Глава II

Установление канонических основ церковной организации Всероссийским Поместным собором и патриархом Тихоном

Основным содержанием константиновской эпохи было глубокое единение и взаимное влияние христианской Цер­кви и земного государства.

В частности, если вся таинственно-литургическая струк­тура Церкви определилась задолго до начала константи­новской эпохи и выражалась простой формулой "где Епи­скоп — там Церковь", то структура ее организации как це­лого, выразившаяся прежде всего в образовании Помест­ных Церквей, возглавляемых Первосвятителями-Патриархами, окончательно сложилась уже под сильным воздей­ствием римской государственности.

Стремительное и катастрофическое крушение послед­него оплота этой христианской государственности в лице русской православной монархии поставило Церковь перед необходимостью выяснения собственно экклезиологического содержания структуры церковной организации и церков­ного управления — того содержания, которое должно незыблемо сохраняться при любых изменениях в жизни человеческого общества.

Это была подлинно творческая, если не сказать более, — пророческая задача.

Трагические события, потрясавшие снаружи и изнутри здание Русской Церкви после крушения христианского го­сударства, вынуждали соборный разум Церкви приложить огромные духовные усилия к решению этой задачи, неожи­данно приобретшей первостепенную жизненную важность.

Мы призваны теперь пожать плоды этих усилий, рас­смотрев с пристальным вниманием тот исключительный по своей глубине духовный опыт, который приобрела Русская Церковь в борьбе за прояснение и развитие канонических основ своего бытия как единого духовного организма.

Быть может, приобщение к этому недостаточно осоз­нанному опыту поможет нам найти путь к восстановлению ныне утраченного церковного единства.

Более того, автор дерзает предположить, что этот опыт необходим не только для свершения будущих судеб Рус­ской Церкви, но окажется ценным вкладом в искания и усилия Церкви Вселенской, стремящейся осознать и осу­ществить свою онтологическую структуру, как она задума­на в Замысле Божием.

Хотелось бы надеяться на то, что события, отделенные от нас десятилетиями, привлекут к себе внимание не только церковных историков, но и всех тех, кому дороги грядущие судьбы Церкви, тех, кто ясно понимает, что наше будущее коренится в нашем прошлом.

Всероссийский Церковно-Поместный Собор 1917-18 гг. заложил основы канонического устройства Православной Российской Церкви. Согласно общему положению о высшем церковном управлении, основы эти заключаются в следую­щем:

"1. В Православной Российской Церкви высшая власть — законодательная, административная, судебная и контроли­рующая — принадлежит Поместному Собору, периодически, в определенные сроки созываемому в составе епископов, клириков и мирян.

2. Восстановляется патриаршество, и управление цер­ковное возглавляется Патриархом.

3. Патриарх является первым среди равных ему епи­скопов.

4. Патриарх вместе с органами церковного управления подотчетен Собору".

По смыслу дальнейших соборных определений, изби­раемый Собором Высший Церковный Совет, а также Свя­щенный Синод, образуют Высшее Церковное Управление, возглавляемое Патриархом Российской Церкви, причем Патриарх наделен правом при необходимости единолич­но принимать самостоятельные решения, подлежащие в таком случае утверждению ближайшего Собора.

Как же понималась природа первосвятительской вла­сти соборным сознанием? Отметим прежде всего, что со­знание это было многогранным и Собор далеко не сразу пришел к единству даже в основном вопросе — следует ли восстанавливать патриаршество?

"Встал жгучий вопрос, — рассказывает митр. Евлогий,— как управлять Церковью — стоять ли за старый синодаль­ный строй или за патриаршество? "Левые" — светские про­фессора Духовных Академий и либеральные "батюшки" — были против патриаршества. Вновь, как и в Предсоборном Присутствии, заговорили об одиозном монархическом на­чале, об единодержавии, от которого революция освободила не для того, чтобы вновь к этому принципу возвращать­ся. Это был все тот же закоренелый интеллигентский ли­берализм — верность отвлеченным идеям, не считаясь с фактами и исторической действительностью".

Митр. Евлогий показывает, что восстановление пат­риаршества было ускорено теми великими потрясениями государственной и духовной жизни России, которые про­исходили в период деятельности Собора. Переживание со­вершающихся на глазах Божьих Судеб вызвало глубокие сдвиги в сознании многих членов Собора:

"В начале октября, — продолжает рассказчик, — ста­ли приходить вести из Петербурга одна другой ужаснее, одна другой тревожнее... Временное Правительство дожи­вало свои последние дни. Учредительное Собрание каза­лось исходом из безвыходного положения, но созыв его от­срочивали. Русская жизнь разваливалась и надвигался хаос...

В эти ужасные, кровавые дни в Соборе произошла большая перемена. Мелкие человеческие страсти стихли, враждебные пререкания смолкли, отчужденность сглади­лась. В сознание Собора стал входить образ Патриарха, печальника, заступника и водителя Русской Церкви. На будущего избранника стали смотреть с надеждой. На­строение поднялось. Собор, поначалу напоминавший пар­ламент, начал преображаться в подлинный "Церковный Собор": в органическое церковное целое, объединенное одним волеустремлением — ко благу Церкви. Дух Божий повеял над собранием, всех утешая, всех примиряя..."

"Когда Члены Всероссийского Церковного Собора съезжались в Москву, — писал в своей подготовленной для выступления на Соборе статье-речи проф. С. Н. Булгаков, — то лишь у немногих было определенное мнение по во­просу о патриаршестве, а иные и сами не ожидали, что они станут вскоре горячими поборниками его восстановления. Бесспорно, нечто совершилось здесь в самой атмосфере соборной: произошло новое духовное рождение, в недрах соборности церковной родилось патриаршество". С. Н. Булгаков, ссылаясь на "живое соборное сознание, кото­рое долго выбаливало и перебаливало это новое рожде­ние", свидетельствует, что рождение патриаршества в Рус­ской Церкви было чем-то значительно большим, чем про­стым восстановлением нормального канонического строя поместной Церкви: "...Русская Церковь, конечно, могла бы и теперь оставаться при синодальном строе, никакой не­обходимости восстановления патриаршества здесь нет, и речь может идти лишь о его возможности, которая ста­новится действительностью только в творческом акте цер­ковного соборного сознания. Восстанавливаемое патриар­шество не есть только реставрация, но совершенно новый акт Русской Церкви, хотя, конечно, она и действует здесь в согласии с древним преданием".

Подчеркивая роль Патриарха как церковной верши­ны, через которую осуществляется связь со Вселенской Церковью, С. Н. Булгаков усматривает в восстановлении патриаршества великий пророчественный смысл — важ­нейший шаг к всемирному соединению христианства. "Важ­нее всего, конечно, — писал он, — стоит вопрос об основ­ной болезни всего христианского мира, о разделении меж­ду восточной и западной Церковью, которое не может не вызывать непрестанной боли в христианском сердце. В европейской, а вместе и русской трагедии, развертываю­щейся перед нашими глазами, не осуществляется ли ныне зло, которое было посеяно тысячу лет назад, в те недоб­рые дни, когда назревала последняя распря константино­польского и римского престолов? И если Провидению угод­но, чтобы настал, наконец, исторический час, когда ощу­тится близость чуда — нового мира по всей Вселенской Церкви, то мы должны быть готовы, чресла наши препоя­саны и светильники горящи. Вот какие всемирно-истори­ческие перспективы открываются с той вершины, на кото­рой мы ныне находимся, вот какие думы навевает день торжественного настолования Святейшего Патриарха всея Руси. В таком смысле приемлем мы совершающееся тор­жество". (Деян. Собора, кн. III, прилож, к деян. 31, Пг., 1918).

Важные догматические основания патриаршества из­ложил в своей статье-речи член Собора Н. И. Троицкий (там же):

"...Каким же должен быть Патриарх в отношении к прочей иерархии, особенно — к епископам? На это уже существует ответ: в отношении к епископам Патриарх дол­жен быть "первым иерархом между равными". И это есть совершенно точное о нем понятие, и только оно придает ему истинно апостольский характер (разрядка Н. И. Троицкого). Здесь, в обширных речах, некоторые собеседники несколько касались святости Церкви, многие и много до излишества говорили о соборности ее, но сравнительно очень мало была сказано о ее апостольстве. А между тем, именно с этим ее характером стоит в связи данное понятие о Патриархе как "первом среди равных"...

Понятие "первый среди равных" имеет для себя глу­бокое догматическое и историческое основание. Пред воз­несением Своим на небо Спаситель, посылая учеников Своих на всемирную проповедь, повелел им: "Шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святого Духа"(Мф. 28,19). И мы православно исповедуем, что Лица Св. Троицы равны и равночестны, но первое именуется От­цом, и это Лицо Отца будет именоваться всегда первым из трех Лиц Св. Троицы, равных между собою. Переста­новка здесь невозможна, и порядок этот останется вечно неизменным, ибо и он основывается на истории божест­венного Откровения... И при этом порядке Лица Святой Троицы все равны: здесь нет подчинения одного Лица дру­гому, но есть первое между равными — все­гда первое между всегда равными, и при таком равенстве сии Лица никогда не могут быть смешиваемы и перестав­ляемы. Посему-то и Спаситель, открывший тайну трех Лиц Божества, повелел возвещать ее только в порядке истори­ческого откровения, как она действительно была и пребу­дет открытою...

Но, от Евангельской догмы переходя к апостольской истории, видим, что идея "первый среди равных" встречается при самом возникновении Апостольской Церкви — в первом сонме 12-ти Апостолов. ...И Самому Христу, и Апостолам, и всему народу Симон Петр говорил, как "первый между равными", или, как выражается дееписатель Лука, "став посреди учеников", или "став с одиннад­цатью"... Как первый и таковой между сими ему равными он и есть Апостольский прототип всех патриархов последующих исторических времен Церкви. Таким-то имен­но должен быть и высший иерарх Русской Церкви — "как первый между равными ему иерархами", первый — в деле исповедания веры, и в управлении Церковью, и в приум­ножении ее членов.

Таковое, истинно апостольское патриарше­ство и предстанет в Русской Церкви, если Патриарх ее будет именно как первый среди равных...".

Те же догматические основания патриаршества, но в других выражениях и с подчеркиванием других аспектов, излагает член Собора А. В. Васильев в своей статье-речи "Патриаршество и Соборность" (там же):

"...Православно понимаемая соборность, по которой все стосковались и восстановления которой хотят, объеди­няет в себе совет и священноначалие. Прообраз соборности Триединый Бог: при равночестности Божественных Лиц в нем есть и свя­щенноначалие. От Единого источника Начала-Отца рож­дается Слово-Сын и исходит Дух Святый. Господь наш Иисус Христос говорит: "Аз и Отец едино есма", "видевый Меня виде и Отца", но Он же сказал: "Отец Мой болий Мене есть" и — "снидох с небесе не да творю волю Мою, но волю пославшего Мя Отца". В предвечном Божием Со­вете о творении мира и человека участвуют все Божест­венные Лица; но Сын покорствует Отцу до самоуничиже­ния, до сошествия на землю в образе человека-раба, до страданий и смерти крестной. И Дух равен Сыну и Отцу; но Сын посылает Его от Отца и Он покорен Отцу и Сыну, нисходит на нашу грешную землю, животворит, просве­щает и святит ее. И весь мир, и все населяющие его Бого-зданные твари носят в себе, в меру большего или мень­шего их совершенства, образ и подобие своего Творца.

О человеке прямо сказано в книге Бытия: "Сотворим человека по образу Нашему и по подобию". Человек, как и его Творец, соборен и иерархичен в телесном составе, а в душевном существе — триедин. Но в его отдельности он еще не венец Божественного Творчества. Правда, сотво­рив его в 6-й день, Бог почил от дел Своих; но Господь наш Иисус Христос говорит: "Отец Мой доселе делает, и Аз де­лаю". Но это Божественное делание уже не непосредст­венный вызов стихий и существ Божественным Словом из небытия к бытию, а зодчество из данных в первые дни сти­хий и сил, совершаемое при посредстве созданных тогда же разумных тварей, главным образом — человеков и ан­гелов...

Церковное наше священноначалие идет и получает свое освящение и благодатную силу и власть не от избрания снизу, а сверху. "Не вы Меня избрали, — говорит Христос ученикам, — но Я вас избрал". И Он дал им власть учить и священнодействовать, вязать и решать и пасти Его стадо, и от Апостолов передается преемственно эта власть чрез святительское рукоположение доныне. По православному нашему пониманию, Церковь не только общество верую­щих, но — тело Христово; тело же возглавляется единою главою, и все члены его от нее получают веления, куда им двигаться или что делать. Верховному Апостолу Петру трижды повелел Господь: "паси агнцы (овцы) Моя", и на этом камне воздвиг Он Церковь Свою и обещал, что врата адова не противостанут ей. И Церковь Христова, в Пра­вославном ее понимании, не бездеятельная и не оборон­ческая, но воинствующая, наступательная. "Дадеся Мне всяка власть на небеси и на земли. Шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, учаще их блюсти вся, елика заповедах вам; и се Аз с вами есмь до скончания века", — таковы последние слова, по­следний завет Господа нашего Иисуса Христа Апостолам и их преемникам перед вознесением Его на небо. И как всякому великому воинству необходимы единый верхов­ный вождь и подчиненные ему вожди — военачальники в каждом самостоятельно действующем отряде, так и вели­кое воинство Христово — Святая Вселенская Церковь, возглавляемая единым Верховным Пастыреначальником Господом Иисусом Христом, в каждой из автокефальных, самостоятельных своих частей должна иметь своего вер­ховного пастыреначальника и вождя в лице первоиерарха своего народа, своей области или страны".

Таким образом, и в непосредственном переживании, и в попытках догматического осмысления патриаршего сана Собор усваивал этому сану характер священный, софийный (т.е. несущий на себе образ Божий), благодатный. Для закрепления этого восприятия в народном сознании 16/29 февр. 1918 г. Св. Синод принимает постановление о поминовении Патриарха на великом входе во время литургии во всех православных храмах.

(В других Православных Поместных Церквах имеет место другая практика: там имя Патриарха возносится только в церкви его собственной епархии, в других же епархиях поминает Патриарха епархиальный архиерей, клирики же епархии поминают только своего архиерея — ЖМП, I, 1931).

События, происходившие в это время в политической жизни, показывали, что Св. Церкви угрожает жесточай­шее гонение и не исключена возможность насильственного лишения жизни Патриарха. Реальные события показали в дальнейшем обоснованность этих опасений: до своей ско­ропостижной смерти в 1925 г. Патриарх дважды подвергался покушениям (в 1919 и в 1924 гг.) и затем едва избежал расстрела по приговору суда.

Перед Собором встал вопрос исключительной важности: как в такой чрезвычайной ситуации обеспечить сохранение первосвятительского возглавления Русской Церкви в случае насильственного устранения Патриарха Тихона? Ясно было, что в этих условиях не будет возможности созвать Собор для избрания нового Патриарха, и в то же время нельзя было допустить, не нарушая соборного начала, чтобы сан первосвятителя мог быть получен кем-либо без прямой санкции Собора. Нельзя было вводить ни прак­тику завещаний, осужденную Вселенской Церковью, ни присвоение первосвятительского сана традиционному Ме­стоблюстителю — старейшему по хиротонии члену Синода, полномочия которого, согласно этой традиции, исчерпы­вались обязанностью в кратчайший срок созвать новый Собор. Кроме того, было ясно, что если гонители поста­вят целью обезглавить Русскую Церковь, то одновременно с Патриархом будут устранены и те иерархи, которые смо­гут его заменить, если их имена заранее будут известны.

В этих беспрецедентных обстоятельствах Собор прини­мает столь же беспрецедентное — и в свете будущих событий, дерзнем сказать, Богодухновенное — решение о тайном соборном избрании нескольких Местоблюстителей Патриаршего Престола, наделенных всей полнотой патри­аршей власти, т. е. фактически как бы нескольких "сопатриархов", наделенных правом, в случае необходимости, в порядке старшинства обнаруживать свою первосвятительскую власть.

Беспрецедентность решения заключалась и в том, что для сохранения в тайне имен Местоблюстителей избрание конкретных лиц было доверено Собором Патриарху Тихо­ну. 25 января/7 февраля 1918 г., в день убийства митропо­лита Киевского Владимира, Собор постановил: "на слу­чай болезни, смерти и других печальных для Патриарха возможностей, предложить ему избрать нескольких блю­стителей патриаршего престола, которые в порядке стар­шинства и будут блюсти власть Патриарха и преемствовать ему".

3/16 февраля при обсуждении вопроса о нормальном порядке местоблюстительства было сообщено, что имело место "закрытое заседание Собора", на котором на слу­чай чрезвычайных обстоятельств "было постановлено, что вся полнота власти Патриарха переходит к Местоблюсти­телю", причем имелся в виду не Местоблюститель в обыч­ном смысле, но именно те "чрезвычайные" Местоблюстите­ли, избрание которых было поручено Патриарху Собором.

В своем письме митр. Агафангелу от 17/30 апреля 1926 г. митр. Сергий (Страгородский) писал об этом постановле­нии:

"Собор 1917-18 г. сделал Св. Патриарху поручение, в изъятие из правил, единолично назначить себе преемни­ков или заместителей на случай экстренных обстоятельств. Имена же этих заместителей Патриарх должен был, кро­ме их, не объявлять, а только сообщить Собору в общих чертах, что поручение исполнено. Я знал о таком поруче­нии Собора Патриарху, но на заседании том не был. Пре­освященный же Прилукский Василий (Зеленцов) под­тверждает, что он был и на первом (закрытом) заседании, когда Патриарху было дано поручение, и на втором, когда Патриарх доложил Собору, что поручение исполнено".

Будущее показало, насколько нелишними были все эти предосторожности. К моменту смерти Патриарха Тихона все крупные иерархи, о которых можно было предпола­гать, что именно их избрал по поручению Собора Патриарх Тихон в 1918 г., были тем или иным способом устранены: митрополит Харьковский Антоний — в эмиграции, митро­полит Петроградский Вениамин — расстрелян, митропо­лит Новгородский Арсений, Казанский Кирилл и Ярослав­ский Агафангел — в ссылке.

Первосвятительскую власть в Русской Церкви после смерти Патриарха Тихона удалось сохранить лишь благо­даря тому, что одним из своих Местоблюстителей Патриарх Тихон избрал в 1918 году будущего митрополита Петра, ко­торый в момент избрания был всего лишь синодальным служащим! Многих архиереев изумляла и смущала его дальнейшая стремительная "карьера", в течение шести лет превратившая его в митрополита Крутицкого и Коломен­ского... Но именно благодаря необычайности своей судь­бы он оказался единственным избранником Патриарха (фактически, избранником Собора, по доверию к Патри­арху), оставленным на свободе к моменту смерти Патри­арха Тихона. Трудно даже предположить, как сложилась бы и без того трагическая судьба Русской Церкви, если бы мудрый замысел Собора и Патриарха не был осуществлен в жизни.

Несмотря на принятые чрезвычайные меры к сохра­нению в Русской Церкви первосвятительской власти, раз­витие событий в 1918-29 гг. показало, что необходимо при­нять решение о форме управления Русской Церковью на тот случай, если первосвятительская власть по тем или иным причинам прекратит свое реальное действие.

После двух творческих актов Поместного Собора: раз­рыва с синодальной формой управления и принятия бес­прецедентной формы местоблюстительства, требовалось еще одно, наиболее трудное, решение — санкционировать организацию церковной жизни при отсутствии первосвя-тительского возглавления. Трудность этого решения, и в особенности воплощения его в реальной жизни, заключа­лась в том, что за всю свою историю Русской Церкви ни­когда не приходилось существовать без централизованного управления. Эта веками укоренившаяся привычка к цен­трализации создавала большую опасность в случае ликви­дации реальных носителей первосвятительской власти — опасность создания ложного, фиктивного центра церков­ного управления, который, в силу своей безблагодатной природы, легко мог стать орудием разрушения Церкви.

Восстановив и утвердив начало единоличного возглавления, Русской Церкви предстояло восстановить еще бо­лее глубокую и древнюю основу церковности — самобыт­ное и самостоятельное достоинство каждого отдельного епископа в неразрывной связи с началом церковной со­борности.

Основание для такого восстановления достоинства епископа было положено уже соборными определениями, которые гласили:

"Епархиальный архиерей, по преемству власти от свя­тых Апостол, есть предстоятель местной Церкви, управ­ляющий епархией при соборном содействии клира и ми­рян...

Архиерей пребывает на кафедре пожизненно и остав­ляет ее только по церковному суду или по постановлению высшей церковной власти... в исключительных и чрезвы­чайных случаях, ради блага церковного". (Постановление о епархиальном управлении, пп. 15, 16 и 18, февр. 1918 г.).

7/20 ноября 1920 года Святейший Патриарх Тихон со­вместно со Священным Синодом и Высшим Церковным Со­ветом (авторитетность этих органов обусловлена собор­ным избранием их членов!) принимают снова беспреце­дентное, исключительное по своей важности, постановле­ние о самоуправлении епархий в случае отсутствия кано­нического Высшего Церковного Управления или невоз­можности связи с ним.

Один из пунктов постановления гласил:

"2. В случае, если епархия, вследствие передвижения фронта, изменения государственной границы и т. п., ока­жется вне всякого общения с Высшим Церковным Управ­лением, или само Высшее Церковное Управление прекратит свою деятельность (подч. нами — Л. Р.), епархиальный архиерей немедленно входит в сношение с архиереями со­седних епархий на предмет организации высшей инстан­ции церковной власти для нескольких епархий, находящих­ся в одинаковых условиях (в виде ли Временного Высшего Церковного Правительства, или Митрополичьего округа, или еще иначе)".

Ясно, что суть дела здесь не в тех условно указанных конкретных обстоятельствах ("передвижение фронта, изме­нение государственной границы и т. п."), которые лишают связи с Высшим Церковным Управлением, но в самом факте "отсутствия общения" или "прекращения дея­тельности" Высшего Церковного Управления. Ясно также, что это "прекращение деятельности" неизбежно в случае тяжелой болезни, смерти или ареста первоиерарха, при невозможности обнаружения власти каким-нибудь из Ме­стоблюстителей, наделенных чрезвычайными "полномочия­ми.

Учреждаемые "Церковные Правительства" для групп епархий не означают, очевидно, учреждения новых Поме­стных Церквей со своей первосвятительской властью, но лишь по общему согласию избираемые временные орга­ны административного управления, полезные для согласо­вания действий нескольких епархий и прекращающие свое существование немедленно после восстановления реальной первосвятительской власти и установления надежной свя­зи с ней.

Экклезиологически наиболее существенным является следующий пункт постановления:

"4. В случае невозможности установить сношения с архиереями соседних епархий и впредь до организации Высшей Церковной Власти, епархиальный архиерей вос­принимает на себя всю полноту власти, предоставленной ему церковными канонами" (подч. нами — Л. Р.).

В этом постановлении вскрывается тот факт, что в основе церковной структуры по-прежнему остается изна­чальный принцип: "где Епископ — там Церковь". При всей своей древности и несомненности, этот принцип так не­полно реализовался в практике церковной жизни многих столетий, что внедрение его в сознание епископата и цер­ковного народа было и остается нелегким делом. Только чрезвычайное положение Русской Церкви, сознание вели­чия происходящих духовных потрясений и пророческое дерзновение Патриарха Тихона вместе с окружавшими его выразителями соборного разума Церкви — только все это, вместе взятое, могло подвигнуть Высшее Церковное Управление на такой решительный разрыв с традицией поверхностной, но прочной, на восстановление традиции более глубокой, но менее явной и в значительной степени забытой. Дальнейшая история показала, до какой степени трудным оказалось для русского епископата понимание и исполнение этого постановления, при всей его очевидной простоте и практической разумности.

Постановление, предусматривая возможность длитель­ного существования Церкви без первоиерарха, наделяет отдельного епископа правами исключительными, не имею­щими прецедента в церковной истории константиновской эпохи:

"5. В случае, если положение вещей, указанное в §§ 2 и 4, примет характер длительный или даже постоянный, в осо­бенности при невозможности для архиерея пользоваться содействием органов епархиального управления, наиболее целесообразной (в смысле утверждения церковного по­рядка) мерой представляется разделение епархии на не­сколько местных епархий, для чего архиерей:

а) предоставляет преосвященным своим викариям, пользующимся ныне, согласно Наказу, правами полусамо­стоятельных, все права епархиальных архиереев, с органи­зацией при них управления, применительно к местным условиям и возможностям;

б) учреждает, по соборному суждению с прочими ар­хиереями епархии, по возможности во всех значительных городах своей епархии новые архиерейские кафедры с правами полусамостоятельных или самостоятельных;

в) разделенная указанным в § 5 образом епархия об­разует из себя во главе с архиереем главного епархиаль­ного города церковный округ, который и вступает в управ­ление местными церковными делами, согласно канонам".

Так в церковной жизни взаимодействуют начала, ка­жущиеся при поверхностном взгляде несовместимыми: со­борность в Русской Церкви восстановила патриаршество, патриаршество утвердило личное церковное достоинство епископа, и, наконец, это личное достоинство епископа восстанавливает разрушенную соборность! При этом вре­менная внешняя раздробленность Церкви в отношении управления ни в коем случае не приемлется как норма, но при первой возможности восстанавливается патриарший строй Поместной Церкви. Последний пункт постановле­ния гласит:

"10. Все принятые на местах, согласно настоящим ука­заниям, мероприятия, впоследствии, в случае восстановления центральной церковной власти, должны быть пред­ставлены на утверждение последней".

Помимо установлений, определивших структуру цер­ковного управления, исключительную важность для буду­щих судеб Церкви имело постановление Собора от 2/15 ав­густа 1918 г., разорвавшее многовековую прикованность Церкви к государственной политике.

Вот как раскрывает содержание и смысл этого поста­новления член Собора еп. Василий Прилукский в 1927 г. в своем послании из Соловков (по поводу Декларации митр. Сергия от 16/29 июля 1927 г.):

"...Постановление... Собора от 2/15 августа 18 г. содер­жит в себе отказ Всероссийской Православной Церкви ве­сти впредь церковную политику в нашей стране и, оставив политику частным занятием членов Церкви, дало каждому члену нашей Церкви свободу уклоняться от политической деятельности в том направлении, какое подсказывает ему его православная совесть: причем никто не имеет права принуждать церковными мерами (прямо или косвенно) другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике...

...Ни Всероссийский Патриарх, ни его заместители и Местоблюстители, и вообще никто во Всероссийской Пра­вославной Церкви не имеет канонического права назвать свою или чужую политику церковной, т. е. политикой Все­российской Церкви как религиозного учреждения, а дол­жны называть свою политику только своей личной или групповой политикой.

...Никто во Всероссийской Православной Церкви не может принуждать (прямо или косвенно) церковными мерами другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике, хотя бы и патриаршей..."

В соответствии с этим принципом Поместный Собор признал недействительными постановления духовных су­дов, в свое время лишивших сана архиеп. Арсения (Мацеевича) и свящ. Григория (Петрова) по обвинениям в политических преступлениях.

С четырьмя основополагающими установлениями — патриаршеством, чрезвычайным положением о местоблюстительстве, принципом свободы политической деятельно­сти членов Церкви и указом о самоуправлении епархий — Русская Церковь предстала перед суровыми испытаниями, которые должны были показать, насколько глубоко и прочно восприняты церковным сознанием эти смелые имудрые установления. Лишь будучи правильно реализованными в практике церковной жизни, эти установления были способны провести Русскую Православную Церковь через любые гонения и соблазны.

Первым таким испытанием было обновленчество.

Когда для Патриарха Тихона выяснилась неизбежность его ареста по делу о церковных ценностях, он принял решение, во исполнение соборного постановления, передать первосвятительскую власть в порядке старшинства одно­му из Местоблюстителей, избранных им в свое время в со­ответствии с постановлением Собора.

В это время возвращался из ссылки митрополит Яро­славский Агафангел, которому Патриарх Тихон направил 29 апр./12 мая 1922 г. послание следующего содержания:

"Вследствие крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей от привлечения меня к граждан­скому суду, почитаю полезным для блага Церкви поста­вить Ваше Высокопреосвященство во главе церковного управления до созыва Собора. На это имеется и согласие гражданской власти, а потому благоволите прибыть в Мос­кву без промедления".

Однако события развернулись иначе... Митр. Агафан­гел был задержан властями в Ярославле, а 5(18) мая про­тоиерей Введенский и священники Белков и Калиновский направили Патриарху Тихону докладную записку:

"Ввиду устранения Вашего Святейшества от управле­ния церковного впредь до созыва Собора, с передачею власти одному из старейших иерархов, фактически сей­час Церковь осталась без всякого управления, что чрез­вычайно губительно отражается на течении наличной об­щественной жизни, и московской в частности, порождая этим смущение умов.

Мы, нижеподписавшиеся, испросивши разрешение Го­сударственной власти в лице т. Калинина о создании Выс­шего Церковного Управления, настоящим сыновне испра­шиваем благословения Вашего Святейшества на это, дабы не продолжалась пагубная остановка в делах управления Церковью. По приезде Вашего Заместителя, он тотчас же вступит в исполнение своих обязанностей.

К работе в канцелярии мы привлечем временно, до окончания сформирования Высшего Церковного Управ­ления под главенством Вашего Заместителя, находящихся на свободе в Москве Святителей".

Патриарх Тихон в тот же день наложил на докладной записке резолюцию:

"Поручается поименованным лицам принять и пере­дать Высокопреосвященному Агафангелу (Преображен­скому), по приезде его в Москву, синодские дела, при уча­стии секретаря Нумерова".

Незадолго до этого, 1/14 мая в "Известиях" была опубликована Декларация "Живой Церкви", которую под­писали епископ Антонин, 8 священников и псаломщик Стаднюк. В Декларации говорилось о контрреволюционных выступлениях церковных верхов, об ответственности Патри­арха Тихона за "пролитие крови" при изъятии ценностей, провозглашалось требование немедленного созыва Собора "для суда над виновниками церковной разрухи, для ре­шения вопроса об управлении Церковью и об установле­нии нормальных отношений между нею и советской вла­стью".

14/27 мая митрополит Петроградский Вениамин, вы­слушавший сообщение священников Введенского, Крас-ницкого и Белкова, принадлежавших к его епархии, о том, что в их лице якобы создано Высшее Церковное Уп­равление, обратился к петроградской пастве с посланием, в котором сообщал о появлении в Церкви узурпаторов вла­сти, которые "ставят себя в положение отпавших от об­щения со святой Церковью, доколе не принесут покаяния перед своим епископом. Таковому отлучению подлежат и все присоединяющиеся к ним". Призвав самочинников к покаянию и предупредив епархию об угрожавшей опасно­сти, митр. Вениамин призвал, в случае прекращения дея­тельности подлинного Высшего Церковного Управления, перейти к самоуправлению епархий.

"По учению Церкви, — гласило послание, — епархия, почему-либо лишенная возможности получить распоряже­ние от своего Патриарха, управляется своим епископом, пребывающим в духовном единении с Патриархом. Епар­хиальный епископ есть глава епархии. Епархия должна быть послушна своему епархиальному епископу и пребывать в единении с ним. "Кто не с епископом, тот не в Цер­кви", — говорит мужеапостольный Игнатий Богоносец..."

17/30 мая митр. Вениамин был арестован и вскоре по приговору суда расстрелян.

Епископ Ямбургский Алексий (Симанский), первый викарий Петроградской епархии, 23 мая/4 июня издал по­слание, в котором, в частности, говорилось:

"...Ввиду исключительных условий, в какие поставле­на Промыслом Божиим Церковь Петроградская, и не ре­шаясь подвергнуть в дальнейшем мира церковного каким-либо колебаниям, я, призвав Господа и Его небесную по­мощь, имея согласие Высшего Церковного Управления (так у Левитина и Шаврова; выражение неясное: "согласие" ВЦУ на что? — Л. Р.), по преемству всю полноту власти замещаемого мною Владыки Митрополита, принимая во внимание все обстоятельства дела, признаю потерявшим силу постановление Митрополита Вениамина о незаконо­мерных действиях прот. А. Введенского и прочих упомя­нутых в послании Владыки Митрополита лиц и общение их с церковью восстановленным..." Вскоре еп. Алексий от­казался выполнить некоторые требования Красницкого, от­казался от управления Петроградской епархией и в авгу­сте 1922 г. был сослан. Но его послание сделало свое дело, расчистив путь обновленцам...

3/16 июня появилось воззвание трех иерархов, извест­ное как "Декларация" или "Меморандум трех", следующе­го содержания:

"Мы, Сергий (Страгородский), митрополит Владимир­ский и Шуйский, Евдоким (Мещерский), архиеп. Нижего­родский и Арзамасский, и Серафим (Мещеряков), архиеп. Костромской и Галичский, рассмотрев платформу Времен­ного Церковного Управления, заявляем, что целиком раз­деляем мероприятия Церковного Управления, считаем его единственной канонически законной Верховной церковной властью, и все распоряжения, исходящие от него, считаем вполне законными и обязательными.

Мы призываем последовать нашему примеру всех истинных пастырей и верующих сынов Церкви, как вве­ренных нам, так и других епархий".

Разрушительное значение этого послания трудно пе­реоценить. В отсутствие многих видных иерархов, митр. Сергий, бывший ректор Петербургской академии, "член всех Синодов", маститый архиерей, пользовавшийся репу­тацией выдающегося богослова и канониста, — был образ­цом поведения для многих, в особенности молодых, архи­ереев и священников.

Сторонник и почитатель митр. Сергия, митр. Мануил (Лемешевский), не считавший, однако, возможным обхо­дить молчанием общеизвестные факты, впоследствии пи­сал (в своем "Словаре епископов"):

"Мы не имеем права скрыть от истории тех печальных потрясающих отпадений от единства Русской Церкви, ко­торые имели место в массовом масштабе после опублико­вания в журнале "Живая Церковь" письма-воззвания трех известных архиереев. Многие из архиереев и духовенства рассуждали наивно и правдиво так: "Если же мудрый Сер­гий признал возможным подчиниться ВЦУ, то ясно, что и мы должны последовать его примеру".

Обновленчество, как церковное течение, опиралось на два ложных духовных принципа:

1. Определение степени православного благочестия политическим мировоззрением верующего.

2. Отношение к Высшему Церковному Управлению как бюрократическому инструменту централизованной органи­зации церковных дел...

Оценивая первый из этих принципов и признавая, что в церковном учении не содержится оснований для одно­значного общеобязательного принятия или отвержения той или иной социально-политической концепции, необходимо сделать вывод, что церковное единство глубже всех разли­чий во взглядах по поводу наилучшего устройства челове­ческого общества. Св. Церковь призывает нас, когда мы подходим к Евхаристической Чаше: "всякое ныне мирское оставим попечение...". За порогом храма должны быть оставлены и наши политические симпатии и антипатии, как вещи вторичные и относительные рядом с вечной и незыблемой истиной Евангелия. В условиях стремительно меняющихся форм человеческого существования, разли­чия, порой значительные, в политической ориентации меж­ду членами одной и той же Церкви — неизбежны. И тот, кто убежден в своей правоте, должен с братским терпе­нием сносить заблуждения другого.

Очевидно, именно это стремление отделить несомнен­ное от проблематичного, оградить Церковь от поглощения политическими стихиями, было положено в основу важ­нейшего постановления Собора от 3/16 авг. 1918 года, объ­явившего политику частным делом Церкви и упразднив­шего общеобязательную церковную политику.

Евангельская заповедь братолюбия, которая обращена ко всем христианам, и постановление Собора, освободив­шее Церковь от многовековой прикованности к политике, были грубо нарушены обновленцами. Нет возможности беспристрастно рассматривать их политическую платформу или программу церковных преобразований — все это обес­ценивается, теряет значение перед основополагающим фак­том: те, которые призывали гражданскую власть обрушить карающий меч на своих собратьев по Церкви, возлагая на церковную иерархию вину за "пролитие народной крови", не могут быть названы иначе, как "сборищем иуд". Это во всяком случае относится к главным лидерам обновленче­ства.

Вот — духовный портрет одного из руководителей об­новленческого движения, главы организации "Живая Цер­ковь", священника Красницкого, дававшего показания во время процесса митрополита Вениамина (описание при­надлежит одному из современников, присутствовавшему на процессе):

"Высокий, худой, лысый, с бледным лицом, с тонки­ми губами, еще не старый человек (лет 40-45), в священ­нической рясе, — решительными шагами, с вызывающим видом подошел к своему месту и начал свое "показание". И с каждым словом, с каждым звуком этого мерного, спо­койного, резко-металлического голоса над головами под­судимых все более сгущалась смертная тьма. Роль свидетеля была ясна. Это был очевидный "судебный убий­ца", имевший своей задачей заполнить злостными инсинуа­циями и заведомо ложными обобщениями ту пустоту, ко­торая повисла в деле на месте доказательств. И надо ска­зать, что эту свою роль свидетель выполнил чрезвычайно старательно. Слова, исходившие из его змеевидных уст, были настоящей петлей, которую этот человек в рясе и с наперсным крестом поочередно набрасывал на шею каж­дого из главных подсудимых. Ложь, сплетня, безответствен­ные, но ядовитые характеристики, обвинения в контрреволюционных замыслах — все это было пущено в ход стол­пом "Живой Церкви".

Фигуры членов трибунала и самих обвинителей по­меркли на время перед Красницким. Так далеко даже их превосходил он в своем стремлении погубить подсудимых. Какое-то перевоплощение Иуды... Как-то жутко и душно становилось в зале... Все — до трибунала и обвинителей включительно — опустили головы... Всем было не по себе.

Наконец эта своего рода пытка окончилась. Красницкий сказал все, что считал нужным. Ни трибунал, ни об­винители — редкий случай — не поставили ему ни одного вопроса. Всем хотелось поскорее избавиться от присутст­вия этой кошмарной фигуры — свободнее вздохнуть". (А. А. Валентинов, "Черная книга", Париж, 1925, стр. 223).

А вот что писал другой лидер обновленчества, митр. Антонин (Грановский):

"...Благодарение Христу, что Он пресек каноническую преемственность обновленной церкви от Тихона, спас цер­ковь от разъедавшей ее, как ржавчина, архиерейской враж­ды против революции. Что передал Тихон митр. Агафангелу? Озлобленность и непримиримость по отношению к революции.

В том и спасение наше, что мы не почерпнули ни од­ной ложки отравы из злобной бочки тихоновской контр­революции, не унаследовали староцерковнического тихо­новского демонизма по отношению к революции, но возгрели в собственных тайниках сердца осенившее нас Христово чувство и подошли к революции с благожела­тельством.

Церковь Христова, простодушие которой эксплуати­руют Тихоны и Иларионы и на нем откармливаются, ле­жала избитою и израненною. Ходили ее путями чванные родовитою преемственностью, стародавними мандатами на благодать — священники и левиты — Тихоны и Иларио­ны, и от их "патентованного" охаживания ничего, кроме горя и бед, церкви Божией не приходило, а пришли Антонины-обновленцы, которых тихоновцы называют "самарянами", и нашли общий язык и дружбу с революцией, нашли пластыри и стали залечивать церковные раны.

"Благодатные" Тихоны и Иларионы только и делали, что открыто и подпольно разжигали вражду против рево­люции и уплотняли тюрьмы и сами были помяты революционным зажимом, а "безблагодатные" обновленцы отво­дили смертоносные дула от доверчивых жертв революции, загнанных под расстрел Тихоном. Тихон с Иларионом вырабатывали "благодатно" удушливые газы против рево­люции, и революция ополчилась не только на тихоновских церковников, но и на всю церковь, как на скопище заго­ворщиков.

Иларион ходит и окропляет храмы после обновленцев. Он наглостью входит в эти храмы. Как евреи в судный день бьются лбами о "стену плача", так староцерковники дол­жны своими книжнически муравлеными лбами припасть к стенам храмов и здесь оплакивать свое упрямое окаян­ство, свое ожесточение против революции, свою сердеч­ную жесткость против нравственной правды революцион­ных достижений, каяться и просить у Христа прощения за раны и горе Его церкви.

Тихон с Иларионом — подсудимые перед революцией, досадители церкви Божией, и в свое извинение не могут представить никаких добрых дел". ("Известия", 1923, 23/IХ).

Конечно, как и во всяком движении, не все участники обновленчества несут равную ответственность за общий дух движения, но, несомненно, каждый, присоединивший­ся к нему, не мог не понимать, что в какой-то степени и он предает своих пастырей и собратьев по Церкви, и в пер­вую очередь — Святейшего Патриарха Тихона.

Труднее было понять ложь второго принципа, на ко­тором стояло обновленчество, — взгляд на Высшее Цер­ковное Управление, как на чисто бюрократический, без­благодатный институт, лишь формально огражденный ка­ноническими правилами. У тех, кто поверил в "канонич­ность", "законность" обновленческого ВЦУ, возникало убеждение в необходимости подчиниться духовному наси­лию над своей совестью со стороны "церковной власти", т. к. казалось, что подчинение такому насилию есть усло­вие сохранения единства Церкви.

Только при таком формально-бюрократическом пони­мании церковной власти могла возникнуть чудовищная иллюзия "каноничности" обновленческого ВЦУ, иллюзия, основными творцами которой были митрополит Сергий и два других соавтора "Меморандума трех" (сами обновленцы поначалу готовы были признать "революционный" ха­рактер своего захвата власти, ломающий "устаревшие" ка­нонические нормы).

Принятие обновленческого ВЦУ многими архиереями было обусловлено тем, что они не видели альтернативы: другого административного центра не было, а жизнь без администрации казалась немыслимой и невозможной.

Указ Св. Патриарха, Синода и Высш. Церковного Со­вета от 7/20 ноября 1920 г. о самостоятельном управлении епархий должен был стать основой для противостояния узурпаторам церковной власти. К этому призвали архие­реев и митр. Петроградский Вениамин, и митр. Ярослав­ский Агафангел.

5/18 июня 1922 г., убедившись, что гражданская власть препятствует его приезду в Москву и вступлению в управ­ление Русской Церковью, митрополит Агафангел, обладав­ший в этот момент, согласно чрезвычайному соборному по­становлению, всей полнотой первосвятительской власти, призвал русских епископов:

"Возлюбленные о Господе Преосвященные Архипасты­ри! Лишенные на время высшего руководства, вы управ­ляйте теперь своими епархиями самостоятельно, сообра­зуясь с Писанием, церковными канонами и обычным цер­ковным правом, по совести и архиерейской присяге, впредь до восстановления Высшей Церковной Власти. Окончатель­но вершите дела, по которым прежде испрашивали разре­шения Св. Синода, а в сомнительных случаях обращайтесь к нашему смирению".

Итак, образ действий епископов в условиях безвластия был указан, и в течение года, до освобождения Патриарха Тихона, православные архиереи, не признавшие обновлен­чества и при этом оставшиеся на свободе, шли путем са­мостоятельного управления.

Православных, не признавших обновленческого ВЦУ в период отсутствия подлинного церковного центра, называ­ли в то время "автокефалистами", т. к. каждая епархия ста­новилась самоуправляющейся церковной единицей (Мест­ной Церковью — по определению Собора), подчиненной лишь своему правящему архиерею. Вопрос о возношении за богослужением имени заключенного Патриарха решался по-разному. Передавая власть митр. Агафангелу, Св. Патриарх ничего не говорит о возношении имени, но, по-ви­димому, подразумевалось, что это возношение вместе со всей полнотой власти переходит к Местоблюстителю Ага-фангелу (как мы указывали, своего рода "сопатриарху" — в силу чрезвычайных обстоятельств своего избрания). Митр. Агафангел, призывая епископов к самоуправлению, также ничего не говорит о возношении имени снявшего свои полномочия Патриарха Тихона, очевидно полагая, что вполне достаточно возношения имени епархиального ар­хиерея. Однако многие в то время все же возносили имя Патриарха Тихона, хотя и не надеялись, что Святейшему удастся избежать расстрела и вернуться к церковному управлению. Но были и другие решения. Вот, например, как практически реализовал Указ 7/20 ноября епископ Златоустовский Николай (Ипатов), который писал своей паст­ве 10/23 ноября 1922 г.:

"Жизнь епархии я представляю в таком виде — само­управляющиеся церковные приходы во главе с приходски­ми советами объединяются в общеепархиальном Союзе Приходов, возглавляемом союзным правлением (или сове­том) под руководством епископа. При епископе может быть самостоятельный церковно-административный орган управления. Для Златоуста это не новость. Здесь с 1917 года так именно устроилась и идет церковная жизнь. Вот и вся схема епархиальной жизни. Епископ, клир (духовен­ство) и миряне автономная (самостоятельная) церковная организация. Епископ и епархия, единомысленные во взгля­дах, сумеют войти друг с другом в общение... Если же не все Златоустовские приходы будут согласны со мною, то я могу остаться только с теми приходами, которые поже­лают иметь меня своим епископом".

"Религиозные церковные вопросы, — продолжает он в письме от 16/29 ноября, — дело совести каждого челове­ка. Я по своей совести высказал отношение к ВЦУ... Если кто в Златоусте окажется согласным со мною — пусть пря­мо мне и скажет об этом. Тогда мы, единомышленные, об­судим и все дальнейшие вопросы касательно нашей цер­ковной жизни. Это самый простой и естественный путь без всякого шума, без лишних разговоров... Но зато это и са­мый верный и прочный путь, ибо воистину является де­лом совести каждого отдельного христианина, свободным и личным его волеизъявлением".

Нередко случалось, что иерархи, поначалу принявшие обновленчество, поняв, с кем имеют дело, переходили на самостоятельное управление. Обновленцы (а с ними — и их покровители) были настолько напуганы православным движением "автокефалистов", что ВЦУ было вынуждено в начале декабря 1922 г. обсудить специальную докладную записку В. Красницкого "Об автокефалиях и борьбе с ни­ми" и разослать ее в качестве циркуляра всем епископам. В этом циркуляре движение "автокефалистов" расценива­ется как "тихоновщина", как выполнение указаний Патри­арха Тихона и митр. Агафангела, и, разумеется, как резуль­тат "влияния" эмигрантской и церковной "контрреволю­ции" на некоторых иерархов...

Действительно, в условиях систематического гонения многочисленные, способные к дроблению, трудноуловимые, автономные церковные единицы, возглавляемые еписко­пами, борющимися с массовыми арестами — массовыми тайными хиротониями, были наилучшей, если не единст­венно возможной формой церковной организации, и это, несомненно, учитывали в своих постановлениях и призы­вах Патриарх Тихон, митр. Вениамин, митр. Агафангел и близкие им по духу православные иерархи.

Если бы архиереи Русской Церкви были духовно под­готовлены к такой форме церковной жизни, то успехи об­новленчества были бы ничтожны, т. к. рядовое духовен­ство и особенно миряне относились к обновленчеству не­доверчиво или враждебно. При такой экклезиологической позиции епископов государственная программа расчлене­ния Церкви, развращения ее с помощью подобранных "ли­деров" и затем полной ликвидации — встретила бы гораз­до больше препятствий, чем это было в реальной истории.

Массовое отпадение епископов в обновленчество было одной из основных причин его чрезвычайного успеха в первые месяцы после ареста Патриарха.

Неспособность большинства русских архиереев понять и реализовать Соборный и Патриарший замысел, их ду­ховная несостоятельность перед лицом кучки церковных бюрократов, поддержанных государственной властью, коренилась в системе подготовки епископов, отразившей в себе многие пороки синодальной эпохи. Вот как об этом свидетельствует, например, о. Георгий Шавельский, выдаю­щийся по личным качествам церковный деятель, главный протопресвитер армии и флота, один из 25 кандидатов на пост Патриарха на Соборе 1917-18 гг.:

"...Епископского звания достигали не выделившиеся своими дарованиями, проявившие способность к церковно­му управлению и творчеству священники и верующие, но лишь одна категория служителей Церкви — "ученые" мо­нахи... Надо было студенту Духовной Академии или канди­дату богословия принять монашество, сделаться "ученым" монахом, и этим актом архиерейство ему обеспечивалось. Только исключительные неудачники или абсолютно ни на что непригодные экземпляры — и то не всегда! — могли в своем расчете потерпеть фиаско. Поэтому исключения были редки...

Кто хоть немного следил за нашей церковной жизнью, тот знает, что своим печальным расцветом такое направ­ление обязано знаменитому во многих и положительных и отрицательных отношениях Антонию (Храповицкому)...

Упоенный так легко давшейся ему важностью своей особы, оторванный от жизни, свысока смотрящий и на своих товарищей, и на прочих обыкновенных людей, "уче­ный" монах несся вверх по иерархической лестнице со стремительностью, не дававшей ему возможности опом­ниться, осмотреться и чему-либо научиться...

У нас, как ни в одной из других православных церквей, епископское служение и вся жизнь епископа были обстав­лены особенным величием, пышностью и торжественно­стью. В этом, несомненно, проглядывала серьезная цель — возвысить престиж епископа и его служения. Несомненно также, что пышность и торжественность всей архиерей­ской обстановки неразумными ревнителями величия вла­дычного сана, с одной стороны, самими честолюбивыми и славолюбивыми владыками, с другой, у нас часто доводи­лись до абсурда, до полного извращения самой идеи епис­копского служения. Они делали наших владык похожими на самых изнеженных и избалованных барынь, которые спать любят на мягком, есть нежное и сладкое, одеваться в шел­ковистое и пышное, ездить — непременно в каретах... Вне­шний блеск и величие часто скрывали от толпы духовное убожество носителя высшего священного сана, но компен­сировать его не могли... Рано или поздно подделка разо­блачалась, если не людьми, то делом — фетиш не мог заменить чудотворной иконы... В конце же концов, жестоко страдала из-за нее Церковь.

...Сыпавшиеся на владык ордена и отличия, а также практиковавшаяся только в Русской Церкви, строго осуж­денная церковными канонами (См. 14 Апост. прав., 16 и 21 Антиох. соб., 15 Никейского, 1 и 2 Сардик. соб., 48 Карф. соб. См. толк. Зонара и Аристина на 14 Апост. прав.), система беспрерывного перебрасывания владык с беднейших кафедр на более богатые — в награду, и наоборот — в наказание, распло­дили в святительстве совершенно неведомые в других пра­вославных церквах карьеризм и искательство...

Имел наш епископат, конечно, и достойных предста­вителей... Но они, думается мне, в своем архиерей­ском служении были бы еще значительно выше, если бы прошли серьезную школу и имели счастливую архиерей­скую коллегию...

Если... историк... заглянет в хартии наших дней и, кра­сочно изобразив типы предреволюционных церковных управителей, представит картину предреволюционных ме­тодов, путей и средств владычного управления, то совре­менники удивятся тому, как при всем хаосе в управлении могла так долго держаться Церковь, как могла наша Русь оставаться и великой, и святой...

...После всего сказанного сверлит мой мозг один вопрос: ужели из 150-миллионного верующего, талантливого рус­ского народа нельзя было выбрать сто человек, которые, воссев на епископские кафедры, засияли бы самыми свет­лыми лучами и христианской жизни, и архипастырской мудрости? Иного, как положительного ответа на этот во­прос не может быть. И тем яснее становятся те удивитель­ные, непонятные, преступные небрежность, халатность, легкомыслие, с которыми относились у нас к выбору и к подготовке кормчих Церкви...

Люди, искренне любящие Церковь, ждут серьезных церковных реформ — отнюдь не реформации. А знающие действительные церковные недуги согласятся со мной, что самая первая церковная реформа должна коснуться на­шего епископата", (о. Георгий Шавельский, "Воспомина­ния", стр. 260-275).

Подвиг исповедничества, понесенный большинством русских архиереев, показал, что под всеми этими насло­ениями скрывалась здоровая духовная сердцевина. Но для епископа в ту эпоху недостаточно было одной этой духов­ной стойкости: от него требовались также мудрость, энер­гия, инициатива, самостоятельность — и Русская Церковь жестоко поплатилась за то, что эти качества не были в архиереях своевременно воспитаны.

Если бы все или хотя бы большинство русских архие­реев вместо академической учености и лжесмиренного по­слушания любой администрации проявили в это время ясное и глубокое экклезиологическое сознание и способ­ность, оказавшись без руководства церковной власти, к са­мостоятельному и уверенному возглавлению своих епар­хий, то фальшивый бюрократический центр — обновлен­ческое ВЦУ — не смог бы в течение одного года вовлечь в свое подчинение более 60 православных епископов. Необ­ходимо, конечно, учитывать и то, что аресты десятков православных епископов убедительно "подкрепляли" лже­каноническую аргументацию обновленцев... На этом фоне массового отпадения становится особенно значительным духовный подвиг тех архиереев, которые устояли перед первым натиском обновленчества...

Когда под давлением мирового общественного мнения, разбуженного от эгоистического равнодушия прежде всего настойчивыми усилиями предстоятелей инославных Цер­квей — Католической и Англиканской (верим, что Рус­ская Церковь никогда не забудет этого искреннего порыва братской христианской любви) — гражданская власть от­казалась от замысла повторить с Патриархом Тихоном то же, что было сделано с митрополитом Вениамином, весной 1923 г. произошло событие, справедливо воспринятое ве­рующими, как чудо: Патриарх, вместо расстрела, был не­ожиданно освобожден из-под стражи. Условием этого вы­нужденного освобождения (см. хронологию событий в При­ложении I) было выставлено заявление Патриарха об из­менении отношения к советской власти с "враждебного" на "лояльное".

Патриарх Тихон, видимо не вполне представлявший себе истинную причину своего освобождения, это условие принял, публично объявив о своем "раскаянии" в прежней " антисоветской деятельности "...

Мы не беремся судить о правильности или ошибочно­сти этого решения Святейшего Патриарха Тихона. Одних это решение смутило, другие восприняли его с чувством облегчения, но мы знаем главное — Патриарх Тихон никого не предал, ничем не нарушил духа любви церковной, со­хранил верность соборным постановлениям, никому в Церкви не навязывая, методами прямого и косвенного церковного принуждения, свою личную политическую ориентацию.

Так, призвав Церковь к аполитичности, понимаемой им уже не как свобода политической деятельности членов Церкви, а как полная и безропотная покорность наличной гражданской власти, он осудил политическое воззвание Карловацкого Собора, от имени Русской Церкви провоз­гласившего необходимость восстановления в России мо­нархического строя. Однако никакими силами советская власть не могла добиться от него запрещения карловацких епископов в священнослужении, ибо такое запрещение было бы нарушением соборного постановления, отменив­шего церковные наказания по политическим мотивам. Внутренняя архиерейская оппозиция, т. н. "даниловская", также не вызвала со стороны Святейшего никаких актов прещения, хотя глава оппозиции — выдающийся иерарх, долгое время бывший ректором Московской Академии, пользовавшийся высоким авторитетом среди епископов и духовенства, — архиепископ Феодор (Поздеевский) не только не одобрял слишком компромиссную, по его мнению, политическую ориентацию Патриарха, но и отказался при­нять от Патриарха назначение управляющим Петроградской епархией. Более того, арх. Феодор объединял вокруг себя группу иерархов, оказывавшую своим авторитетом замет­ное влияние на Русскую Церковь в направлении большей непримиримости к советской идеологии и поползновениям обновленцев под видом "объединения" заразить своим ду­хом всю Русскую Церковь. Гораздо более важным, чем во­прос о том, чья позиция была правильной, нам пред­ставляется тот факт, что, при всех этих серьезных разномыслиях, взаимная церковная любовь не была нарушена, и, несмотря на свое неподчинение, епископы, пребывав­шие в Даниловом монастыре, не прерывали молитвенно-канонического общения с Патриархом, а он, в свою оче­редь, по-видимому признал их право руководствоваться своей совестью в вопросах отношения к властям предер­жащим...

То, что церковная любовь не всегда совпадает с едино­мыслием, показывает следующий характерный эпизод.

Ближайшими советниками и единомышленниками Пат­риарха Тихона были в этот период арх. Иларион (Троиц­кий) и арх. Серафим (Александров). Арх. Иларион вел переговоры с Тучковым, занимался восстановлением цер­ковной организации, был составителем ряда патриарших посланий. Популярность его в народе была весьма велика.

Тем не менее, арх. Иларион и арх. Серафим, в своем стремлении восстановить внешнее единство Русской Цер­кви, не остановились перед тем, чтобы принять выдвинутое обновленцами условие объединения: добровольный отказ Святейшего Тихона от патриаршества.

В то же время арх. Феодор, столь критически настро­енный к позиции Патриарха, весь свой авторитет направил на то, чтобы убедить епископов сохранить Патриарха Ти­хона, и с ним — патриаршество, и не идти на беспринцип­ные соглашения с раскольниками.

Другой выдающийся иерарх, митрополит Кирилл, на короткое время вернувшийся из ссылки, убедил самого Пат­риарха прекратить попытку примирения с живоцерковни­ками путем введения их лидера — Красницкого — в Высший Церковный Совет, который Патриарх не имел права соби­рать из лиц, не избранных Поместным Собором.

Когда верующий человек определяет свое внутреннее отношение к тому или иному церковному деятелю, он не может выдвигать на первый план только лишь большую или меньшую степень безошибочности его поступков в сложной и неясной ситуации. Безграничная любовь церковного на­рода к Святейшему Тихону, ставшему живым олицетворе­нием русской церковности, ни в какой степени не умаляет­ся от мысли, что Святейший мог совершать ошибки. Более того, эти ошибки — точнее то, как Святейший их исправ­лял — дали всем возможность с еще большей ясностью увидеть тот образ подлинной церковности, ощутить дух истинной соборности, носителем которых был Патриарх Тихон.

Всем своим сердцем воспринимал каждый член Цер­кви, от мирянина до иерарха, глубокую и бескорыстную любовь церковную, исходившую от всего существа, от всех действий Святейшего.

Незабываемое впечатление произвел на современников тот дух кротости и отеческого всепрощения, который про­явил Патриарх Тихон, принимая в общение кающихся об­новленцев...

Покаяние наиболее видных иерархов было обставлено с особой торжественностью... Глубоко символической пред­ставляется картина покаяния митрополита Сергия, нари­сованная его сторонником и апологетом митр. Мануилом.

"На первый взгляд для знатоков истории обновленчес­кого раскола стало бы непонятным, почему Патриарх Тихон, олицетворение любви безграничной и милости бесконечной, применил такие строгости к этому старцу, когда других отпадавших в обновленчество архиереев принимал в своей келий и келейно прощал содеянный грех. Конечно, он по­ступил правильно. Ведь недаром говорится, что "большому кораблю и большое плавание". А он (митр. Сергий — Л. Р.) был кормчим большого корабля, он был "ума палата", он был иерарх выдающийся, а не посредственный...

Своими... качествами, достижениями и вкладами он достиг в среде своих собратьев по архипастырству явного преимущества. Даже скромный Святейший Тихон призна­вал, что владыка Сергий давил окружающих своим интеллектом, давил своими глубокими знаниями во всех областях и многообразных дисциплинах богословия и языкознания.

Поэтому Святейший Тихон и обставил чин покаяния и приема митрополита Сергия в соответствующей величест­венной обстановке, давившей на его неложное смирение и сокрушение сердечное.

И вот, этот отец всех чаяний русской современной бо­гословской мысли, этот неутомимый исследователь во всех областях богословских наук (оставим эти оценки на со­вести митр. Мануила — Л. Р.) стоит на амвоне, лишенный моментом покаяния и архиерейской мантии, и клобука, и панагии, и креста... Кланяется низко Святейшему Тихону, восседавшему на кафедре, в сознании своего полного уни­чижения и признанной им вины приносит он дрожащим от волнения, на этот раз негромким голосом свое покаяние. Он припадает до пола и в сопровождении патриарших иподиаконов и архидиаконов тихо сходит с солеи и прибли­жается к вершителю его судьбы, к кроткому и всепрощаю­щему Святейшему Тихону. Снова земной поклон. Постепен­но вручаются ему из рук Святейшего панагия с крестом, белый клобук, мантия и посох. Патриарх Тихон в немногих словах тепло, со слезами, приветствует своего собрата во Христе взаимным лобзанием, и, прерванное чином покая­ния, чтение часов возобновляется.

Все тяжелые переживания стыда и муки раскаяния остаются отныне позади. Митрополит Сергий соучаствует в сослужении с Патриархом Тихоном за Божественной всепримиряющей литургией..."

Возвращение Патриарха Тихона к церковному управ­лению было тяжелым ударом для обновленчества, от ко­торого оно никогда уже не смогло оправиться. Верующий русский народ массами покидал этих лжепастырей, запят­навших себя иудиным грехом, и объединялся вокруг своего исповедника — Патриарха.

Обновленчество, однако, представляло собой мощную организацию, продолжавшую пользоваться поддержкой вла­стей. Поддержка эта выражалась прежде всего в так назы­ваемой "легализации", которой обновленцы добились с са­мого начала своего возникновения. Смысл, который вкладывался в термин "легализация", весьма специфичен и тру­ден для понимания в силу исключительного "своеобразия" советской системы законодательства. Игра с этим терми­ном вводила в заблуждение не только западных исследо­вателей с их правовым сознанием, но и многих церковных деятелей в России, порождая в них ложные надежды и от­влекая от подлинной борьбы за сохранение Церкви.

Курс на уничтожение Церкви, как и вообще всякой религии, неуклонно проводился с ноября 1917 г. вплоть до Великой Отечественной войны. При этом, однако, задача властей заключалась в том, чтобы уничтожаемая Церковь не только не взывала к сопротивлению со стороны ве­рующей народной массы, но в процессе своего уничтожения помогла перевоспитать эту массу в духе преданности советской власти и идеалам коммунизма. Другой, не менее важной задачей, которую недооценивают многие исследо­ватели этого вопроса, была борьба за международный пре­стиж советской власти, необходимый для ее выживания и экспансии ее идеологии.

Этим задачам и служило советское законодательство о Церкви.

Принцип "регистрации", введенный Декретом ВЦИК от 12 июня 1922 г., ставил вне закона все религиозные об­щества, не получившие разрешения на свое существование от местных органов власти.

Поскольку в декрете указывалось, что в регистрации должно быть "отказано, если утверждаемое Общество или Союз по своим целям или методам деятельности противоре­чат Конституции РСФСР и ее законам", это открывало возможность полного произвола властей в отношении ре­гистрации, поскольку обвинение в антисоветских целях и тем более "методах" могло быть, как показывала юридичес­кая и административная практика тех лет, применена к лю­бой религиозной организации.

Таким образом, сама принадлежность к Церкви, к од­ной из ее общин, становилась преступлением, а регистра­ция, снимавшая это обвинение, выдавалась при выполне­нии практически произвольных требований власти.

Церковь, как единое целое, имела право на существо­вание только как объединение зарегистрированных обществ, избирающих на своих всероссийских или губернских съездах центральные исполнительные органы съезда. Разрешение на съезд, согласно декрету, давало НКВД.

В отдельных случаях, когда созыв съезда был нежела­телен, органу церковного управления, заслужившему "до­верие" НКВД (ни о каких правовых нормах здесь говорить не приходилось), просто выдавалась справка о "неусмотре­нии препятствий к деятельности" (как было сделано с Си­нодом митр. Сергия в 1927 году).

"Легализация" носила, таким образом, негативный ха­рактер: сама принадлежность к Церкви переставала быть уголовным преступлением, и обвинения предъявлялись уже к отдельным лицам, а также переставала считаться преступ­ной деятельность церковного управления.

Практика применения этого законодательства была про­демонстрирована на примере обновленчества. Против той части духовенства и верующих, которые признали обнов­ленческое ВЦУ, репрессии были временно приостановле­ны, тогда как отказ признать ВЦУ расценивался как соли­дарность с Патриархом Тихоном, привлеченным к уголовной ответственности, что давало повод для нерегистрации церковных общин и преследования церковных деятелей.

Эффективное средство для разрушения церковной ор­ганизации предоставил декрет ВЦИК от 10 июля 1922 г. об административной высылке, позволявший в несудебном порядке, согласно прилагавшейся к декрету инструкции НКВД, ссылать на срок до 3-х лет лиц, "пребывание коих в данной местности... представляется по их деятельности, прошлому, связи с преступной средой с точки зрения охраны революционного порядка опасным".

Таким образом, расчленение и ликвидация Церкви по частям (5-й отдел Наркомата Юстиции, занимавшийся цер­ковными делами, так и назывался "ликвидационный") по­зволяло выполнить обе основные задачи: временно сохра­няемая часть церковной организации, в надежде на продле­ние своего существования, "для блага Церкви", занималась перевоспитанием верующей массы в духе любви и предан­ности советской власти и делу коммунистического стро­ительства, а сама дифференциация Церкви на преследуе­мую и "покровительствуемую" части создавала иллюзию "свободы совести" и "невмешательства" государства в "чи­сто религиозные" вопросы, подрывая нравственную основу всякой борьбы и протеста, как внутри страны, так и за ру­бежом.

Существование "привилегированной" части церковной организации создавало также соблазн для ликвидируемой части, порождая тенденцию к сделкам, компромиссам, идеологическим уступкам, что и было необходимо для "ли­квидаторов". В конечном счете вспоминали, что "модерни­зированная" и "перекрасившаяся" Церковь еще более опас­на, чем прежняя, и подвергали ее той же участи.

Разумеется, эта программа уничтожения Церкви стал­кивалась порой с весьма серьезными препятствиями. Так, неожиданным ударом для всей программы было непредви­денно мощное движение "автокефалистов" (т. е. право­славных) против обновленчества, затем сила христианской солидарности и возмущенного морального чувства челове­чества, вынудившего, вопреки всем планам, выпустить на свободу Патриарха Тихона и тем подорвать влияние обнов­ленчества. Фактической неудачей обернулась также попыт­ка использовать самого Патриарха Тихона для идеологического перевоспитания верующего народа: никто не пове­рил, что Патриарх призывает к чему-то большему, чем лояльность, т. е. терпеливое перенесение злоупотреблений советской власти, и аполитичность, т. е. равнодушие к поли­тическим целям и идеалам, включая коммунистические. Ха­рактерно, что последнее послание Патриарха Тихона, под­писанное им в день смерти, единодушным народным суж­дением было признано подложным, чем было сведено на нет все запланированное идеологическое воздействие это­го воззвания.

Что же касается системы регистрации, то она также по­терпела в то время неудачу, т. к. народ попросту игнориро­вал эту систему, продолжая посещать "незарегистрирован­ные" храмы и возносить за богослужением имена своих со­сланных епископов, не допуская в храмы обновленческих священнослужителей.

Столь же малое впечатление произвели угрожающие указы, изданные через несколько месяцев после освобож­дения Патриарха Тихона, о том, что обвинение с него не снято, но он освобожден лишь в порядке частной амнистии, так что поминание его имени за богослужением будет рас­сматриваться как контрреволюционное действие и может служить основанием для расторжения договора с общиной об аренде храма (т. е. для закрытия храма или передачи его обновленцам).

Массовые аресты епископов также не привели к разру­шению Церкви, т. к. на аресты Церковь отвечала массовыми хиротониями, многие из которых были совершены тайно. При этом неустойчивая часть епископата, отпавшая в об­новленчество, заменялась лицами, проявившими себя как исповедники и хранители Православия в самый трудный период 1922-23 гг.

Неудивительно, что власти так настойчиво добивались от Патриарха Тихона и его преемников права контролиро­вать состав епископата: пока это требование, бывшее важ­нейшим, хотя и негласным, условием "легализации", не было выполнено, Церковь, возглавляемая пастырями-исповедни­ками и опиравшаяся на поддержку верующей массы, была непоколебима. Ликвидация Церкви могла идти беспрепят­ственно лишь после того, как церковное управление начало дополнять судебно-административное насилие над иерарха­ми насилием церковно-каноническим, увольняя с кафедр исповедников и ставя на их место лиц, удовлетворяющих требованиям властей. Патриарх Тихон все эти притязания категорически отклонил.

Таким образом, пока Церковь сохраняла внутреннюю чистоту и верность своим каноническим основам, Она успешно противостояла натиску всех врагов.

И все же духовно устоять против коварного сочетания насилия и лжи было чрезвычайно трудно.

Для подкрепления своего "канонического" фундамен­та, опиравшегося на справку Патриарха Тихона о передаче канцелярии и на "Поместный Собор" 1923 года, "низложив­ший" Патриарха Тихона, обновленцы прибегли к помощи Восточных Патриархов.

Угрожаемое положение Вселенского Престола, подверг­нутого жесточайшим репрессиям со стороны правительства Кемаля Ататюрка, вынуждало Константинопольских Патри­архов и тесно с ними связанных глав других Восточных Церквей попытаться идти проторенным путем, добиваясь политической поддержки от русского правительства. Об­новленцы обещали такую поддержку выхлопотать и вся­чески приподнимали авторитет Восточных Патриархов, при­знавших обновленческий Синод единственным законным возглавлением Русской Церкви, Патриарха Тихона — винов­ником церковной разрухи, а сам институт патриаршества, как родившийся в ненормальных условиях революционной эпохи, — неуместным и вредным для Русской Церкви. Лишь после того, как митр. Сергий сумел добиться такого же "до­верия" советской власти, как и обновленцы, Восточные Пат­риархи признали также и его Синод и стали призывать к объединению двух частей Русской Церкви (обновленческой и сергианской).

Над Православной Церковью с 1924 г. нависла реальная опасность "разбойничьего" "Вселенского" Собора, на кото­ром должны были доминировать советские обновленцы. Милостью Божией Церковь была избавлена от этого вели­кого соблазна. В 1927 году, когда все препятствия к созыву дважды назначенного и откладывавшегося "Вселенского Со­бора", казалось, были устранены, произошло (11 июля) сильное землетрясение в Иерусалиме и его окрестностях, вынудившее Иерусалимского Патриарха отказаться от уча­стия в подготовке Собора, из-за этого снова отложенного на неопределенное время...

И все же поддержка обновленцев Восточными Патри­архами была одним из величайших духовных бедствий, об­рушившихся на Русскую Церковь. Всем бедствиям победно противостояло одно: величие патриаршего сана, его благо­датная сила, в которой проявлялось духовное могущество Пастыреначальника Церкви — Самого Господа Иисуса Хри­ста. "На камне сем воздвигну Церковь Мою, и врата адовы не одолеют Ей", — сказал Спаситель об апостоле Петре, и Святейший Патриарх Тихон достойно нес свое Первосвятительское Петрово служение...

Последней надеждой обновленцев и их покровителей оставалась смерть Патриарха Тихона, надежда на то, что, потеряв патриаршее церковное возглавление, русские архи­ереи не смогут самостоятельно управлять Церковью и снова потянутся к обновленческому Синоду, влекомые столь труд­но искоренимой привычкой иметь над собою хоть какое-нибудь "начальство".

Надежды эти на смерть Патриарха Тихона удивительно скоро сбылись.

26 ноября/9 декабря 1924 г. состоялось покушение не­известных лиц на жизнь Святейшего Патриарха — лишь по ошибке вместо Патриарха был убит его келейник.

А вскоре, в день Благовещения, 25 марта/7 апреля 1925 г., Патриарх Тихон скоропостижно скончался в ле­чебнице Бакунина (обстоятельства болезни и смерти см. ч. II, Приложение I: "Даты и документы"). Вот как описы­вает его последние минуты ленинградский протоиерей Н.: "Около 10 часов вечера Святейший потребовал умыться и, с необычайной для него строгостью, "серьезным тоном, к которому я не привык", — рассказывал его келейник (Кон­стантин Пашкович), сказал: "Теперь я усну... крепко и на­долго. Ночь будет длинная, темная-темная"... Минута про­ходила за минутой, Святейший лежал с закрытыми глазами. После маленького забытья Святейший открыл глаза и спро­сил: "Который час?" "Без четверти двенадцать". "Ну, слава Богу", — сказал Святейший, точно только этого часа он ждал, и начал креститься...".

"Дело и страдания Патриарха Тихона столь огромны, столь единственны в своем роде, что ускользают от холод­ного и равнодушного взгляда, — говорил в своем поминаль­ном слове проживавший в это время в Праге прот. С. Бул­гаков. — Сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая. Слова изнемогают и отказываются служить, присутствуя при этом Гефсиманском борении и видя этот Голгофский путь, и только любовь и благодарность стремятся излить себя в словах.

Лишь немногие лица в Церкви столь трагичны в своей земной судьбе и в то же время столь явно отмечены особым помазанием Божественного избранничества. Век, слабый верой, ищет знамений, но знамения не дадутся тем, кто не хочет видеть или слышать. Но для тех, кто имеет глаза и уши, наше время полно великих чудес, и из этих знамений и чудес одним из самых поразительных, как великая милость Божия к Русской Церкви в дни гонений и горя, был Пат­риарх Тихон.

...То, что произошло в нем — смерть еще до смерти, прохождение через огонь жертвенного очищения, — оста­вило неизгладимые черты на его духе; он был закален и вырос духовно, как никто другой. То была особая царст­венная свобода с полным отсутствием страха за свою судь­бу. Каждый ощущал радость в присутствии Патриарха, т. к. он не знал страха, хотя и был окружен постоянно гро­зящей опасностью. Даже мужественные сердца подчас ис­пытывали тайный страх, но он оставался ясным и светлым, даже когда находился на волосок от смерти... Я даже скажу больше: было ясно, что Патриарх даже стремился быть принесенным в жертву за свой народ; казалось, им руко­водит тайная мысль, что его смерть может быть выкупом за свободу народа...

Ныне он молится за народ, страдающий и ослепленный, чтобы он стал верным, чтобы он смог сохранить в чистоте святое сокровище Православия, чтобы он мог возлюбить Бога более, чем свою собственную жизнь. Патриарх в узах во главе России, в узах стал светом мира. Никогда от на­чала истории Русская Церковь не была столь возвышена в своей Главе, как Она была возвышена в эти прискорбные дни испытаний. И во всем христианском мире нет имени, которое повторялось бы с таким уважением, как имя Главы Русской Церкви...

И святое имя, которое венчает Ее в дни испытаний, есть имя мученика в Церкви, терпящей мучения, отца его недостойных детей, Святейшего Патриарха Тихона". ("Сла­вянское обозрение", Лондон, 1925, т. IV, § 10).

Все существующие и существовавшие течения и груп­пировки в Русской Церкви (кроме обновленчества) едино­душно признают, что носителем духовной традиции Собо­ра, хранителем полноты и единства Русской Церкви являл­ся на протяжении всего своего служения Святейший Пат­риарх Тихон, который своей благодатной мудростью и глу­боко православным духом церковного братолюбия сумел удерживать вокруг себя разнородные, тяготевшие к взаим­ному разрыву, захватываемые мирскими страстями и раз­дорами человеческие элементы Церкви. В то же время он был и остается символом духовного единства России, Па­стырем и Предстоятелем всего русского народа.