают не в личных немощах, а в навязывании этих немощей всей Церкви; 2) никто не утверждал, что митр. Сергий хочет гибели Церкви, утверждали, что он ее фактически ведет к гибели, т. е. оши­бается в своих единоличных решениях, пренебрегая собор­ным суждением Самой Церкви; позволить ему эксперимен­тировать с судьбами Церкви — было недопустимо, ибо когда "выяснится" — будет уже поздно; 3) никто не высказывал ни малейшего подозрения, что он стремится к "личному благополучию"; 4) выдвигались причины не "воображае­мые", а уже имевшие место — незаконный Синод, админи­стративный произвол, единоличное перемещение епископов, подчинение Церкви мирским властям; 5) нельзя согласить­ся с представлением, что единство Тела Церковного дер­жится на канцелярии митр. Сергия; неисполнение админи­стративных распоряжений, противоречащих церковной со­вести епископа, никак не означает "разламывания Церков­ного Тела".

Но митр. Сергий настойчиво переводит вопрос из об­ласти принципиальной в область "личных счетов": "Мы с Вами, — писал он митр. Агафангелу, — подошли уже к той черте, у которой все земные ценности, все земные счеты (как оскорбительно это подозрение в соперничестве по отноше­нию к митр. Агафангелу и как это выдает самого митр. Сер­гия! — Л. Р.) теряют свою абсолютную значимость, и оста­ется только одно: дать добрый ответ на судище Христовом. Во имя этого нашего общего упования и во имя блага Святой Церкви, прошу Вас и молю, не переходите на сторону наших врагов, которых у нашего дела и без того много. Останьтесь с нами и своим авторитетным именем и своим мудрым со­ветом поддержите наши усилия над устроением церковных дел и тем остановите и начинания других, стремящихся к разделению... Что касается меня, то я всегда готов передать Вам полномочия, лишь только будут у меня в руках доста­точные к тому основания..."

Эту "готовность" митр. Сергий убедительно "продемон­стрировал" в 1926 г., когда митр. Агафангел имел более чем "достаточные" основания для вступления в обязанности Ме­стоблюстителя, — митр. Сергий угрожал не только митр. Агафангела, но и митр. Петра подвергнуть прещениям!

И на этот раз "братскую мольбу" о помощи, обращен­ную к митр. Агафангелу, митр. Сергий "подкрепляет" аргу­ментами другого рода.

29. 3/11. 4. митр. Сергий и его Синод принимают поста­новление: предать суду епископов, запретить в священнослужении и уволить на покой митр. Иосифа (Петровых), еп. Иерофея (Афоника), еп. Евгения (Кобранова), арх. Серафи­ма (Самойловича), арх. Варлаама (Ряшенцева). О митр. Агафангеле постановлено, что, хотя он своими "раздорническими" действиями заслужил все эти прещения, но, с учетом его "прежних заслуг перед Церковью" и "болез­ненного состояния", ему дается месячный срок на покая­ние, после чего он подлежит запрещению в священнослужении...

Между тем, в письме от 25. 3/7. 4. 1928 г. митр. Агафангел категорически отвергает обвинение в учинении раскола:

"Что же касается нашего заявления об отделении от Вашего Высокопреосвященства и Вашего Синода, то оно, при внимательном прочтении его, не может подать повод обвинять нас, подписавших его, в каком-то расколе. Мы ни одним словом не обмолвились, что отделяемся от Вас по разномыслию в вере, тайнодействии и молитве, а только в порядке административного управления и притом до определенного, назначенного в конце заявления, времени. Причины отделения изложены, по моему мнению, ясно и определенно и не могут обличать нас в расколе. Мы оста­емся с Вами в союзе веры и молитвы..." (подч. нами — Л. Р.).

Здесь в полемике иерархов поднимается один из важ­нейших для православной экклезиологии вопросов, свя­занный с понятием "раскола": имеет ли единство Церкви формальный, юридически-административный характер, или же природа этого единства — реальная, благодатно-хариз­матическая? Вторую точку зрения отстаивает митр. Агафангел, первую — митр. Сергий, который в ответном пись­ме пишет:

Вопрос, поставленный с такой остротой в полемике иерархов, приводит к основной проблеме — какова при­рода первосвятительской власти, именно в связи с ее фактическим осуществлением в жизни Церкви? Мы по­лагаем, опираясь на весь опыт Русской Церкви после крушения христианской государственности, что "самочинное сборище" именно потому создает раскол, что оно игнори­рует те устроительные действия Первого Епископа, в ко­торых его человеческая воля послушно следует воле Божией, вследствие чего эти устроительные действия явля­ются синэргетическими, т. е. совершаемыми совместно Бо­жественной благодатью и человеческой свободой. Отказ воспринимать это церквоустроительное воздействие Боже­ственной благодати, осуществляемое через Первого Епис­копа, есть отпадение от полноты благодатной церковной Жизни и в этом смысле является расколом. Однако по­нятие раскола неприменимо к такому церковному управи­телю, как митр. Сергий, который не имеет каноническим путем полученного сана первоиерарха и устроительные действия которого, вследствие этого, носят характер дей­ствий только человеческой воли, подобно тому, как это имеет место в мирском обществе.

Неприменимо понятие раскола и в том случае, если архиерей не признает устроительных действий даже и пер­воиерарха, когда эти действия совершаются лишь чело­веческой волей Первого Епископа и не согласуются с во­лей Божественной. В этом случае происходит отделение от греховных, ошибочных или просто несущественных дей­ствий первоиерарха, но не происходит отделения от бла­годати, от полноты церковной жизни, включающей в себя и первосвятительскую харизму.

С этой точки зрения митр. Агафангел совершенно прав в своих утверждениях: в принципе не отделяясь от харизмы церковного управления, действующей только через Первого Епископа, митр. Петра (хотя временно эта первосвятительская харизма проявляться не может, из-за удаления митр. Петра от реального управления Церковью), митр. Агафангел никакого раскола не учиняет: непризна­ние же чисто человеческих распорядительных действий митр. Сергия, в силу своего положения не имеющего харизмы управления Церковью, — не есть раскол.

Митр. Сергий, напротив, рассматривает власть церков­ного управления как только административную, т. е. чисто человеческую, в принципе безблагодатную (как мы уже отмечали, епископский сан или личная духовность — еще не означают наличия харизмы первосвятительской вла­сти). Поэтому для него и Тело Церковное скреплено без­благодатными скрепами — взаимными "обязательствами", в число которых входит общее обязательство послушания Первому Епископу как главному церковному администра­тивному начальству. Также и церковные каноны превра­щаются у митр. Сергия из Святых Канонов, определяющих структуру Богочеловеческого организма Церкви и ограж­дающих этот организм от повреждения, в просто "ка­ноны", т. е. сборник юридических правил, по подобию гражданского законодательства. Итак, за этим конфлик­том между двумя частями русского епископата (признавши­ми и отвергшими непререкаемую административную власть митр. Сергия) крылось существенно разное понимание природы церковного единства, природы Церкви как еди­ного организма. Неудивительно, что этот конфликт при­нял такие глубокие, болезненные и затяжные формы. Вспомним, как долго и мучительно вынашивалось право­славное учение о Боге и Богочеловеке (тринитарный и христологический догматы). Теперь также мучительно рождается православное учение о Церкви — понимание Церковью Самой Себя.

Уступив митр. Сергию в вопросе о признании послед­него законным управителем Церкви, митр. Агафангел твер­до сохранил свое убеждение в праве епископа не подчи­няться тем распоряжениям этого управителя, которые смущают религиозную совесть, противоречат св. канонам и благу Церкви.

Свою церковную позицию митр. Агафангел и его сто­ронники окончательно сформулировали в письме митр. Сер­гию от 27. 4/10. 5. 1928 г.:

"В разъяснение нашей декларации от 24. 1/6 февраля с. г. и в дополнение к письмам митрополита Агафангела (Преображенского) на имя Вашего Высокопреосвящен­ства, находим нужным сказать следующее:

1. Мы до сих пор не прерывали и не прерываем нашего молитвенного общения с Заместителем Патриар­шего Местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским).

2. Никакого раскола мы не желаем учинять и не учи­няем.

3. Никаких новшеств в церковной жизни нашей епар­хии не вводили и не вводим.

4. Принципиально власть Вашу, как Заместителя, не отрицаем.

5. Распоряжения Заместителя, смущающие нашу и на­родную религиозную совесть и, по нашему убеждению, на­рушающие каноны, в силу создавшихся обстоятельств на месте исполнять не могли и не можем.

6. Всех, обращающихся к нам иноепархиальных епис­копов и мирян с просьбой возглавить их и принять в мо­литвенное и каноническое общение, мы не отторгали и не отторгаем от единства церковного и, внося мир, направ­ляем их непосредственно к Вашему Высокопреосвященст­ву и Синоду, предварительно, насколько возможно, успо­коив их смущенную религиозную совесть.

Да послужат эти наши разъяснения, при помощи Божией, ко благу и миру церковному". Письмо подписали: митр. Агафангел, арх. Варлаам и еп. Евгений (арх. Сера­фим находился в ссылке в одном из монастырей Могилевской епархии, откуда продолжал свои обличения, обвиняя митр. Сергия в тяжком грехе "увлечения малодушных и не­мощных братии наших в новообновленчество").

Хотя митр. Сергий прекрасно понимал, что вся его практика административного насилия подрывается пози­цией митр. Агафангела ("пятый же пункт заявления и со­вершенно отнимает надежду на устранение произведен­ного соблазна", — говорится в пост. Синода от 17/30 мая), однако он, в расчете на обещанную пассивность и почтен­ный возраст митр. Агафангела, предпочел сделать вид, что примирение достигнуто и объявил об этом всей Церкви. Расчет вполне оправдался: митр. Агафангел, не предприняв более никаких новых действий, через полгода умер (в г. Кинешме, в возрасте 74 лет), а версия о его "примирении" с митр. Сергием бытует и поныне...

В качестве доказательства "примирения" митр. Ага­фангела с митр. Сергием архм. Иоанн Снычев приводит ответ митр. Агафангела на запрос одного протоиерея (из г. Майкопа), который в своей телеграмме спрашивал Яро­славского митрополита:

"Правда ли что соединились канонически Митрополи­том Сергием". Ответ гласил:

"Верно. Митрополит Агафангел".

Между тем, совершенно ясно, что ни о каком изме­нении позиции митр. Агафангела это не свидетельствует, т. к. в документе от 27. 4/10. 5. Агафангел именно устанав­ливает, что он находится в молитвенном и каноническом общении с митр. Сергием, принципиально власть его при­знает, обращающихся к нему иноепархиальных клириков направляет к митр. Сергию, предварительно успокоив их совесть.

Митр. Агафангел в конечном счете совершает ошибку, принципиально признавая власть митр. Сергия — даже и как Заместителя, — но эта ошибка придает еще больше зна­чимости его главному утверждению: "распоряжения, сму­щающие религиозную совесть и нарушающие каноны, ис­полнять не можем", ибо это утверждение принимает ха­рактер нормы церковной жизни, даже и при законном первоиерархе. И действительно, если отношение к церковной власти мыслится так, что подразумевается необходимость выполнения ее распоряжений, противоречащих религиоз­ной совести и нарушающих каноны, то такое понимание явно вскрывает какую-то грубую ошибку в самых перво­основах представления о Церкви. И в деле преодоления этой ошибки, выдающуюся роль сыграл митр. Агафангел, словом и делом утверждавший начала церковного брато­любия и церковной свободы.

Созерцая благостный духовный облик этого сподвижни­ка Патриарха Тихона, мы невольно вспоминаем другого русского иерарха, который в те же годы вел ту же борьбу за церковную свободу — в других условиях, но против того же косного духа административного насилия и об­щеобязательной вовлеченности Церкви в политику, того духа, который не один митр. Сергий унаследовал от эпохи, канувшей в вечность... (Имеется в виду борьба митр. Евлогия против административ­ных притязаний Карловацкого Синода. Рассмотрение истории Рус­ской Церкви за рубежом не входит в нашу задачу. Отдельные моменты этой истории отражены в Приложении I). И подводя итог духовному подвигу митр. Агафангела, мы приведем слова о церковной свободе, которыми подвел итог своему жизненному подвигу митр. Евлогий:

"В рамках церковных догматов и канонов свобода Церкви есть основная стихия, голос Божий, звучащий в ней: можно ли его связывать, заглушать? Внешняя свя­занность и подавление этого голоса ведет к духовному раб­ству. В церковной жизни появляется боязнь свободы сло­ва, мысли, духовного творчества, наблюдается уклон к фа­рисейскому законничеству, к культу формы и буквы, — все это признаки увядшей церковной свободы, рабства, а Церковь Христова существо полное жизни, вечно юное, цветущее, плодоносящее... С глубоким благоговением пре­клоняюсь пред величайшим духоносным апостолом хри­стианской свободы — св. апостолом Павлом и радуюсь, что наше святое православие соблюло в неповрежденном виде этот дар.

...Самая упорная борьба всей моей жизни была за сво­боду Церкви. Светлая, дорогая душе моей идея... Я борол­ся за нее со всеми, кто хотел наложить на нее руку, не отступая перед тем, откуда угроза надвигалась, справа или слева, от чужих или от своих; и так же независимо, справа или слева, готов был принимать сторонников и соратников в стан борцов за Церковь. Приходилось отстаивать сво­бодную церковную мысль, творчество, конечно, при усло­вии, чтобы оно было утверждено на незыблемых началах Слова Божия и Церковного Предания. Церковное творче­ство есть высший показатель церковной жизни, ее разви­тия, расцвета. Истину Христову я привык воспринимать широко, во всем ее многообразии, многогранности. Узкий фанатизм мне непонятен и неприятен, и полемика, утверж­дающая "кто не с нами, тот против нас...", мне кажется, противоречит духу св. Евангелия... Я не враг закона, не анархист, но я и не раб закона. Одно рабство допустимо, говорит ап. Павел, — рабство Господу, но это рабство есть высшая свобода, ибо раб Божий есть его сын во Христе...

...Надо беречь внутреннюю, духовную свободу Хри­стову и от политических посягательств на нее, и от уз фор­мального восприятия Правды Божией. Однако "свобода", "терпимость" не значат попустительство греху. Как пре­красно говорит об этом св. апостол Павел (Гал. 5,13). Надо помнить, что в этом отношении существует грань непере­ходимая. Уступая в несущественном, формальном, надо быть непреклонным в вопросах принципиальных; когда затронута сердцевина Церкви, совесть, тогда уступок быть не может...

...Вне церковной свободы нет ни живой церковной жизни, ни доброго пастырства. Я хотел бы, чтобы слова о Христовой Свободе запали в сердца моих духовных детей, и чтобы они блюли и защищали ее от посягательств, с ка­кой бы стороны угроза ни надвигалась, памятую крепко, что духовная Свобода — великая святыня св. Церкви". ("Путь моей жизни", стр. 651-657).

Еще более энергично писал об этом пламенный про­поведник духовной свободы Николай Бердяев (в статье "Церковная смута и свобода совести", Путь, 1926, № 5, стр. 53-54):

"Бесстрашное утверждение свободы духа, свободы со­вести имеет особое значение в нашу критическую эпоху, в эпоху церковных смут и религиозных бурь. Свобода сурова и требует силы духа. Но эта суровость и сила сейчас нужна. Именно в нашу эпоху невозможно исключительно опереться на личный авторитет, на скалу, возвышающуюся вне нас, а не в нас. Мы должны до конца пережить это чувство отсутствия внешних гарантий и внешней незыбле­мости, осознать его, чтобы в нас самих открылась незыб­лемая твердыня. И это менее всего значит, что Бог поки­нул нас. Действие Духа Св. быть может сильнее, чем когда-либо. Промыслительное имеет значение колебание всех внешних авторитетов, крушение всех иллюзий. Это послано нам, как испытание нашей христианской свободы, нашей внутренней твердыни. Ни одному православному христи­анину не дано будет уклониться от свободы выбора, от совершения акта свободной совести. От этого нельзя тру­сливо уклониться и спрятаться в безопасное место. Самой высшей иерархии в эпоху смут и борьбы понадобится сво­бодная совесть христиан, свобода их выбора. Богу нужна свободная совесть человека, свободная решимость человека, свободная любовь его. В этом смысл миротворения. Отрицание свободы совести, как верховного начала и пер­воосновы религиозной жизни, есть отрицание смысла ми­ра, есть рабье богопротивление, есть соблазн и срыв. Па­фос свободы совести есть не пафос формального и индиф­ферентного либерализма, он относится к самому содер­жанию христианской веры. Я все время говорил не о той свободе, которую я требую от Бога, а о той свободе, кото­рую Бог требует от меня. Церковные смуты, которые про­исходят сейчас внутри России и в эмиграции, ставят тре­бование твердости, крепости и силы в свободе, требования мощи свободы в нас. Без духа свободы нельзя победить соблазн коммунизма и нечего ему противопоставить.

Бремя и тяжесть свободы, подвиг свободы нам не дано будет с себя сбросить. Мы в известном смысле, как это ни парадоксально звучит, принуждаемся к свободе самим тра­гическим ходом мировых событий. И сознание наше дол­жно стоять на высоте исторических свершений..."