Серафим Поздеев – «патриарх Соловецкий»?

Легендарные и исторические версии одной биографии

Рождение легенды [1]

Этот октябрьский день 1927 года был ничем особо не примечателен. Но сотрудники Кунгурского окротдела ОГПУ могли быть довольны: сегодня, в среду 5 октября, они наконец-то взяли человека, которым интересовались давно. Пермский отдел еще 12 мая разослал по всему Уралу директиву о его поимке, но шли месяцы, а он ускользал, хотя слухи о его существовании продолжали будоражить “несознательные массы”. И вот сегодня его опознали в Кунгуре, быстро исхлопотали постановление об аресте и немедленно взяли посреди города, на рынке. Следователь уже успел допросить его и теперь просматривал секретные циркуляры об арестованном, пока тот, демонстрируя крайнее усердие, собственноручно дописывал восьмую страницу своих показаний.

Внешне он походил на мелкого авантюриста: еще не стар, 41-года, многим казался моложе, выше среднего роста, крепкого телосложения, темно-русый, с небольшими усами, вкрадчивым голосом и излишне подвижным взглядом, чрезвычайно разговорчивый и к тому же пахнущий спиртным. Такой человек органично смотрелся бы где-то на базаре, и, окажись он в угрозыске, это никого не удивило бы. Но он сидел в политуправлении и в сыскных циркулярах значился как великий князь Михаил Романов.

Его на самом деле звали Михаилом, но не Романовым, а Поздеевым. Мысль стать князем посетила его года два тому назад, и вся история выглядела в его изложении по-шутовски невинно и даже сказочно.

В один из летних дней 1925 года в Успенской церкви бывшего Екатеринбургского Ново-Тихвинского монастыря появился странник. Он истово клал поклоны и крестился перед иконами, привлекая к себе благосклонные взоры верующих и особенно монахинь, присутствовавших на службе. Утомленный вид, поношенная и грязная одежда выдавали в богомольце человека, прибывшего издалека. Вскоре к нему подошла одна из инокинь, назвалась сестрой Варварой, и почтительно пригласила попить чаю здесь же, при храме. Богомолец согласился.

За чаем разговорились. Монахини (кроме сестры Варвары подошла еще и регентша церковного хора сестра Ольга) поинтересовались, кто таков и из каких мест странничек. Тот представился Михаилом, сказал, что он иеромонах и живет “при Афонских старцах в Уральских горах за Белыми горами”, у прозорливого старца Макария, которому исполнилось 112 лет.

Разговорились о жизни “за Белыми горами”, странник благостно поведал, что есть у них маленькая церковь, даже женский скит в 12 верстах основывается, а сами монахи, как истинные аскеты, живут “в пещерах”. Все бы хорошо, но вот утвари церковной не хватает, не могут совершать церковные службы с должным благолепием, да и сами нуждаются. Тут Ольга Павловна, прерывая нашего героя, задала явно волновавший ее вопрос: “я слышала, будто где-то непростой фамильи, т.е. царской, живут, не у вас ли случайно”, на что Михаил важно и таинственно ответил: “Да будто бы находят”. Монахини оживились, и Варвара Федоровна произнесла: “вот бы Мане да и другим не мешало бы туда отправиться”. На вопрос Поздеева, что еще за Маня, монахини вместе изрекли таинственную фразу: “да тут у нас есть люди”.

Разговор становился нестерпимо интересен: еще бы, ведь Михаил приехал в монастырь, как он сам признавался позднее, для того, чтобы повидать княгинь, которые, по слухам, упорно ходившим среди монахинь Урала, часто появлялись при здешнем храме. И вот беседа сама собой повернула на эту тему. Михаил заверил, что будет хранить тайну, инокини, погрозив пальцем, произнесли еще более обещающее: “ето просто царской фамилии”, в ответ странник тоже заверил их, что и он “не простой человек”, и в доказательство продемонстрировал собственную фотографию в иеромонашеском облачении, наспех сделанную в пермской “пятиминутке”. Собеседницы поверили и объяснили, как доехать до “Мани”.

Странник остался переночевать, сказав, что хочет еще раз побывать на церковной службе, поскольку именно завтра будет читаться акафист Тихвинской иконе Богоматери, чем еще больше понравился монахиням. После обедни к нему подошла какая-то молодая монахиня в очках, назвалась Шурой Суворовой и пригласила от своего имени и от имени живущих с нею инокинь попить чаю у нее на квартире, неподалеку от церкви. Странник не отказался. Отправились на Александровский проспект (улица Декабристов), дом 8.

Собрание оказалось довольно многолюдным. С Александрой Суворовой жили еще четыре монахини. Радушно приняв богомольца, они одарили его, чем смогли, и опять упомянули о поездке в одну из окрестных деревень, где “народ очень хорошой и духовной и там есть непростая”. Вскоре подошли еще гости, среди них пара блаженных. За чаем блаженный Миша, пристально посмотрев на Поздеева, изрек: “я ведь знаю, ты монах”. Тот согласился. Тогда блаженный стал зазывать странничка посетить Каменский завод, где и сам он живет, и много монашек хороших, и даже “Царевны ходят” к нему. Устоять против такого предложения было сложно, и Поздеев обещал непременно нанести визит. На сем и расстались.

Получив координаты таинственной “Мани”, Поздеев сразу после чаепития отправился в деревню Шилову. Приехав по указанному адресу, Михаил сообщил, что единственная его цель — посетить келью покойной Анны Ивановны, монахини тайного пострига, вот уже несколько лет как скончавшейся, но все еще почитаемой в монашеских кругах. Такие слова растрогали старушку — мать Анны Ивановны и живущую с ней Анну Прокопьевну, каслинскую инокиню. Богомольца ласково приветили, пригласили на чай, расспросили, услышали от него про “пещеры”, и незаметно разговор перешел на царскую семью. Будто бы вскользь Михаил заметил: “нет веть их живых то поди уже некого”. “Я тоже так думала”, — ответила Анна Прокопьевна, — “ну есть сдесь мужичок Василий Иристархович. Он и верить не велит, дискать ростреляны да не оне, или виновники, или сделаныя куклы сожгли и пепел бросили, а вот в Кисловой живет Маня, говорят, что Княжна, но я тоже плохо верю”. При упоминании слышанных еще в Екатеринбурге имен Михаил Поздеев оживился. “Ох как мне хочется увидать”, — произнес он. Монахиня заколебалась. Михаил продемонстрировал ей в качестве неотразимого довода свою иеромонашескую фотографию. Анна Прокофьевна пообещала сбегать по одному адресу, откуда могут съездить в Кислову с фотокарточкой, а там уж как решат. К утру вернулась посыльная с интригующей вестью, что Мани дома нет, поскольку она уехала в Свердловск провожать своего брата Алексея. Число членов царской семьи явно увеличивалось. Самому Михаилу порекомендовали остаться на несколько дней, не объяснив причину. Чтобы не скучать, Анна Прокопьевна повезла странника в соседнее село Маминское. Там они встретились с Феклушей, как шепнули Михаилу, с той самой монахиней, которая живет вместе с Маней. Смотрины произвели благоприятное впечатление, и наперсница царевны посоветовала Поздееву непременно посетить их в следующий раз, когда Маня будет дома. Свидание не состоялось, но перспективы были радужные.

В Свердловск Михаил вернулся недели через две-три после отъезда оттуда. Его ждали два сюрприза, один приятный, а другой не очень.

Поздеев отправился к Александре Суворовой: он знал, что там его приютят, да и дары надо было забрать. Александры дома не оказалось, и Михаил пошел в церковь к обедне. Когда служба кончилась и большинство прихожан покинули храм, к Поздееву подошла неизвестная монахиня и сообщила, что она живет в Кислово. “Вы Маня?”, — спросил Поздеев. Та ответила утвердительно, поторопившись прибавить: “Вы не подумайте, что я княжна, я простая монашка”. Поздеев заверил, что ни о чем таком не думает. Монашка продолжала выпытывать подробности о “пещерах”, между делом поинтересовалась, правда ли, что неподалеку от них живут какие-то монахини, дала 10 копеек, чтобы старцы помолились за нее, и вдруг сообщила, что к ней недавно приезжал один человек погостить, которого все признают за наследника Алексея, да вот, жаль, уехал, и должно быть, скоро его отправят в Москву. После этого, пригласив Поздеева навестить ее когда-нибудь в деревне, удалилась, оставив собеседника решать, кто она — царевна или монашка.

Размышляя об этом, Михаил отправился на квартиру к монахиням. Но прежнего радушия в хозяйках не обнаружил. Пока он ездил по окрестным деревням, их все чаще обуревали сомнения, уж не мошенник ли он. Снова увидев Михаила, они не задумываясь высказали Поздееву все, что о нем думали. Разобиженный гость раскричался, пытаясь воззвать к милосердию: “У меня сердце больное, у меня может получиться разрыв сердца”. Но сцена была прервана четким заявлением о том, что в этом же доме живут милиционеры. Больше инокини Поздеева не видели.

Михаил сразу же отправился в Пермь. Но день оказался богат на неожиданности. На вокзале сердобольный странник приметил молодого человека, почти мальчика, явно не знавшего, куда податься. Разговорились, и незнакомец рассказал, что он тоже родом из Вятской губернии, зовут его Александр Фалалеев, приехал искать работу, но ничего не нашел. Михаил позвал его с собой, обещая пристроить у своих знакомых, которым представил юношу уже как своего “племянника”. Но знакомые оказались в крайней нужде, и тогда Михаил вспомнил о приглашении блаженного Миши в Каменск. Дядя с “племянником” поехали к “хорошим монашкам” в те места, где “Царевны ходят”.

Доехав до села Каменноозерского Богдановического района, заночевали у престарелой супружеской пары, фамилию которой Поздеев никак не мог вспомнить впоследствии, что и уберегло их от привлечения к следствию. Глава семьи Потап занимался тем, что возил по окрестным селениям панораму Иерусалима и показывал ее всем желающим, жена его, Мария Николаевна, верующая и монархически настроенная, была в курсе всех новостей, лично посещала “царевну Маню” в Кислово и была уверена, что в Каслях живет еще одна княжна — Ольга. Старушка жаждала собрать всю царскую семью вместе и, воззрившись на Михаила Поздеева, прозорливо сказала: “ты наверное не монах, а князь Михаил”. Предположение было необычным, Поздеев пытался разубедить ее, но не слишком упорно, и довольно быстро, польстив ее самолюбию, спросил: “Как ты это бабушка узнала, что я Михаил”. Большего и не требовалось. Появившийся вскоре Александр Фалалеев, представленный как племянник, естественно, был объявлен старушкой наследником Алексеем.

Старики пригласили новоявленных князей поехать с ними в Каменский завод, по пути остановившись у проверенной знакомой вдовы Ксении Филипповны Ляпиной. Поздеев с Фалалеевым желали повидать местных “князей”, но им сообщили, что те уехали в деревню Стеглову к вдове Татьяне Абросимовне. Вдова Ксения Филипповна объяснила, что “князья” бывали и у нее, а сам царь Николай останавливался под видом странника и даже отобедал, хотя и не назвал себя. Срочно вызвали еще свидетелей — монашек из деревни Билейка и крестьянина из села Троицкого. Последний тоже уверял, что сподобился царского чаепития, а монахини из Билейки говорили, что в Грязновском монастыре долго гостила княжна Ольга. Налицо уже были сведения о существовании царя, наследника Алексея (в двух персонах), княгинь Марии и Ольги, и великого князя Михаила в исполнении Поздеева, причем все они пребывали в Шадринском округе. Монахини предложили сфотографироваться, и дядя с племянником не отказались. Снялись на групповой фотографии вместе с монашками, Поздеев — в иеромонашеском костюме, Фалалеев — в белой рубашке. Потом “князь Михаил” с “наследником Алексеем” отправились в Свердловск. Фотографии же начали распространяться на Урале в большом количестве, с соответствующими комментариями, разумеется.

«Княжеская жизнь»

Пожив три дня в “коммерческих номерах”, “дядя” с “племянником” отправились странствовать по монастырям и городам страны. Посетили они и столицу. Цель поездки была в высшей мере своеобразна: как позднее признавался на следствии Михаил, в златоглавую Москву его позвало желание взглянуть на мощи... Владимира Ильича Ленина.

“Что-то особенно меня влекло к нему”, — рассуждал в кабинете следователя арестованный Поздеев, расписывая свои странствования. В мавзолее он побывал трижды, и готов был съездить еще. В своих действиях Михаил находил даже общественную пользу: еще бы, ведь он не просто лицезрел “мощи” великого вождя, но и рассказывал об увиденном всем желающим. Зрелище производило на него самое благоприятное впечатление: “Владимир Ильич в целости, как уснул... в манастырях мощи прикрыты и все обман, ложь, а в Москве Владимир Ильич весь на открытие как живой и белый как восковый”. Благая цель, по мнению Поздеева, оправдывала и мошеннические средства: если он и ездил по деревням, без особых оснований выдавая себя за монаха, и под этим видом собирая нехитрый скарб якобы для церкви в “пещерах” близ Белогорского монастыря, то ведь и вырученные деньги тратил на поездки в мавзолей, да и собирал-то с кого — с монашек и с деревенских кулаков, а вовсе не с бедняков. Впрочем, версия Поздеева явно не имела успеха у следователя: тот никак не желал увидеть в подследственном идейного борца с мировым капиталом.

Из Москвы отправились в Поволжье, всюду останавливаясь у монахинь. В Угличе и Мологе в разговорах опять всплыла царская тема. Монахини намекнули, что в Рыбинске живет некая Оринушка, у которой бывает великий князь Михаил. Тут-то Поздеев вспомнил о том, что его самого признавали за князя, и решил посмотреть на собрата по княжескому ремеслу. Надо полагать, что сам он еще не успел представиться Михаилом Романовым. Из Мологи проехали в Рыбинск, где сподобились встречи с Оринушкой. Старушка ласково встретила наших странников и поведала о визитах к ней великого князя Михаила, скрывающегося под именем Павла, который, увы, в данный момент отсутствовал. Разговорчивая Оринушка обмолвилась о том, что в Поволжье бывают и другие представители императорской фамилии, а настоятельница Серафимо-Дивеевского монастыря даже специально собирает “на царских дочерей”, живущих в ее обители. Услышав, что купчихи жертвуют на это дело целыми “возами”, Поздеев еще раз усомнился, уж не князь ли он, в самом деле.

Почувствовав необоримый зов крови, Михаил с “племянником” отправились в Дивеево. Но “родственников” не встретили. Побывав еще в нескольких окрестных монастырях, они наконец услышали, что следы царской фамилии надо искать в Понетаевском скиту, где живет некий старик Андрей Иванович непростого рода, и в Арзамасском Николаевском монастыре, где  подолгу живут и некая слепая царица, и наследник Алексей, и молодой князь Вячеслав, тоже из императорской фамилии. Услышав такие подробности из уст арзамасских монахинь, Поздеев с Фалалеевым решили непременно побывать в их чудесной обители, ставшей приютом для стольких особ монаршего рода. Стоя в церкви у всенощной, они действительно увидели слепую женщину, которую под руки вели две монахини, меж тем как молодые инокини перешептывались между собой, обсуждая, действительно ли это царица. Заинтригованные “дядя” с “племянником” после службы попытались поближе познакомиться с таинственной особой, но их и близко не подпустили к ней.

По дороге из Арзамаса в Нижний Новгород, размышляя об увиденном и услышанном и теряясь в сомнениях относительно подлинности князей и царицы, наши странники повстречали монахиню  из Ульяновской губернии. Разговорились, Поздеев снова рассказал про старцев “из пещер”, о своей монашеской жизни и о племяннике, который странствует с ним по обету. Монахиня пригласила богомольцев побывать у нее, пообещав даже дать денег на дорогу, и они не замедлили согласиться.

Уже наступил сентябрь, зарядили дожди, и путешествие по грязным дорогам становилось все менее приятным. Менее искушенный в страннической жизни Александр Фалалеев сдался первым и остался в Ульяновске, предоставив “дяде” следовать в село Шумовку вместе с новой знакомой. Едва прибыв в село, Поздеев снова услышал о князьях, которые, следуя местному колориту, появлялись исключительно в чувашских костюмах. Высокородных персон было трое: наследник Алексей, уже в четвертом исполнении, княжна Татьяна и некий Гриша “ихнева-же роду”. Повидать их Поздееву не удалось, но его явный интерес к членам царской фамилии принес свои результаты: одна из местных монахинь пришла к выводу, что он не просто Михаил, а брат царя Михаил Романов, и не преминула поделиться открытием с окружающими. В ответ на почтительное обращение к нему как к “Михаилу Александровичу”, Поздеев отвечал важно и таинственно, всем своим видом давая понять, что он здесь инкогнито. Получив некоторые дары, он отбыл в Ульяновск, к ожидавшему его “племяннику”. Там они и расстались навсегда: Александру Фалалееву надоело быть и странником, и племянником, и царевичем, и он поехал домой. В приливе великокняжеской гордыни Поздеев заявил, что он его “уволил”.

В ноябре 1926 года Михаил Поздеев снова появился в окрестностях Каменска у своей давней знакомой Татьяны Абросимовны. Считая своим долгом обеспечить безопасность “великого князя”, она рекомендовала ему останавливаться впредь у людей проверенных и надежных, назвав в их числе своего знакомого священника Иакова Кашина, жившего в селе Куликовском.

Пятнадцатого или шестнадцатого ноября, часов в восемь-девять вечера, в квартиру священника Иакова постучал неизвестный ему монах. Порасспросив пришельца и убедившись, что тот “человек неподозрительный”, священник впустил его, накормил ужином и позволил остаться на ночь. После ужина разговорились, монах рассказал о своих странствиях и в порыве откровений сообщил, что на самом деле он не кто иной как брат царя великий князь Михаил Романов. Отец Иаков усомнился, тогда гость достал свои фотокарточки и показал ему (это были те самые фотографии, на которых он был снят с монахинями и Александром Фалалеевым, в костюме иеромонаха). Тут-то священник и припомнил, что в его селе тоже есть фотоаппарат, к тому же у людей проверенных и надежных — у двух монашек, живущих рядом и весьма почитающих местного батюшку, который слыл у них за прозорливого. Отец Иаков предложил своему высокому гостю сфотографироваться в костюме князя. “Великий князь” оробел, тогда батюшка пристыдил его за недостойный страх и сообщил, что у него уже бывал царь Николай, тоже переночевал и даже кое в чем помог, что видел он и царевича Алексея с княжной Марией, и вообще дело это вполне безопасное и почетное. Гость заколебался, тогда хозяин, стараясь окончательно убедить его в легкости задуманного, начал мастерить наряд князя. Кресты и медали он вырезал из бумаги, эполеты соорудил из нашивок на ризу, раздобыл белую ситцевую ленту и послал прислугу к монашкам за еще одной, коленкоровой. Сметливый священник тут же объяснил трусоватому гостю, в каком виде он должен сняться. В ход пошли и имевшиеся у священника фотографии подлинных членов царской фамилии: последнего российского императора Николая II и его супруги Александры Федоровны, родителей царя Николая и великого князя Михаила императора Александра III и императрицы Марии Федоровны. Фотографии были аккуратно разрезаны так, чтобы вклинить в них портрет новоявленного Михаила Романова.

Утром священник Иаков отвел гостя к монахиням Матрене и Пелагее. За чаем им объяснили задачу. Женщины испугались, но авторитет батюшки был силен. Вскоре священник отправился в церковь, сказав одной из инокинь зайти к нему за рясой, епитрахилью и крестом, дабы сделать еще один снимок Михаила, в иеромонашеском облачении. Сам “великий князь” к тому времени приободрился и действительно был сочтен мастерицами фотографии за отпрыска императорского дома. Снимки получились неплохо. Посмотрев на результат своего замысла, священник Иаков остался доволен и проявил недюжинные коммерческие задатки, предложив “великому князю” свои услуги по их распространению, а также по презентации самого “князя” в надежных кругах. Предполагаемые доходы от предприятия предложено было делить пополам.

Батюшка спешно собрал наиболее надежных верующих и представил им Михаила. Присутствовавшим было предложено жертвовать, кто сколько может, для князя, ибо все люди братья и Господь заповедал помогать ближнему. Впоследствии такие собрания в окрестных деревнях с подачи прозорливого отца Иакова устраивались неоднократно, а сам Михаил вскоре снискал репутацию общепризнанного великого князя.

26 ноября Михаил Поздеев со своей старой знакомой монахиней Марией Соловьевой приехали в село Троицкое. Остановились у Дмитрия Назаровича Головина. Как и подобает людям верующим, отправились в церковь на утреннюю службу. Михаил Поздеев истово крестился, ставил свечки и кланялся перед всеми иконами, чем сразу же привлек внимание местного священника Петра Ившина. Когда священник пошел по домам с крестным ходом, он неоднократно слышал, что прибыл некий иеромонах, быть может, даже князь. Поэтому когда он узнал, что таинственный приезжий будет вечером у церковного старосты Якова Перевалова, то не преминул нанести визит.

Гости собрались у церковного старосты ближе к вечеру, часа в 4-5. Хозяин пригласил к чаю. За столом Михаил вел себя важно и на вопросы отвечал туманно, изрекая реплики типа: “Мое жительство между небом и землей” и “Мое происхождение очень высокое”. Войдя в образ, сообщил и о своих способностях полиглота: знал он, не более не менее, как 12 языков. Такими познаниями никто из присутствующих больше похвастаться не мог, однако и среди местных жителей были люди сведущие, и троицкий священник Петр Ившин начал задавать вопросы на вотяцком языке (священник и сам был вотяком). К счастью для Михаила, именно этот язык он знал с детства, поскольку родом был из Вятской губернии. Экзамен прошел удачно, а все присутствовавшие еще раз уверились, что таинственный гость — человек непростой. Мысль о том, что особа царского рода должна знать скорее европейские языки, чем языки местного населения Урала, никому не пришла в голову.

Дальнейший разговор шел уже по-вотяцки исключительно между Михаилом Поздеевым и Петром Ившиным. Итогом его стало заявление священника о подлинности великого князя, а также захватывающее дух заявление о том, что сия высокая особа уже в 1927 году взойдет на царский престол в России, в чем ей помогут мировые державы, уже принявшие такое решение, и, надо полагать, скромный коллектив единомышленников, присутствующих здесь. Всех просили соблюдать конспирацию и всячески способствовать безопасности претендента на императорский трон. Сам Михаил таинственно молчал.

На следующий день таинственного приезжего видели в церкви, где он уже стоял не вместе со всеми, а отдельно на хорах. И хотя одет был незнакомец в обычный костюм, между людьми стали поговаривать, что это подлинно князь Михаил.

Из Троицкого Михаил Поздеев и Мария Соловьева отправились в Свердловск. Своей спутнице Михаил сказал, что должен встретить “гостей” из белогорских пещер, и хотя не уточнял, кто это, но таинственный вид самого “великого князя” заставлял предполагать скорую встречу с высокородными особами.

На свердловском вокзале он оставил наивную и доверчивую двадцатисемилетнюю Марию, приказав ждать его, сам сел в автомобиль и уехал. Вернувшись через час, Михаил сообщил, что дела обстоят скверно, что “гости” не приехали, а в “пещерах” все арестованы. Насмерть перепуганной монашке Михаил великодушно купил билет на поезд и порекомендовал скрыться не медля, сам же исчез в неизвестном направлении, бесспорно найдя удачную развязку детектива, в который иначе пришлось бы вводить новых действующих лиц.

Это была вершина карьеры “великого князя”. Дело, начинавшееся мелким надувательством с целью получения небольших средств к существованию, внезапно перешло в разряд политических. Михаил понимал, что роль претендента на царский престол ему явно не по плечу, но законы жанра были непреклонны. За ним тянулся шлейф славы князя, и старые, отработанные легенды, кормившие его много лет, невольно приобретали новый смысл. В “пещерах” вместо святых старцев оказались неведомые особы царского рода, а сами поездки любопытного Михаила с целью разыскать царевен, наследника, царя в свете перспективы скорого восшествия на императорский трон с помощью иностранных держав приобретали совсем иной смысл. Новые знакомые стали тяготить и пугать Михаила. Чрезмерно деловой поп Иаков, активно промышлявший распространением фотографий и сбором средств уже на самого “Михаила Романова”, вызывал опасения. После очередного тура по деревням между Иаковом и Михаилом произошло бурное объяснение, в результате которого Михаил заявил, что он не желает участвовать более в обмане, и предложил Иакову впредь обращаться к услугам не его, “великого князя”, а к самому “царю Николаю”, раз уж тот навещал прозорливого священника. Компаньоны расстались, затаив злость и разочарование друг в друге.

Но любопытство не давало покоя Поздееву.  В начале октября, получив письмо от своего знакомого о том, что в Свердловске должны появиться княжна Ольга и царевич Алексей, он без денег отправился в путь, намереваясь по дороге кое-что получить у кунгурских монашек, и там-то, в Кунгуре, был опознан и арестован.

Образцовый арестованный

В тюрьме Михаил Поздеев был чрезвычайно активен. На допросах говорил много и охотно, собственноручно писал показания, называл массу имен, адресов, подробностей. Часто сам изъявлял желание дать показания. На допросах суетился, стремился угодить следователям и угадать, какая еще информация может им пригодиться. Но произвести благоприятное впечатление не смог, как ни старался. Мошенническая сущность арестованного была абсолютно ясна.

Арестованный каялся в своих ошибках и обещал быть “верным всей СССР”, если доведется выйти на свободу, суля “компетентным органам” свою всяческую помощь: “если я услышу от ково что или увижу или узнаю кто против Власти что заговорит и сделает то в тот час же буду доносить куда объяснят”. Пока же доказывал свою полную искренность и готовность доносить прямо в тюрьме. Условия содержания арестованных были далеки от предписанных: обвиняемые по одному делу сидели в соседних камерах, периодически встречались друг с другом и обменивались информацией о своих показаниях. Несколько таких встреч между Михаилом Поздеевым и священниками Петром Ившиным и Иаковом Кашиным посеяли глубочайшую антипатию между недавними компаньонами в деле восстановления монархии в России. Священники полагали приличествующим для “великого князя” взять всю вину на себя, как и подобает особе высокого рождения и предназначения, но Поздеев вовсе не метил в герои и не собирался проявлять благородство, предпочитая распределить весь груз ответственности между всеми активистами. Финал величественного замысла оказался грубым и подлым, а исполнители главных партий явно не соответствовали взятым на себя ролям.

За появлением самозванцев всегда стоит осознание, иногда отчетливое, иногда смутное, несправедливости существующего строя и вера в некого избавителя, чудесно спасшегося и способного свершить перемены. Вера эта сродни религиозной, и даже во многом произрастает именно из религиозных чувств, которым всегда присуща вера в возможность чуда, в его непредсказуемость и всемогущество. Не случайно, что именно среди монашества нашлось более всего сторонников “великого князя”, не случайно, что Михаил Поздеев действовал как самозванец исключительно в религиозных кругах: в условиях усиливающегося натиска Советской власти против церкви в конце 20-х годов верующие все острее ощущали безысходность своего положения, монашеству же вообще не было места в новых условиях. Чем безнадежнее становился окружающий мир, тем исступленнее ждали избавителя, Мессию, а насмешка истории выводила в этой роли мелких мошенников типа Михаила Поздеева.

Большинство проходящих по делу Поздеева после допросов было отпущено на свободу, но восемь человек, включая самого Поздеева были признаны виновными в антисоветской агитации. Приговор Михаилу Поздееву был вынесен 7 мая 1928 года: 5 лет концлагерей. По иронии судьбы, он оказался в Соловецком лагере, куда уже были отправлены остальные осужденные, и снова встретился со своими подельниками, уже окончательно дискредитированный и опозоренный в их глазах.

8 апреля 1996 года все лица, осужденные по данному делу за антисоветскую агитацию, реабилитированы.

Сознательный сексот

Первый срок Михаил Поздеев отбывал в разных местах: сначала его отправили на 122 км Ухтинского тракта, затем, в первых числах ноября 1929 г., в Соловки, где он пробыл до 1931 г., оттуда уже был переэтапирован в Свирские лагеря, где и отсидел до конца срока – до 1934 г. В Свирских лагерях сидел при I отделении, недалеко от станции Лодейное Поле, там же по окончании срока получил справку об освобождении и избрал себе местом жительства г.Каширу. Так значится в официальных документах следственных дел [2]. Но из последующих событий абсолютно ясно, что Михаил Поздеев вышел на свободу в 1934 г. не только со справкой об освобождении, но и подписавшись в обязательстве быть тайным осведомителем органов госбезопасности. Когда его завербовали – сказать сложно, то ли еще в лагере, то ли уже в Кашире, когда выдавали паспорт [3], но сам этот факт не удивляет: еще под следствием в 1927 г. Михаил Поздеев обещал быть «верным всей СССР» и тогда же активно доносил о разговорах с подельниками. Как ни странно, именно период пребывания в Соловках, кстати, не слишком длительный, современные почитатели Михаила Поздеева (о них речь пойдет еще впереди), считают моментом высочайшего духовного перерождения своего героя, а самого его называют «патриархом Соловецким». Неужто из всех осужденных на пребывание в Соловках не нашлось фигуры более достойной высоких эпитетов, чем этот обычный осведомитель?

В Кашире Поздеев поселился на Рыбацкой улице в квартире Агриппины Бессоновой, где и прожил до 1936 г. Впрочем, в поле зрения милиции и служб госбезопасности попадал в это время неоднократно, а 14 сентября 1935 г. даже был арестован. Его обвиняли в том, что «будучи враждебно настроен к Советской власти, умышленно расконспирировал свою связь с органами НКВД, выдавал себя за бывшего великого князя Михаила Александровича, распространял среди населения провокационные слухи о гонении и преследовании за религиозные убеждения». Под следствием Михаил Поздеев опять проявил большую словоохотливость, рассказав подробности своей деятельности. В его изложении она была довольно безобидна, так, из разряда мелкого мошенничества.

Он действительно продолжал выдавать себя за великого князя Михаила: «Первый раз я себя выдал за б[ывшего] князя Михаила Александровича Романова в 1935 году в г.Рязани на квартире одного верующего сапожника (имя его я сейчас не помню), где я сфотографировался в военной форме для того, чтобы больше создать к себе уважение, как [к] б[ывшему] князю Михаилу Романову. Эти фотографии я раздавал только своим близким почитателям, с целью получения от них помощи.

Второй раз я выдавал себя за б[ывшего] князя Михаила Романова попу Смирнову Павлу, проживающему [на] ст. Колочь Московско-Белорусской ж. дороги…

…в Старожиловском р[айо]не, я познакомился с одной верующей женщиной (фамилию которой я сейчас не помню), я ей рассказал, что я являюсь великим князем Михаилом Александрович[ем] Романовым. Она мне поверила, пригласила к себе в дом, где я прожил 2-3 дня… [О том, что я являюсь князем Михаилом Романовым, я рассказывал также] попу Дионисию и старушкам, прислуживающим при церкви, которые в свою очередь меня принимали за князя Михаила». О своем самозванстве Михаил легко рассказывал при аресте, объясняя, что действовал из корыстных мотивов. Не стеснялся признаваться и в распространении других слухов – о том, что его послал сам спасшийся царь Николай. По версии Поздеева, царь живет на Урале в пещере, а связь с Михаилом поддерживает через белогорского старца Макария, постригся в монахи, «ходит по различным местам СССР, скрывается от власти»[4].

Кстати, собеседники Поздеева активно распространяли эти сведения, но место пребывания царя уже указывали иное. Так, упоминавшийся выше священник Павел Соловьев передавал при разговоре с П. А. Глазуновым, что Поздеев рассказал ему о том, «что царь Николай жив, что царь проживает около Сергиевской лавры нелегально, он подстрижен в схиму и скоро будет опять царствовать. Кроме этого Поздеев Соловьеву рассказал о том, что царь Николай в данное время материально живет очень плохо и послал его ([Поздеева]) собирать среди верующих деньги на пропитание. Под этим флагом Поздеев среди верующих собирал деньги, которых он уверил, что царь Николай жив. Соловьев также мне говорил о том, что Поздеев ему рассказывал, что скоро будет война, Советская власть скоро погибнет, коммунистов-антихристов всех перебьют и перевешают»[5]. Говорил ли, действительно, сам Поздеев о скором падении власти, или это было творческое развитие сюжета беседы священником Соловьевым – сказать сложно.

Самозванец соглашался стать посредником между нуждающимся царем и его почитателями: «я старцу схимонаху Макарию, проживающему в Петушках, говорил, что царь Николай II живет очень плохо, нуждается в помощи, если кто из ваших почитателей изъявить желание помочь царю Николаю, то я охотно возьму на себя этот труд переслать деньги ему на Урал. Макарий поверил мне, что якобы действительно жив б[ывший] царь Николай II, и дал мне 160 руб. золотом для передачи царю Николаю II, серебряное кадило и серебряный крест. Золото я сдал в НКВД, серебряное кадило и крест продал в торгсин за 13 руб. в г.Рязани и боны продал на рынке женщинам»[6]. Действительно, чего было стесняться на допросах: как примерный сексот, даже добычей с органами госбезопасности делился!

Зато когда речь заходила об обвинении в разглашении сотрудничества с органами госбезопасности, арестованный решительно это отрицал, хотя и признавался, что не раз прибегал к такому доводу при задержаниях его милицией по разным поводам: «В 1935-1936 годах я был несколько раз задержан на ст[анциях] ж[елезных] дорог при проверке документов и в нетрезвом виде. О том, что я являюсь секретным сотрудником НКВД, я говорил н[ачальни]ку милиции г.Михайлова, дежурному сотруднику НКВД [на] ст. Дмитров Савеловской ж.д., где я был задержан 2 раза, н[ачальни]ку Транспортного отдела НКВД. ст. Калуга»[7].

Сексотство спасло и на этот раз: арестованный и посаженный в Бутырскую тюрьму 14 сентября 1935 г., М. Поздеев уже 3 ноября вышел на свободу, поскольку «произведенным по делу расследованием факты его а[нти]советской деятельности не установлены»[8]. Впрочем, на свободе пробыл недолго.

Интересно, что именно после этого освобождения в самозванчестве Михаила Поздеева появились новые мотивы: теперь он был не только великий князь, посланец царя Николая, (кстати, и царь «принял постриг», и сам Михаил выдавал себя за «иеромонаха Антония»). Теперь он «уполномоченный от заключенного митрополита Петра Крутицкого по сбору средств в пользу монахов, находящихся в заключении». Эта версия была озвучена Поздеевым уже в ноябре 1935 г. в д.Горки Наро-Фоминского района Московской области, где он после службы собрал в ограде Афанасьевской церкви прихожанок, которым поведал, что «недавно вернулся из Соловецкого к[онц]лагеря, где находится очень много заключенных служителей религиозного культа: священников, монахов и монашек. Власти лагеря, где сидят заключенные попы, монахи и монашки, очень жестоко обращаются с ними, заставляют выполнять непосильную тяжелую работу, в силу этого много заключенных умирают. «Я лично, – рассказывал монах Поздеев, – вышел из лагеря совершенно больной, меня несколько раз в лагере сажали в карцер, а это вы знаете какое помещение: темная комната, до половины наполненная водой, с худой крышей, холод невозможный. Вот как над нами издеваются в лагере, а в газетах пишут, что из заключения выходят честные труженики, перевоспитанные Советской властью».

В конце ноября 1935 г., уже в д.Мисинцево, Поздеев рассказывал, что он является уполномоченным Петра Крутицкого, а монархически настроенных слушателей обнадеживал: «это последнее наше испытание. Советскую власть скоро свергнут, и мы будем жить по старому. Я еще надеюсь снова послужить в монастыре»[9].

Новая линия самозванчества Михаила Поздеева – уже религиозного – была вскоре прервана органами госбезопасности: 4 апреля 1936 г. он снова был арестован и отправлен в Бутырку. На этот раз не помогло и сотрудничество с органами: Поздеев был признан виновным в антисоветской агитации и осужден на три года исправительных работ. Срок отбывал в Карагандинском лагере НКВД, из которого вышел досрочно, 14 ноября 1938 г., (интересно, за какие заслуги?), после чего уехал в г.Лихославль Калининской (ныне Тверской) области[10].

«И вся цель моя такая – как бы прожить да сытому быть»

Лихославль Михаил Поздеев выбрал случайно – знакомых у него там не было. Приехав на место, как опытный зэк, прежде всего разыскал местное отделение НКВД, откуда его отправили в отделение милиции, находившееся рядом. Однако там помочь с квартирой не смогли. Потратив две недели на поиск какой-нибудь работы, «хотя [бы] в сторожа, но и квартир не было, и сторожей был полон комплект, и в общежитиях местов не было», Михаил Поздеев снова наведался в НКВД, где его принимали, видимо, довольно благожелательно (надо полагать, он не преминул сообщить о своей работу в прошлом в качестве сексота). Выслушав проблемы Поздеева, уполномоченный НКВД посоветовал ему приискать себе место работы и жительства где-нибудь в другом месте. Продав последнее нехитрое имущество – два пальто и три пары белья – Поздеев отправился «на родину». Там, в доме соседей, погостил около трех месяцев, встретил новый – 1939-й – год, но работу так и не нашел. В феврале отправился в Пермь (тогда город носил название Молотов) к еще одному знакомому – татарину Сабиру Сабирзянову, у которого прожил до 1 июня. Хозяин дома работал ночным сторожем, подрабатывал пилкой дров и перепродажей старого белья, в чем помогал ему и гость – Поздеев. Однако найти постоянную работу так и не удалось, а в семье Сабира, в которой было трое детей, гость был явной обузой.

Он вновь вспомнил об испытанном источнике доходов – подвизаться в качестве иеромонаха или просто собирать подаяния при какой-нибудь церкви. Взял билет на пароход и поехал в г.Сарапул, где бывал и раньше. По слухам, там была действующая церковь. Но и при этой церкви устроиться не удалось: служивший там иеромонах посоветовал ехать в Уфу, где действуют две православных и одна обновленческая церковь. Поздеев поехал, получив вспомоществование от иеромонаха и монашек-певчих.

По дороге следовало сделать пересадку на пристани Дербеш. Узнав расписание, Михаил понял, что ждать парохода на Уфу придется до завтрашнего дня.

В раздумье взял четвертинку водки. Расслабившись, заметил рядом парня, также пристроившегося с четвертинкой. Разговорились. Парень рассказал, что он деревенский, из Пермской области, работал недалеко от Перми на заводе, «да запировал, сделал прогулы, да еще подрался, то меня выкинули». Звали парня Василий Иванович Россохин[11]. Куда податься, он не знал, к тому же недавно вышел из больницы. Два горемыки скинулись, взяли еще четвертинку, и решили дальше ехать вместе. Тут Поздеев вспомнил, что по дороге в Уфу есть город Бирск, где живет его школьный приятель Петр Груздев, и решил заехать к нему. Но однокашника дома не было, были только его сестра Лиза и больная мать. Лиза очень испугалась, увидев длиновласого Михаила – ее младший брат Николай сидел в тюрьме, она тоже считалась неблагонадежной, поскольку раньше была председательницей церковного совета, поэтому очень советовала ехать дальше, в Уфу. Но деньгами помогла – дала 50 рублей.

Поздеев с Россохиным поехали в Уфу. Там прежде всего отправились в церковь, где – вот радость – служил игумен Афанасий, с которым Поздеев встречался на Соловках. Игумен принял странников как родных, увел к себе переночевать, но помочь устроиться не мог, и через пару дней путники отправились дальше, получив от Афанасия 100 рублей да пару белья. Побывали в Елабуге, Саратове, Энгельсе, но работы нигде не было. Надумали «путь держать к Москве». Где пешком, где на поезде, добрались до города Кирсанова. Михаил Поздеев прежде всего отправился на рынок – узнать, работает ли церковь, есть ли духовенство в городе. Церкви были все закрыты, но Поздеев заприметил на рынке благообразного старичка-священника, который подсказал адрес монахинь, готовых помочь. Монахини для начала проверили документы Поздеева, но действительно помогли – оставили на пару ночей переночевать, дали 120 рублей, пять полотенец, сахар, хлеб, подсказали, что лучше поехать в город Орел: знакомая монахиня рассказывала им, что «там народ очень хороший, и у города есть церковь, батюшка очень хороший, и монашек много». Двое монахинь проводили Поздеева до вокзала, где его дожидался Василий Россохин. Странники отправились в Орел, сделав пересадку и задержавшись на пару дней в Москве. Михаил Поздеев показал Василию свои любимые места – метро, музей на Красной площади и мавзолей Ленина (столица по-прежнему привлекала самозванца). Прибыв в Орел, по знакомому сценарию, расстались на вокзале, и Михаил отправился искать церковь[12].

Взлет «церковной карьеры»

В Орле наши путешественники оказались в первых числах января 1940 года. Наметанный глаз Поздеева вскоре заметил на улице проходивших женщин – двух старушек и третью – помоложе. Остановил их, стал расспрашивать о церкви. Женщины ответили, что действующая церковь находится в 4 км -- в с.Лепешкино, в ней служит священником «Дмитрий старичок». Та из женщин, что помоложе, увела к себе переночевать и Поздеева, и Россохина. Утром Михаил отправился в Лепешкино, а Россохин остался помогать по хозяйству.

В Лепешкино Михаил пришел, когда в церкви шла служба. Встал «около порожку вблизи печи». Когда все стали подходить после службы к кресту, подошел и он, священник при этом пристально взглянул на него и после послал за ним сторожа, который пригласил Поздеева пройти к батюшке в алтарь. Там, в алтаре, укрывшись от посторонних глаз, священник спросил имя странника. Тот представился Серафимом.

В своей жизни наш герой имел много имен – и Михаил, и иеромонах Антоний, теперь вот назвался Серафимом. Сложно судить, как и почему появилось это имя. Чуть позже, в Киеве, он представлялся схимником, возможно, этой логикой пострига в великую схиму и объясняется очередная смена имени. Как бы то ни было, но с января 1940 г. он представлялся окружающим Серафимом.

Священник Димитрий сказал Поздееву: «Я Вас сразу узнал, хотя Вы и изменились, но я узнал: ведь ваша фамилия – Остроумов?». Странник скромно подтвердил эту версию. Священник пригласил его завтра к чаю – поговорить, а пока утроил на ночлег к усердной прихожанке – певчей Дуне. Вскоре к Дуне пришла монахиня Анастасия, и они вместе стали расспрашивать странника. Он представился недавно освободившимся из лагеря иеромонахом. Но Анастасия показала хорошую осведомленность, возразив: «Нет, уже простите мне, о. Дмитрий все о Вас рассказал, что Вы – архиерей, когда-то были Орловским, а потом были Смоленским. Так уже Вы меня не стесняйтесь, я – монахиня, тоже близкая была епископу Стефану Носовскому, его родина, а он на кафедре был в Чернигове, а потом его арестовали и отправили из Чернигова в Орел. Я об этом узнала и приехала сюда, чтобы ему передавать передачи…» Михаил не стал опровергать архиерейскую версию. Монахиня Анастасия оказалась весьма активной по натуре: и все сплетни рассказала о священнике Димитрии и его родне, и в Чернигов и Киев пригласила, где у нее много знакомых.

На следующий вечер пошли к священнику Димитрию. Его родственница и церковная экономка Шура приготовила ужин – стол был накрыт, стояло и вино. Однако особых откровений за столом не было: священник и Шура считали хозяйку дома неблагонадежной. Шура пригласила Поздеева на следующий день вместе сходить на базар, чтобы сменить поношенную одежду странника. Не удержавшись, Шура прошептала ему за столом: «Я ведь тоже Вас знаю. Вы когда служили в церкви, то я даже петь ходила, хотя и мало была». Версия, что Поздеев – это архиепископ Серафим Остроумов, была принята безоговорочно.

Впрочем, и версия спасения царской семьи не потеряла актуальности: в разговоре священник Димитрий упомянул, что у него на исповеди в Орле была Ольга Романова – дочь Николая II. Монахиня Анастасия (в миру – Елена Ивановна Кимстач), поспешила подтвердить, что княгиня бывала и в Киеве. Поздеев пока молчал о своем «княжеском» происхождении.

На следующий день Анастасия разыскала Василия Россохина, которого Поздеев, быстро сориентировавшись по ситуации. представил своим послушником – так более прилично странствовать архиерею. Анастасия с волнением поведала Поздееву, как трогательно относится к нему Василий: «Я как пришла, то он даже и кушать не стал, как про Вас помянула». Прогостили у Дуни и Шуры двое суток, за это время приоделись: Шура, как и обещала, купила Поздееву пальто, брюки и валенки, хотела и костюм купить, да он отказался. Досталась обнова и Василию – валенки. На третий день отправились на станцию Низковку Черниговской области, а оттуда на родину Анастасии – в село Синявку, находившееся в 4 км. Так Михаил Поздеев оказался на Украине.

В доме Анастасии Поздеев и Россохин прожили три недели. Их принимали как дорогих гостей, доверяли. Перед каждым воскресеньем в дом Анастасии приходил иеромонах Мефодий, который служил всенощную и обедню. На службы собирались человек пять-шесть старушек.

Монахиня Анастасия представляла Поздеева своим знакомым как архиепископа Серафима. Трое знакомых Анастасии – Ксения, Евгения и Ирина – просили его совершить над ними монашеский постриг, но он, сославшись на отсутствие мантий, лишь благословил их на жизнь по монашеским обетам и ношение монашеских одеяний.

В марте Анастасия и Поздеев с Рассохиным ездили в поселок Новый Шлях (Щорского района Киевской области), где остановились у Марии Филипповны Нежиной. По версии Поздеева, именно она вновь опознала в нем великого князя Михаила, но возможно, и он сам намекнул об этом. Версию царского происхождения он не отрицал, признавшись впоследствии цинично на допросе, что «присутствовавшие остались уверенными, что я являюсь потомком царской семьи, а мне это было на руку». В разговоре он узнал, что недавно в поселке был и «наследник Алексей», и даже ночевал у Нежиной. Нашлось применение и для Василия Россохина – монахиня Анастасия заявила, что и он «не из простых, а очень похож на сына царевны Елизаветы Федоровны». История явно повторялась.

Впрочем, в Новом Шляху, согласно новой архиерейской легенде, Михаил Поздеев выполнял и требы: за два дня окрестил несколько детей (количество детей в документах называется разное – от 4 до 13). Родители иногда были весьма щедры: за одно из крещений, например, было заплачено 10 рублей. С этими деньгами, а также с оставшимися от поданных в Орле, Поздеев и Россохин поехали в Киев[13].

Без пяти минут «Экзарх Всея Украины»

В конце апреля 1940 г. Поздеев и Россохин в сопровождении монахини Анастасии приехали в Киев. Анастасия привела их к своим знакомым, жившим недалеко от Киево-Печерской Лавры – к слепой схимнице Херувиме и монахине Евлогии. Приняли их тепло, доверчиво рассказали, что по ночам в их доме часто тайно совершают богослужения иеромонахи Назарий и Анатолий, бывают и тайные постриги в монашество.

На другой день Анастасия стала приглашать Поздеева посетить схиархиепископа Антония (Абашидзе), жившего в Киеве. Поздеев отказывался, вероятно, опасаясь непредвиденных ситуаций. Все ушли в церковь (кроме Поздеева), а по возвращении Анастасия сообщила ему, что видела послушницу схиархиепископа Ефросинью, и та очень просила его зайти к владыке. Уговаривала об этом Поздеева и схимница Херувима, которая попутно сообщила о том, что вечером зайдут монахини, которым она уже по секрету рассказала о нем. Молва об архиепископе Серафиме быстро распространялась монахинями по Киеву.

Вечером действительно зашли старушки-монахини – Аркадия, Антония, Ксения и еще одна Херувима. «Аркадия принесла винца и попили помаленьку все», -- вспоминал потом Поздеев. Разговорились. Поздеев поведал о своем желании поступить служить куда-нибудь на приход. Аркадия сочувственно сказала: «Вот бы, чем Вам мучиться ездить, как мне уже в церкви рассказала Анастасия, дак Вы бы лучше поступили на Байковское кладбище: они давно хлопочут». Поздеев отозвался: «Дак ведь надо в Москву ехать к митрополиту, иначе не зарегистрируют». «Дак надо съездить, – согласилась Аркадия, мечтательно добавив – а может и на кафедру разрешат в Киев, а то у нас на всей Украине нет епископа».

Присутствовавший иеромонах Назарий рассказал, что в Переяславле слышал от прозорливого старца Якова, что в 1946 году «должны все храмы процвести, и будет новая земля и новое небо». Поздеев поддержал разговор, сообщив, что и его старец говорит об этом, и уже давно, да только не сбывается. Назарий сказал: «А я жду и надеюсь, что это все сбудется, еще и в Лавре послужим, хотя это на короткое время, а потом уже будет всемирная война, и после войны выберется президент, это и будет антихрист, процарствует 3 года ½, и тогда второе пришествие». Потом Назарий поинтересовался, о каком старце говорит Поздеев. «Недолго думавши», тот повторил свою старую легенду о белогорском иеросхимонахе Макарии 112-ти лет (возраст старца в рассказах Поздеева с годами не менялся) и живших с ними в уральских пещерах двенадцати старцах. Интересно, что на допросе Михаил Поздеев впоследствии указал и первоисточник этой своей легенды – рассказы уральского писателя Д.Н.Мамина-Сибиряка об уральских старообрядцах.

На третий день Анастасия увела Поздеева к схиархиепископу Антонию. Антоний встретил словами: «Кого я вижу – православного архиепископа!» Поздоровавшись, пригласил за стол, послушницам велел подать чай. В застольной беседе Антоний произнес: «Вы здорово изменились. Я Вас видел в Москве на съезде». Это признание многого стоило: архиепископ Антоний действительно виделся с настоящим архиепископом Серафимом Остроумовым в Москве на церковном соборе 1917—1918 годов.

Пришедшему в это время священнику Георгию владыка Антоний представил гостя как епископа Серафима. Священник не преминул в ближайшие дни рассказать эту новость всем знакомым монахам.

Поздеев поделился с Антонием своими планами посетить Чернигов. Тот одобрил, но посоветовал быть осторожным: в Чернигове нет действующих церквей, и духовное лицо быстро привлечет к себе внимание. При расставании Антоний дал Поздееву 100 рублей и перламутровую круглую иконку, приглашал заходить и впредь.

Вечером вновь пришла монахиня Аркадия и принесла Поздееву подарок – черную мантию и схиму, оставшиеся от скончавшегося в ссылке иеромонаха Моисея. Просила молиться об умершем. Поздеев дар принял, впрочем, впоследствии выгодно сбыл его – продал мантию за 100 рублей, а схиму за 50 (в то время из богослужебных и монашеских одеяний многие охотно шили обычную одежду, поскольку материи в магазинах не хватало). Аркадия и Евлогия выставили вино и водку, и компания изрядно напилась. Россохину этого показалось мало, он куда-то ушел и вскоре вернулся еще более пьяным, стал требовать денег с Поздеева на выпивку, устроил скандал. На следующий день – как раз начался великий пост, был чистый понедельник – Россохин снова вернулся пьяным от подружек, что вызвало оторопь у монахинь. Они выговорили Поздееву, что он потакает непотребному поведению своего послушника. Однако Россохин вовсе не собирался вести жизнь послушника. Благочестивый образ архиерея Поздееву давался с трудом.

Анастасия продолжала водить Михаила Поздеева по своим киевским знакомым, всюду представляя его архиепископом. Так же представляла его и свои знакомым в Чернигове, куда они уехали из Киева. Теперь эта легенда получила новое подтверждение – Анастасия неизменно упоминала и о приеме у схиархиепископа Антония.

В Чернигове Анастасия привела Поздеева на квартиру, где раньше, до ареста, жил епископ Стефан, а ныне проживали три монахини. У них сохранилось архиерейское облачение, и Михаил Поздеев неделю, пока жил в Чернигове (в некоторых показаниях он упоминал, что пробыл в Чернигове две недели), совершал в нем тайные богослужения в квартире монахинь и еще одних знакомых Анастасии – семьи Лаптевых. Он не преминул воспользоваться новой возможностью подтвердить свою архиепископскую легенду – попросил Лаптевых сфотографировать его в епископском облачении. Эти фотографии он стал раздавать своему окружению. Надо признать, что на протяжении всей своей самозванческой жизни он прибегал к одним и тем же мошенническим приемам. Жаль, что ни один из этих снимков самозванца не дошел до наших дней.

Из Чернигова на Пасху уехали в Синявку. Активность лжеепископа и монахини Анастасии не осталась незамеченной «компетентными органами». 24 апреля на станции арестовали пьяного Россохина. Через день на квартире арестовали Анастасию. Поздееву несказанно повезло: в момент ареста Анастасии он был в соседней комнате и смог выйти другим ходом. Михаил бежал в Киев, надеясь на недавно заведенные связи.

В Киев приехал в Пасху, отстоял ее в храме. Поначалу жил то у монахини Херувимы, то у Черняевой, потом его по рекомендации протодиакона Соломенской церкви взял в постояльцы Гавриил Почтовой.

Постепенно Поздеев успокоился, взял взамен «послушника» Василия Россохина в келейники пятнадцатилетнего мальчика Николая – архиепископскую легенду надо было поддерживать. И не только поддерживать – развивать.

Легенду о скором своем назначении архиепископом Киевским и Экзархом Всея Украины Михаил Поздеев теперь излагал как вопрос, находящийся в согласовании с церковными и светскими властями. Рассказывал Гавриилу Попову, что заходил в горсовет и к «высокопартийным людям», чтобы согласовать свое назначение на киевскую кафедру, которые пообещали ему разрешить служить, если он получит разрешение митрополита Московского. Он уже живо описывал, как это должно произойти: из Москвы придет телеграмма в киевские церкви о том, что «в г.Киев едет архиепископ и экзарх Всея Украины Серафим Остроумов, бывший архиепископ Смоленский и Орловский», что встречать его выйдет толпа верующих и все духовные лица в полном облачении. Как пример приводил рассказ о том, как некого архиепископа, назначенного «за Москву», встречал народ от самой станции до церкви, много духовенства, одних только священников «человек 80 в полном облачении, которые приехали его с периферии встречать»… Как не вспомнить бессмертного Н.В.Гоголя: «Курьеры, курьеры, десять тысяч одних курьеров!»

Предвкушая мифическое поставление в экзархи, уже обещал киевским верующим самое желанное для них: говорил, что ему обещали открыть Владимирский собор, обещался похлопотать об открытии церкви в Чернигове. Фантазия слушателей добавляла к его обещаниям все новые: что он похлопочет и об открытии Киево-Печерской Лавры, и о его назначении будет сообщено в афишах на столбах и в печати.

Иногда Михаил пускался в описание подробностей своей мифической биографии. Например, сообщил, что закончил в прошлом духовную академию и был архиепископом Волынским. На счастье Поздеева, среди его окружения не было ни одного человека, который знал бы реальную биографию архиепископа Серафима Острумова, которую не знал и сам Михаил Поздеев. Периодически вспоминал свое пребывание в лагерях: «что ему там было «плохо», так как кушал пшенный суп и кашу, но песни он там пел и его все слушали, и даже телята слушали, которых он в ссылке пас и за ними ухаживал». Не забывал и прежние монархические легенды: задушевно показывал оставшуюся от Василия Россохина рубашку и рассказывал, какой хороший был у него послушник царского рода.

Деятельность самозванного архиепископа не ограничивалась Киевом. Вместе с «келейником» Николаем ездил в Днепропетровск и Нежин. Не обходилось и без эксцессов: в Днепропетровске, например, его заподозрили в краже хозяйской рубашки, более того, написали об этом знакомым верующим в Киев, где к Поздееву после этого стали относится с некоторым подозрением.

Удача изменила в июне. В ночь с 20 на 21 число он ночевал в сарае у Гавриила Почтового. В два часа ночи прибежал хозяин, разбудил его и через огород увел к вокзалу, куда чуть позже жена Гавриила принесла дорожную корзинку для Поздеева. Михаил под покровом ночи отправился к протодиакону Соломенской церкви попросить денег на дорогу, намереваясь уехать в Москву. Свое спешное бегство пытался представить реализацией планов на поставление в экзархи: сообщил всем присутствовавшим в церкви, что едет в Москву к митрополиту «хлопотать на место». Но по выходе из церковной ограды был схвачен[14].

Под следствием вновь был болтлив, легко раскрывая имена и адреса (что помнил) всех помогавших ему людей. Показания дали и Василий Россохин, монахиня Анастасия Кимстач, Гавриил Почтовой, и еще некоторые лица. Монахиня Анастасия была всех сдержаннее в речах, явно продолжая верить в подлинность «архиепископа Серафима».

Кстати, и сами «компетентные органы» вплоть до ареста верили, что их добыча – архиепископ Серафим Остроумов, который виновен в антисоветской агитации. На Серафима Остроумова был выписан и ордер на арест. То, что это самозванец, стало открытием для сотрудников НКВД[15].

Михаил пытался изложить все произошедшее как обыкновенное мошенничество: «Во всем этом я виновен. Но цель моя не какая-либо контрреволюционная, а просто чтобы прожить да и все. Конечно, сознаю, но это нечестно, виноват, а просто обманывал да и все, и большинство все это делалось по пьяной лавочке: и я, и Россохин Василий мало были трезвы, куда ни позовут в гости, везде винцо да пивцо, а то и с себя продавали иногда и пили. И все это делалось не почему-либо другому, а просто доставали не честным трудом, обманывали монашек да попов, да последователей ихних, которых они рекомендовали»[16].

Приговор Михаилу Поздееву был вынесен 7 мая 1941 г. Особым совещанием при НКВД СССР: «Поздеева Михаила Алексеевича как социально-опасный элемент заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на восемь лет, считая срок с 21 июня 1940 г.»[17]. Его вновь отправили Карагандинский лагерь. Из лагеря он был освобожден досрочно, летом 1944 г. (опять же интересно, за какие заслуги?)[18]. Кстати, при аресте в 1952 г. Поздеев сообщил следственным органам: «в связи с чем я был освобожден досрочно – точно не знаю»[19]. Удивительное незнание: все-таки срок сократили вдвое!

Святой старец из ИПЦ [20]

Местом жительства освобожденный из лагеря 57-летний Михаил Поздеев выбрал поселок Луговой в 120 км от г.Джамбула. Почему именно его – сказать сложно, но, учитывая, что сразу же поселился там на квартире у монахинь, еще в лагере знал о них. Прожил он в Луговом до декабря 1944 г. Вероятно, уже там он сориентировался в изменившейся ситуации: большинство монашествующих лиц состояло в истинно-православной церкви, легально действующую православную церковь не признавали, называли ее продажной и советской. Замкнутость организации была только на руку самозванному архиепископу, позволяя ему надежнее скрываться от властей и жить за счет приверженцев этого течения, совершая богослужения на дому. Катакомбники испытывали большую нужду  в духовенстве, особенно в архиереях, и более легковерно приняли Михаила с его архиепископской легендой. Он уверенно представлялся архиепископом Серафимом.

В декабре 1944 года он переехал в соседнюю Чкаловскую (ныне Оренбургскую) область и, не имея постоянного места жительства, стал разъезжать по разным городам и селам, устанавливая контакты с катакомбниками. Чаще всего находился в г.Соль-Илецке, где наладил хорошие контакты с группой истинно-православных христиан, которой руководила Мария Степановна Сапрыкина. Регулярно совершал тайные богослужения в Соль-Илецке и окрестных селениях, на которые собирались человек по 10-30 верующих. Своих приверженцев убеждал не посещать «советские» церкви, предрекал, что «недолго нам осталось мучаться, [что] царь Николай II и члены его семьи живы, скрываются в пещерах в районе г.Верхотурье Свердловской обл., и скоро они снова займут свое место… Для большей убедительности я себя выдавал за брата Николая II – Михаила»[21].

Так продолжалось два месяца. Съездив в г.Чкалов, Поздеев узнал, что монахини есть и в селе Козловке Покровского района. В феврале 1945 г. он отправился к ним, но его ждало разочарование: монахини Мелания и Прасковия придерживались легально существующей церкви и подпольного архиерея не приняли. Впрочем, он быстро выяснил, что в селе есть и приверженцы истинно-православной церкви, к которым и пришел. Группой руководил Никита Кончаков, каждую неделю в субботу и воскресенье они проводили тайные богослужения. Большой популярностью пользовалась книга «Сионские протоколы» Сергея Нилуса, которую часто читал и комментировал Кончаков, считая пророческой. Группа была невелика по составу: восемь активных членов-мужчин и их жены. Члены группы придерживались апокалипсических настроений: колхозы не признавали и не состояли в них, полагая «гнездом сатаны», созданным антихристом (под антихристом подразумевались Коммунистическая партия и советская власть); ждали скорой войны между Америкой и СССР, в которой поражение должен был потерпеть Советский Союз. Стоит отметить, что эти верующие не совсем были оторваны от политических реалий: высказывания относятся к февралю-июню 1945 года, когда противоречия между союзниками были весьма явственны[22].

К моменту появления в Бузулуке Михаила Поздеева группа ИПЦ там уже существовала. Начало организации было положено еще в 1943 г., руководили ею «прозорливый старец» Иван Кононенко (по прозвищу Иван-босой, поскольку зимой по два месяца ходил босым по улице) и Стефанида Васильева.

Как ни странно, с членами этой группы, в том числе со Стефанидой Васильевой, Михаил Поздеев познакомился в православной церкви на рынке. Посещение храма они объяснили соображениями конспирации. В остальном же Михаил услышал типичные для ИПЦ воззрения: пока шла война с Германией, они желали победы Германии, потом питали надежды на победу Америки в предстоящей войне, себя объявляли приверженцами тихоновского течения. Михаил Поздеев внимательно слушал и наблюдал, чтобы выбрать для себя наилучшую манеру поведения. Ему это удалось. Услышав о приверженности к тихоновскому течению, не умедлил сообщить, что в архиепископа его поставил сам Патриарх Тихон, уверил, что разделяет все антисоветские настроения участников группы, рассказал о своем пребывании в лагерях. Вскоре услышал и новые интересные подробности: под большим секретом участники группы говорили, что один из членов группы – Кондратий Караваев – это сам наследник Алексей. Изрядно повзрослевший «наследник» вместе со своей единомышленницей и сожительницей Стефанидой Васильевой сладко мечтали о том, как сменится власть и они будут «жить в Петрограде и управлять Россией». Другой член группы – Иван Трифонов (по прозвищу Иван-Клин) – также прозорливец и сам царь Николай II. Он тоже мечтал, как поедет в Петроград и будет ездить только на автомобилях. Иван-Клин и Кондратий Караваев являли собой самозванческий тандем – трогательно называли друг друга «отцом» и «сыном». Как тут было не вспомнить Поздееву и о своем «княжеском» достоинстве! Он и не умедлил это сделать. Вот только найти общий язык с «царем» и «наследником» не удавалось.

Вскоре Поздеев стал явным религиозным лидером этой группы. Теперь богослужения велись им трижды в неделю, а своих приверженцев он всячески укреплял в отвращении от легально открытых церквей, убеждая их в том, что «в эту церковь ходить бесполезно, [что] в ней не добьешься спасения души, так как это открылись, как он заявлял, «советские» церкви; [что] священники, которые служат в легальных церквях, якобы продались Советской власти и защищают ее интересы; что в легальных церквях будто бы священники – коммунисты, носят партийные билеты и молятся за антихристов. На тех же нелегальных сборищах Поздеев говорил, что легальная церковь – это церковь безбожников, что только т.н. «истинно православная церковь» тихоновского течения защищает интересы верующих и является истинно православной верой»[23]. В ход вновь пошла и былая легенда о спасшейся царской семье, скрывающейся где-то в пещерах, причем Михаил Поздеев готов был лично передать им собранные материальные средства. Участники группы, действительно, кое-что пожертвовали в пользу «царской семьи». Повторил Поздеев и старый трюк с фотографией: сфабриковал в 1945 г. свою фотографию совместно с Патриархом Тихоном. Появился и новый элемент в легенде: Поздеев рассказывал, что «к нему якобы явилась Мать Божия и обещала его – Поздеева – поддерживать в укреплении истинно-православной веры». Прекрасный довод в пользу своего духовного руководства общиной, тем более, что на это руководство явно претендовали и некоторые другие члены группы – Иван Кононенко, Иван Трифонов. Именно они явно «топили» его потом своими показаниями на следствии 1952 г. – как никто другой из членов группы.

Репутация «архиепископа Серафима» быстро росла, его в группе уже почитали святым старцем. Ходить в действующие церкви он запрещал, наставлял молиться дома и совместно – с группой, деньги и средства нести ему. Были у него и особо преданные приверженцы, например, Лидия Михайловна Садаева, ставшая его послушницей и сопровождавшая его во всех поездках. Поездки были плодотворными: последователи появились у Михаила Поздеева и в г. Куйбышеве, и в Тоцком районе Чкаловской области – в самом Тоцке и в селе Кирсановке. Кстати, сам Поздеев во время своих поездок церкви посещал.

Активно разъезжали по селениям Оренбургской области и другие участники группы. Кондратия Караваева, например, следственным органам в 1952 г. так и не удалось найти. Стефанида Васильева тоже отличалась большой активностью и особой враждебностью к советской власти, на что, впрочем, у нее были личные основания: ее отец был расстрелян. Стефанида страстно ждала нападения Америки на СССР, поражения последнего и последующего восстановления царской власти и истинной веры. Даты нападения Америки на СССР, объявляемые ею, все не сбывались, что не без язвительности отмечал Михаил Поздеев, явно чувствуя в ней еще одну конкурентку в деле духовного руководства группой. Стефанида нигде не работала, просила подаяние, причем тунеядствовала не по лени, а по идейным соображениям, не желая работать на «антихристову власть». Яро ненавидела колхозы, запрещала участникам группы молиться за умерших колхозников, говорила, что «колхозы созданы антихристом для того, чтобы мучить народ и издеваться над ним». В группе были сильны апокалипсические настроения, и сама Стефанида говорила, что вся жизнь на земле идет по священному писанию, и вот сейчас «сатана на время вырвался из бездны ада и издевается над народом [под сатаной подразумевались Коммунистическая партия и советская власть], но скоро… сатана обратно будет брошена в бездну ада, уничтожится ее власть и наступит божья, царская власть». Стефанида имела большое влияние в группе, и не только благодаря своим пламенным речам, но и тому обстоятельству, что была послушницей у почитаемого членами группы за прозорливого старца схимонаха Максима. Стефаниду, как и Кондратия Кононенко, следственные органы в 1952 г. так и не нашли.

Войны с Америкой ждали страстно, так страстно, что все казалось неважным пред этим: не надо ни костюм новый покупать, ни дом ремонтировать, вот-вот грянет война, и тогда-то все переменится. Война рисовалась жестоко, например, в 1947 году Иван Трифонов говорил: «Теперь уж скоро американцы и англичане нападут на СССР, у них уже все готово. Нам только надо больше молиться Богу, чтобы он помог им победить наших антихристов. Вот когда уж они придут, [то] дадут жизни этим антихристам (имея в виду коммунистов). Их американцы также уничтожат, как Гитлер уничтожал евреев в г.Харькове, – закрывали всех в один дом и сжигали. Они помогут нам и разогнать колхозы, тогда вернутся хозяева и народу будет жить лучше». Ожидание войны сопровождалось высказываниями об идейном дезертирстве: об отказе воевать за антихристову власть говорил получивший в 1948 году военный билет Иван Кононенко, кстати, уже дезертировавший из армии в 1942 году.

Каждое политическое мероприятие истолковывалось в апокалипсическом духе: денежная реформа 1947 г. – знак приближения конца света, а за сменой денег последует смена власти; отмена карточной системы в 1948 году – признак слабости советской власти, которую «вынудила» к этому Америка. Популярно было предсказание о царствовании «красной звезды», которое будет недолгим, но кровавым.

Отказ от работы в советских учреждениях был также одной из принципиальных позиций членов группы. В 1945 г. Иван Кононенко и Михаил Поздеев запрещали получать паспорта от «антихристовой власти» и устраиваться на работу. Средства к существованию члены группы (помимо сбора подаяний) получали кустарной работой и от своего хозяйства (по крайней мере, это считалось наиболее желательным).

Именно по обвинению в тунеядстве и в проживании без документов Михаил Поздеев был арестован 8 февраля 1952 г. и приговорен народным судом г.Бузулука 10 марта 1952 г. к двухгодичному заключению. 4-5 июля 1952 г. судебная коллегия по уголовным делам Чкаловского областного суда приговорила его, равно как и Ивана Трифонова и Ивана Кононенко, каждого к 25 годам заключения в исправительно-трудовой лагерь за антисоветскую агитацию. Поздеев и Кононенко свою вину признали, Трифонов яростно отрицал.

Еще один самозванческий спектакль закончился гнусно и грязно. Уже после приговора обвиняемые продолжали выгораживать себя и «топить» подельников.

Иван Трифонов еще 9 июля 1952 г. подал кассационную жалобу, утверждая, что на собраниях группы он был всего три раза, антисоветских разговоров не вел, а на следствии его оклеветали Михаил Поздеев и остальные члены группы, считавшие его виновным в аресте их лидера – Поздеева. Однако судебная коллегия оставила приговор в силе.

В 1954 г. (по чьей инициативе, не ясно, вероятно, в ходе проверки дел сталинского периода), Чкаловская областная прокуратура рассмотрела это дело вновь и сочла, что «назначенная им судом мера наказания, хотя и не выходит за законные пределы, но по размеру своему резко не соответствует содеянному», посему постановлением президиума Верховного суда РСФСР от 2 июля 1955 года Поздееву и Кононенко срок был сокращен до 10 лет, а Трифонову до 6. При рассмотрении этого дела прокуратура запросила производственно-бытовые характеристики на осужденных из лагерей. Пришла такая характеристика и на Поздеева из ИТЛ г.Тайшета Иркутской области: «За время нахождения в подразделении п[очтового] я[щика] 90/1-053 с 28 мая 1954 года использовался на работах по самообслуге. К работе относится добросовестно. В общественно-полезной работе не участвует. Нарушений режима не имел. По состоянию здоровья – инвалид».

1 февраля 1955 г. Михаил Поздеев, не зная о пересмотре дела, подал жалобу в Верховный суд РСФСР: «10 марта 1952 года, народный суд II^го участка г.Бузулука Чкаловской обл. рассмотрел мое дело по обвинению меня по ст.192 «в» 2^й части УК РСФСР и приговорил меня к 2 годам лишения свободы без поражения в правах.

После суда меня в тот же день увезли в г.Чкалов, где подвергли дополнительному следствию по клеветническому наговору Кононенко И.Ф. и Трифонова И.Я., которые специально для этого были подговорены орг[анами] МГБ, чего они сами не отрицали во время судебного следствия. Остальные свидетели, вызванные по моему делу – Парфенова Валентина Гавриловна, Бутенина Ольга Гавриловна, Суханова Любовь Ивановна и Маков Николай Иванович, – все из г.Бузулука, показали совершенно другое, категорически отрицая, что я якобы занимался антисоветской деятельностью. И действительно, где бы я не был, я никогда и нигде не занимался тем, что мне приписывают. Протоколы следственных органов, подписанные мной, во многих случаях не соответствуют реальной действительности и были подписаны мной только под угрозой применения ко мне насилия. А поэтому считаю приговор областного суда неправильным. Прошу Верховный суд РСФСР отменить приговор областного суда в г.Чкалове от 5 июля 1952 г. и освободить меня»[24].

16 марта того же года он в нетерпении отправил жалобу на имя Генерального прокурора СССР Руденко, в котором утверждал, что «предъявленное мне обвинение на следствии и суде я не признал, т.к. оно было оформлено следственными органами на основании вымышленных показаний свидетелей обвинения Трифонова Ивана Яковлевича и Кононенко Ивана Федоровича, с которыми я находился в ненормальных взаимоотношениях. Больше того, указанные свидетели сами оказались на скамье подсудимых, а следовательно не заслуживающие никакого политического доверия перед лицом следственных и судебных органов.

При этом должен буду сказать, что я под угрозой страшной матерщины и физической расправы [со стороны] следователя подписал весь материал допросов не читавши.

Вот почему три года спустя после вынесенного мне несправедливого и сурового наказания я решил обратиться к Вам, Генеральный прокурор, с просьбой рассмотреть мою жалобу, опротестовать приговор областного суда и дать мне возможность, 68-летнему старику и инвалиду, вернуться по гражданскому праву на свободу…»[25].

Дальнейший ход жалобы документально не установлен. Однако подельник – Иван Кононенко, 31 мая 1956 г. комиссией президиума Верховного Совета СССР был освобожден из-под стражи, а его осуждение признано необоснованным. Надо полагать, что тогда же подобному пересмотру был подвергнут и приговор относительно Поздеева и Кононенко[26]. Все трое реабилитированы в 1992 г.[27]

Юродство

Из заключения Михаил вернулся снова в Бузулук, где еще были его почитатели. Вскоре он восстановил контакты с единомышленниками и в селе Кирсановка.

Он был уже стар (в 1956 г. ему было 69 лет) и болен. Отголоском судебного процесса 1952 г. было и недоверие ряда членов группы истинно-православных христиан Бузулука, которые с подозрением спрашивали, почему он вернулся из лагеря, а другие епископы -- нет[28]. И, вероятно, впервые в его жизни эти подозрения были не обоснованы – вряд ли он теперь был интересен властям как секретный осведомитель, он просто попал под послесталинскую амнистию.

Михаил нищенствовал, побирался в центре Бузулука. Часто его видели пьяным и плачущим. Но сохранившие ему верность верили в его святость и вслушивались в каждое слово.

После возвращения из лагеря он оказался на попечении семьи Димитриевых – Василия Константиновича и Ольги Гавриловны[29]. Почитатели Поздеева живы до сих пор, но категорически противятся каким-либо записям их воспоминаний. Поэтому о последних годах жизни Михаила Поздеева сведений немного и все они нуждаются в проверке. Эти сведения восходят к устным воспоминаниям людей из его окружения, но сами воспоминания опубликованы человеком очень своеобразным – лидером Богородичного центра Иоанном Береславским, которого признают, по-видимому, не все почитательницы Михаила Поздеева. Иоанн Береславский пользуется воспоминаниями и другого своеобразного религиозного деятеля – Геннадия Секача, который настаивает на том, что получил хиротонию от архиепископа Серафима (то есть от Михаила Поздеева), что тоже признается не всеми. Иоанн Береславский активно публикует «откровения Серафима Соловецкого» -- явленные ему после смерти его героя в видениях. Кстати, и архивные документы, и «скудные бабские сплетни»[30] он считает свидетельством ничтожным, а посему не дает себе труда корректно их воспроизводить. Нам же, как историкам, важно не перепутать: что рассказывали близкие к «Серафиму» люди, а что привиделось Иоанну Береславскому через 30 лет после смерти Поздеева.

Полагаем, что с определенным доверием можно воспроизвести как воспоминания почитательниц следующую информацию из сочинений Иоанна:

«Послушницы тайком нашептывают: «Царского был происхождения. Особо почитал императора Николая, без слез не мог имя его поминать». Вспоминают слова старца о Соловках.

Он рассказывал, как-то на Пасху запели. Он тихонько пел, а все сидящие с ним зэки говорят: «Ой, какой хор поет!» Он смотрит на них и думает: «Господи! Да у меня уже и голоса нет. Какой хор?» Потом приходит Кондратий (который с ним сфотографирован), что сидел в другом корпусе, и говорит: «Я слышал, какой хор у вас в бараке. Я через стенку слышал такое пение!» Владыка тогда подумал: «Значит, ангелы с нами служили!»

Говорил: «Эх, вы ничего не знаете, что люди пережили!» И скорее в свою келью. И уже плачет... Очень чувствительный был. Нервы были на пределе.

Как их мучили! Какое плохое питание было на Соловках! «Кулага» - вода и две-три ложки муки. И если это была мука, то еще - сила. Это ели целый день. А хлеб, если давали в месяц два-три раза, сильные у них отнимали. Только Господь и питал их...

Когда наступало потепление, ели какие-то кустарнички, искали траву. А когда их кормили, они соль немного воровали. И эту траву (лебеда маленькая) макали в соль. И потом опухали. Все опухшие лицами, и не узнавали друг друга...

Как-то вступился за одного лжекатая (ложно обвиненного в доносе; катаями в соловецкой истории называли стукачей, что за краюху хлеба закладывали соседей по бараку, и зеки устраивали темную - завязывали лицо одеялом, ноги тряпкой и перекатывали руками и ногами, пока тот не умирал): «Меня катайте вместо него». Оставили в покое. Владыку любили, чтили его как Бога.

В его помяннике было записано 500 человек. Когда поминает он, всегда называет императора Николая, святейшего патриарха Тихона замученного, Антония, Феодосия, иеромонаха Прохора, сожженного в печи... имена 12-ти называл - Никандра, Иосифа, Владимира, Макария, Кирилла, Артемия, Никодима... Он нам сказал: «Молитесь к ним: святые отцы, молите Бога о нас, грешных, примите нас в свое стадо». Это святые, которых он чувствовал. О них просил и нам передал. Не мог помянник сам читать. Просил, чтобы кто-нибудь читал, а сам рыдал»…

Послушники его говорят, доброты подобной не видели ни у кого. Никого не осуждал и всех прощал. Брата своего духовного, Никандра, старца ИПЦ, сказочно любил и вспоминал немногословно. Очень любил детей. С протянутой рукой просил милостыню у продмага и, собрав деньги, покупал карамельки детишкам, - неповрежденным оком видели в нем серафима огненного: «Вот, боженька идет!..»

«Зайдет в столовую, начнет креститься, молиться, ручку протянет - ему подают, подают... Когда Д. его приняли, они тоже бедно жили, и его кормили. А потом он хорошо стал им помогать. Ему присылали посылочки, деньги. Были такие люди. И он стал меньше ходить».

Раздавал все, ничего себе не оставлял. Исцелений от него было несчетно, в том числе от паралича. Особенно многих исцелял после оренбургского атомного взрыва - маслами неземного происхождения. Носил их всегда при себе, как открыл уже из вечности (ночью прятал под подушкой и матрасом).

Носил одну серую рубашку. Ангелы ее латали, и сестрички удивлялись: «Батюшка несколько лет носит рубашку одну и ту же, и не снашивается, в штопке не нуждается». Но и ту подарил - «сними с себя последнюю рубаху».

Однажды ехал с послушницей и увидел на вокзале Ольгу Николаевну. «Людмила, дай мне из сумки хлеб». Та знала, как владыка раздает последнее, спрашивает: «Вы кому хотите?» Владыка: «Молчи. Только к нам не подходи. Как сидишь, так и сиди». Смотрю, идет по перрону, как по морю суху, светлая такая, платочек на ней, лицо сияет. Я ему: «Владыченька, с кем это вы так долго беседовали, как с дорогой сестрой?» - «Это была Ольга Николаевна, сестра императора Николая».

Милосердствовал владыка, зарабатывал на кусок хлеба тайными службами по ближним селам, чаще в Кирсановке. Пенсии не получал ни гроша. Вообще нигде как гражданин не числился, советских печатей не принял. Не примет и стадо его ничего антихристова. Однажды только Мануил Лемешевский 100-рублевую бумажку подал его сестричкам (в помощь старцу), и ту отверг. В 1946 году председатель райисполкома на Пасху разрешил ему служить дома открыто. Не просто так, а за тайную мзду - 1200 руб. (огромную, по тем временам, сумму). Отдавали выкуп через верного старичка. Милиция в тот день не трогала...»[31]

Как обычно и бывает, воспоминания о духовном лидере полны описаниями чудес и пророчеств, исходящих от него:

«Трезвый ложится на тротуар, руки раскидывает. Думают, в алкогольном опьянении. А он юродствует: народ сопьется. По городу ходит с совдеповской куклой, дергает ее сзади за пуговицу, та издает мучительный стон. Бросает куклу в кусты: аборты провидел. И сейчас ее можно видеть, серафимову куклу, - страшный прообраз современных абортов, всех младенцев, зарезанных в утробах и кричащих: «Мама!!!»…

«Просвещение ума владыки было необычайным. Не читая ни газет, ни книг, беседовал на различные темы. Окормлялись от него высокоодаренные натуры: профессора, музыканты, художники, артисты. Приезжал к нему писатель из Сибири. Вышел после трехчасовой беседы окрыленный»...

«На свадьбу однажды пригласили старца. Какая-то нечисть подвыпившая дернула за волосы, крикнула:«Колдун с косичкой!» Старец только коснулся его лба, и вырос рог, серо-зеленый, три сантиметра диаметром. На свадьбе поднялся переполох. У человека того глаз заплыл и губы стали набухать, лицо остервенело, зверь какой-то проступил на нем. Бросились было за Серафимом, а того и след простыл. Исчез. (Мимо проходил автобус, поднял руку, и взяли его)».

У некого Фомича был сын пяти лет. Болезнь ног, не ходил. После Всенощной на Троицу пришел в его дом: «Что с мальчиком?» - «Сынок больной, владыка, ножки не ходят». Пошел, обломил ветку акации. Очистил, благословил, дал в руки. Вложил в одну, потом в другую. «Теперь встань и ходи». Мальчишка побежал даже. «Дедушка, дедушка! Посмотри, ноженьки ходят!» - «И крылья, как у птички», - добавил владыка, благодаря Господа и знаменуясь»…

«В Сорочинск поехали. Там у чада его, Ульяны, дочка лежала с ножками высохшими, и веревками повязаны. Владыка пришел к ним, отпустил послушниц: «Идите ночевать к Марии, я один останусь». Подошел к больной: «Хватит лежать, Анна». Развязал ноги, веревочки собрал. «Ну, вставай, девка. Иди чай заваривай мне». Та заплакала: «Владыченька, я семь лет на ножки не встаю». - «Сказал тебе: иди!» Встала и пошла»...[32]

Существует и «Житие епископа Серафима», составленное верующими секачевской ветви катакомбной церкви, где описан еще ряд свидетельств о чудотворной силе «старца Серафима»:

«По его молитвам были исцелены несколько человек, Например пятилетний мальчик Александр, который не ходил от рождения пять лет. Владыка осенил мальчика крестом и дал ему две палки. Мальчик стал ходить, сначала с двумя палками, а до этого только сидел и качаясь часто просил: "Боженька, дай мне ножки!" На следующий день Владыка пришел и отобрал одну палку, а на третий отобрал вторую палку и мальчик стал хорошо ходить. Сейчас Александр Маков проживает в г. Чернигове (он внук протоиерея Александра Макова).

Так же хорошо известен случай исцеления скрюченной девушки, заболевшей во время войны. Владыка служил на квартире, где проживала Мария Стручкова в деревне Кирсановка Томского района. Как-то после службы Владыка сказал: "Мария подай мне воды", - а она лежала не вставая с постели года три! После слов Владыки, по свидетельству Марии, ее как током прошибло и она стала владеть ногами и руками, стала ходить. Но руки ее исцелены не полностью. Она жива до сих пор и проживает в Оренбурге (ул. Ленинцев, дом 5, кв. 2).

Однажды был такой случай. В городе Куйбышеве в одном доме собралась молодежная вечеринка по случаю дня рождения хозяйки дома девушки Зои. Она пригласила своих друзей, но юноша, с которым она дружила, не пришел ее поздравить. Его имя было Николай. До этого у них произошел конфликт. Она ждала, что он сделает шаг к примирению, но он этого не сделал. После торжественной трапезы все стали танцевать. У нее же не ока-залось пары. Тогда она взяла икону святителя Николая и сказала: "Мою любовь тоже зовут Николай, но он не пришел, ты будешь вместо него." Она взяла икону и стала танцевать с ней, но не придя и круга вдруг замерла на месте, стала как каменная, так, что никто не мог сдвинуть ее с места. Друзья перепугались и убежали. Так она стояла весь Великий Пост, никто ничего не мог сделать. Врачи сказали, что она жива, но она не ела, не пила, и не падала. Сюда стало стекаться много народа. Иногда от нее слышались крики: "Весь мир сгорит в огне. Люди, кайтесь, скоро Пришествие Христа." дом был окружен. Хотели вырубить пол, но когда начинали это делать, из досок начинала проступать кровь. Хотели искусственно кормить и вскрыть трахею, но тело не поддавалось ни скальпелю, ни ножу. Приезжали разные священнослужители из патриархии читать молебны. Даже сам Патриарх Алексей отслужил молебен, чтобы взять икону святителя Николая у этой Зои. Но икона не была им отдана.

И только за три дня до Пасхи Владыка Серафим пришел и взял икону у нее с очень простыми словами: "Ну что, настоялась. Давай сюда икону," Зоя пришла в себя, а потом рассказывала: "Ой, мама, так страшно на том свете, Как люди заблуждаются, когда они серьезно относятся к этой жизни, и шутят о той загробной, даже не зная, что ждет их." Три дня она прожила и в Светлое Христово Воскресение представилась ко Господу»[33].

Согласно информации, опять же размещенной на сайте Богородичного центра «Соловецкий международный мемориал», послушница Михаила Поздеева Людмила Садаева незадолго до своей смерти поведала священнику, что «бывший архиепископ Серафим Соловецкий, умерший в 1971 году, является великим князем Михаилом Романовым и младшим братом последнего русского царя Николая II. Людмила была келейницей отца Серафима и стала свидетелем того, как перед смертью старец открыл эту тайну своим духовным чадам сестре Анне и Марии, Вере Колюжной, Клавдии Хорохориной, поклявшись при этом на Святых Дарах»[34].

Со слов последователей «старца Серафима» записаны и свидетельства о его кончине:

«Перед смертью часто за сердце держался. Сдало сердце старческое… Умер святейший агнец многоскорбный, владыка наш, патриарх Истинно-Православной Церкви Серафим Умиленный (в схиме Антоний) в 8 часов утра в воскресенье 16 мая 1971 г. Вначале собрались 50 человек самых ближних из его стада, прибыл катакомбный архиерей владыка Алфей, а потом еще 150 пришло из окрестных мест. С великой скорбью вспоминали псальмы его и стихи. «Не плачьте о мне, радуйтесь...».

Хоронили его на четвертый день, в четверг, - ни малейших следов тления, только сильное благоухание от гроба.

Несут владыку на кладбище, а владыка Геннадий бесстрашный, с четками в руках: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного. Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй мя»…

Владыка Геннадий тревожился. Искал лошадь: не от Бога - военных времен красная полуторка. Договорились было с татарами, да лошаденка оказалась буйная - перевернет еще. Смирились. Постелили самотканный коврик - проводить в последний путь агнца. Владыка Геннадий распорядился накрыть воздушком, и уже больше нельзя петь.

В гробу владыка был еще прекраснее, чем при жизни. 10 раз умерший и воскресший, в одиннадцатый - глаз оторвать нельзя было от его лица: как бы слепленное из воска в вечности. Торжественно возлежал он на царском своем одре, как всегда - непобедимый и торжествующий, и над ним реяли венцы за победу над красным драконом, над красной церковью, над красной системой. Свидетели рассказывали: иные из прохожих видели ангелов небесных - огромной величины в порфировых одеждах, препоясанные голубыми лентами; сопровождали торжественное шествие со множеством других ангельских иерархий»[35].

Загробные откровения

Всю жизнь Михаил Поздеев рассказывал о себе легенды: он побывал и самозванным князем, и самозванным (судя по сохранившимся документам Белогорского монастыря) монахом, и самозванным архиепископом. Но лишь после кончины он сподобился высших эпитетов от своих почитателей, о которых при жизни вряд ли способен был и мечтать.

«Имя старцу нашему дало небо - Серафим Умиленный, второй после другого сладчайшего Серафима, старца Дивеевского. В XX веке приходил в Россию подвижник в силу Серафима Саровского - отец наш Умиленный Серафим. Как Креститель в силу пророка Илии приходил… Крепок был наш владыка. Один победил ГУЛАГ. Один вышел против красного дракона и нанес ему смертельную рану. В нем кротость и сила Давида, мудрость Соломона, златоустовы печати, в нем сплав всех святых отцов, в нем агнчье стадо Господне… Вчитываясь в животворящее его житие, я не перестаю удивляться сумме харизм, данных Господом этому последнему святителю. По крепости равен пророку Илии, по благодатным дарам - Иоанну Златоусту и Василию Великому, по подвигам юродства - Прокопию Устюжскому. Владыка заключал в себе совершенный сплав старческой силы - не меньше, чем у Серафима Саровского. Ближние знали строгость его жезла, великие дары целительства. Таинственная кафедра, как у Иоанна Кронштадтского, но на Соловках, в безмерных ширях этого апокалиптического царства, кровавым заревом занимавшегося над ним. Лужа слез после ночной молитвы владыки Серафима побуждает говорить о литургических высотах, достигнутых единицами праведников, равных Симеону Новому Богослову. Агнчье безмолвие и сила молитвы уподобляют великим афонским исихастам Григорию Синаиту и Григорию Паламе. Его премудрое простое сердце и прекрасные песни чем-то уподобляют старцу Силуану Афонскому. Жертвенностью, добротой своею несказанной и слезами непрестанными владыка свидетельствует образ истинного епископа («отец несказанных слез» - так отзывается св. Игнатий Богоносец о епископской должности в христианской церкви). Напоминает старец и образ государя Николая II»[36].

Этот «симбиоз православной святости» -- «патриарх Соловецкий» -- уже канонизирован на ХХ-м «соборе» Богородичного центра («Православной Церкви Божией Матери Державная»). День памяти и прославления святого Серафима Соловецкого - 22 октября 2000 года. А в момент рукоположения верного его адепта – Иоанна Береславского другой «преемник» -- Геннадий Секач – услышал «прямое благословение свыше от Серафима Умиленного»[37].

Судя по последним творениям «Блаженного Иоанна», «Серафим Умиленный» является ему в видениях с июня 2000 г. с изумительной периодичностью (а Иоанн с не меньшей пунктуальностью, как в дневнике, записывает все услышанное от него). С того света «Серафим» разъясняет и многие факты своей биографии – самозванной.

Согласно это, загробной, версии, он тот самый великий князь Михаил – последний русский царь. В 1918 г. в Перми его расстреливали, но так и не смогли убить, причем сюжет этот описан весьма выразительно, вот только явно не в стилистике прижизненной речи «Серафима», образцы которой встречаются неоднократно в собственноручных показаниях на следствиях:

«Трижды хотели арестовать меня и не могли войти. У них дрожали руки. Морды были красные, полупьяные, налитые, как у пиявок. В их лицах читался страх.

Подтверждаю: не могли расстрелять. Стреляли 20 раз. Дрожали руки. Осечки. Один упал от пьянства в обморок, у другого - три осечки. Был пьяные уже во время ареста, а один пил прямо в телеге по пути в Мотовилиху. Их охватывал ужас.

После 20 выстрелов бросились бежать, побросав оружие, боясь, что я их застрелю, поскольку обо мне шла молва как о новом Суворове среди солдат. Я с презрением выбросил оружие и ушел.

Да, я Михаил Александрович Романов в прежней жизни. Монах Михаил (Серафим) Поздеев, архиепископ катакомбной церкви и высший иерарх среди двенадцати апостолов Огненной Церкви III в российских небесах, апокалиптический судья и венчанный от Бога.

Мои сохранившиеся мощи, наперсный крест деревянный и Евангелие, благоухание от риз, бывших под поездом на пути в место атомной катастрофы, - знак моего царского величия. Мог ли удмуртский мужик, полуграмотный монашек Михаил Поздеев из Дебес сделать то, что сделал я?

О красноармейцах, арестовавших его и окружавших: Это были закомплексованные, неполноценные люди, сущие ничтожества. Они дрожал от страха и начинали служить, какими бы ни были предписания местного или центрального ЧК. Ничего не изменилось после их бунта. Плебейство сказывалось буквально в каждом их жесте и поступке. Это были жалкие рабы. Они не знали: упиваться ли им властью или служить прежним господам?

Подонки, проходимцы, воры и ничтожества сгубили Россию.

Боялись меня уже по пути. Я чувствовал их страх. А у меня страха не было. Я их победил еще по дороге, на телеге с лошадьми. Ни один выстрел не смогли они сделать. Перед мной стоял полуметровый щит, и пули отлетали. Бог предначертал мне долгий мученический удел и преображение царского венца»[38].

Далее «князь» уходит в Белогорский монастырь, где происходит его духовное перерождение под руководством опытных старцев, первым среди которых он называет Николая (что странно, поскольку при жизни Михаил Поздеев ссылался на старца Макария):

«Постились на хлебе и воде. Трудно было. Восставал вначале, по привычке царской, еще от Петра I идущей. Но Белогорские старцы покорили меня почти тотчас. Вот где увидел царское достоинство нищеты и впервые припал к источнику Евангелия. Увидел в монахах небожителей будущего. С острой тоской думал: если бы при дворе жил хотя бы один старец! Брат мой старший Николай, царь последний, хотел стать старцем при дворе. Григория-старца призвал на помощь династии, и что из этого вышло?

Атмосфера монашеской умной молитвы покорила полностью и показала превосходство монашеского делания над мирской суетой. И Господь открыл мне истинное призвание помазанника: обрести царское достоинство Христа в Его служении первосвященническом и царском.

Белогорские старцы (трое) никаких преимуществ и скидок мне не делали, хотя знали, кто я, за что, последний русский царь, я был им премного благодарен…

Клобук носил, не снимая и ночью, чтобы не обнаружили сходство внешнее с отцом моим, Александром III. Меня долго искали. И неудавшееся убийство навело всеобщий страх на красных. Объявили всероссийский обо мне розыск. Разослали тайные предписания по всем российским городам как опознать меня - о моей внешности, манерах, окружающих и т.п. Ни один из злодеев не мог догадаться, что я подамся в духовные. И деланию монашескому предался я, как раньше военному - со всей страстью своей…»[39]

Есть в посмертных откровениях и объяснение того, как князь Михаил стал архиепископом Серафимом, даже противоречие снято – оказывается, речь идет не об архиепископе Серафиме Остроумове, а о хиротонии подлинного князя Михаила в архиепископа Смоленского, который не имеет отношения к Серафиму Остроумову («блаженный Иоанн» в своих творениях сразу говорит, что «когда писал о нем, я не пользовался документальными данными. Я считал позорищем опираться лишь на исторические факты»[40], поэтому не его забота – противоречие посмертных откровений с историческими документами, даже если это собственноручные прижизненные писания его героя):

«После трехмесячного пребывания в Белогорском старческом блаженстве отцы послали меня в мир к патриарху Тихону передать письмо от них. Николай, Белогорский светильник, просил в устной беседе умолять патриарха стоять несломимо и не заключать сделок с коммунистами. Тихон был, как царь Николай, последний русский патриарх истинного духа…

Старцы укрепляли патриарха Тихона и вели его духовно. На епископской хиротонии за три дня до своей кончины Тихон, скорбя сказал: «Старцы были правы. Не послушался я их. Надо было сразу перейти в подполье. Церковь укрепилась бы, и остановилось бы победоносное шествие коммунизма. Но теперь поздно». Провидел церковь старческую. «Теперь тебе препоручаю жезл первосвященнический. Веди церковь путем, указанным отцами Белогорскими. Скажи своим: Тихон скоро освободится. Престол тебе препоручаю и Владычице Небесной». На этом прервал. Времени у него оставалось мало. За ним зорко следили, и здоровья никакого.

Патриарх Тихон считал старца Николая своим духовником и по его прямому благословению посвятил меня в епископы как преемника»[41].

Последующая биография в загробном изложении становится намного героичнее, чем та, что зафиксирована документально. Чтобы сделать своего героя «патриархом Соловецким», «блаженный Иоанн» отправляет его в Соловецкий лагерь не на два года, как это было на самом деле (с 1929 по 1931 год), а на 15-ть. Причем в посмертных откровениях приводится даже хроника духовного преображения Серафима на Соловках в 30-е годы, когда, согласно документальным данным, он пребывал на свободе или отбывал срок – но отнюдь не на Соловках. «Крепок был наш владыка. Один победил ГУЛАГ». Именно в его «крепости» (вот только почему так сложно найти ее в материалах следственных дел, в которых подельники Поздеева предстают много достойнее его) основа духовного перерождения всего Православия и всей России…

Странная судьба – самозванец при жизни и после кончины рождает легенды, на которые не хватило его фантазии.

Послесловие

Я не собираюсь разубеждать почитателей «Серафима Умиленного» -- тем более, что они презирают исторические факты. И моей целью не является очернить их святого. Но как совместить исторические свидетельства и образ святого подвижника, каким он остался в устном предании среди определенных групп верующих?

Мне не раз задавали этот вопрос. И их действительно нельзя совместить никак. Как в 1927 г. пермский следователь не мог понять, как сидящего перед ним мелкого мошенника кто-то мог принять за великого князя, так и сейчас для меня логически необъяснимо, как разные люди на протяжении десятилетий не видели, что малограмотный длинновласый странник по уровню своей культуры не может быть ни князем, ни епископом, хотя бы потому, что стиль речи его, познания – совсем другие. Ведь как бы ни скрывался аристократ, он не сможет, даже если захочет, говорить и писать так, как записывал свои показания Михаил Поздеев. А реальный Михаил Поздеев просто не мог написать те духовные стихи, которые приписывает ему «блаженный Иоанн» и рассуждать о тех высоких религиозно-философских вопросах и глубинах эзотерики, которыми полны его загробные «откровения», просто потому, что он не владел этой лексикой и не был знаком в достаточной мере с этими религиозно-философскими вопросами. Человек может в своей жизни меняться, совершенствоваться, но он не может существовать одновременно в столь разных параллелях.

И все-таки ему верили и даже сейчас верят. Потому что всегда находились те, кто очень хотел поверить в реальность того, что он говорил. В 20-е годы верующие так хотели верить, что царская семья спаслась и вскоре все изменится – восстановится прежняя власть и кончатся гонения на религию. Прошло время, и в 30-е годы в это стали верить меньше, хотя надежда еще теплилась, но актуальнее было уже просто найти священника, который исполнит требы, поскольку действующих храмов становилось все меньше. И Михаил Поздеев, как талантливый артист, почуял эту перемену – «стал» иеромонахом и архиепископом. Но и в 20-е, и в 30-е годы он действовал среди прихожан легальной православной церкви. И только в 50-е годы ушел в катакомбы – именно потому, что легализация церкви лишила его возможности промышлять образом бродячего архиепископа в действующих приходах. Его переход в ИПЦ был не идейным, а вынужденным сугубо материальными условиями. Но избранный им образ благообразного старца, жизнь положившего за утверждение веры, отсидевшего по лагерям десятилетия («блаженный Иоанн» говорит, что «Серафим Умиленный» отсидел 39 лет и готов был сидеть дольше – несломленный) – был очень востребован в сознании последователей катакомбной церкви, которые в таком гонимом идейном странничестве и видели образ истинной церкви.

[1] Обстоятельства появления самозванного «князя» и ход расследования 1927 г. излагаются по материалам архивно-следственного дела, хранящегося в фонде Государственного архива административных органов Свердловской области (Ф.1. Оп.2. Д.17392). Материалы этого дела, равно как и материалы остальных следственных дел на Михаила Поздеева, на основании которых написана данная статья, опубликованы в книге: Алексеев В. В., Нечаева М. Ю. Воскресшие Романовы?.. К истории самозванчества в России ХХ века. Часть I. Екатеринбург, 2000. – 397 с.; Часть II. Челябинск, 2002. – 558 с.

[2] Центральный государственный архив общественных объединений Украины (далее: ЦГАООУ). Ф.263. Оп.1. Д.61482 фп. Л.15-31, 32-37; 43-59 об. В одном из допросов в 1940 г. М.Поздеев назвал иные сроки: в Соловках пробыл до 1933 г., а с 1933 по август 1934 г. – в Свирских лагерях (Там же. Л.60-63 об.).

[3] В обвинительном заключении от июля 1936 г. четко говорится: «Поздеев Михаил Алексеевич, будучи секретным осведомителем 7-го отделения СПО УГБ…» (Государственный архив Российской Федерации (далее: ГАРФ). Ф. Р 10035. Оп.1. Д. П-43317. Л.17-18).

[4] Там же. Л.6-6 об., 7-9.

[5] Там же. Л.8-8 об.

[6] Там же. Л.6-6 об., 7-9.

[7] Там же.

[8] Там же. Л.14.

[9] Там же. Л.12-12 об., 13-13 об.

[10] Там же. Л.19, II.

[11] По версии самого Василия Россохина, их встреча состоялась на вокзале в Москве, то есть позже, по дороге в Орел (ЦГАООУ. Ф.263. Оп.1. Д.61482 фп. Л.73-77).

[12] Там же. Л.43-59 об., 73-77.

[13] Там же. Л.15-31, 38-40, 43-59 об., 64-67 об., 73-77, 80-82 об.; Центр документации новейшей истории Оренбургской области (далее: ЦДНИОО). Ф.8003. Оп.7. Д.21144. Т.2. Л.205 (10-10 б).

[14] ЦГАООУ. Ф.263. Оп.1. Д.61482 фп. Л. 15-31, 38-40, 64-67 об., 68-70, 71-72, 88-90 об.

[15] Там же. Л.95.

[16] Там же. Л.43-59 об.

[17] Там же. Л.11.

[18] ЦДНИОО. Ф.8003. Оп.7. Д.21144. Т.1. Л.21.

[19] Там же. Л.105-107.

[20] Сведения о деятельности Михаила Поздеева в 1944—1952 гг. приведены на основании комплекса документов архивно-следственного дела, опубликованных в книге: Алексеев В. В., Нечаева М. Ю. Воскресшие Романовы?.. К истории самозванчества в России ХХ века. Часть 1. Екатеринбург, 2000. С. 209—349.

[21] ЦДНИОО. Ф.8003. Оп.7. Д.21144. Т.1. Л.22-28.

[22] Там же. Л.29-37.

[23] Из показаний И.Ф.Кононенко (Там же. Л.214-219).

[24] Там же. Т.2. Л.277-277 об.

[25] Там же. Л.280-282 об.

[26] В обширных творениях Иоанна Береславского, объявляющего себя преемником Серафима Соловецкого (то есть Михаила Поздеева), 1956 год неоднократно называется как год освобождения Поздеева из лагеря (Блаженный Иоанн. Победитель ГУЛАГА. Евангелие Соловков: Откровения Господа и Божией Матери 1991-2003 гг. Откровения Серафима Соловецкого, статьи блаженного Иоанна. Москва, 2004; Архиепископ Иоанн. Серафим, патриарх Соловецкий. — 2-е издание. — М., 2003; Блаженный Иоанн. Соловецкий сад. — М., 2004.

[27] ЦДНИОО. Ф.8003. Оп.7. Д.21144. Т.2. Л.302, 306-308 об.

[28] Житие епископа Серафима (http://katacomb.narod.ru/moss03.html)

[29] Там же. Возможно, речь идет все-таки об Ольге Гавриловне Бутениной, которая входила в состав бузулукской группы ИПЦ еще до 1952 г. (ЦДНИОО. Ф.8003. Оп.7. Д.21144. Т.1. Л.195-199).

[30] Блаженный Иоанн. Победитель ГУЛАГА… С. 5.

[31] Архиепископ Иоанн. Серафим, патриарх Соловецкий… С.207-208, 217-219.

[32] Там же. С. 215, 217, 220, 221.

[33] Житие епископа Серафима…

[34] http://www.solovkymemorial.ru/tprcsv.htm

[35] Архиепископ Иоанн. Серафим, патриарх Соловецкий... С.211—215.

[36] Там же. С.21-24.

[37] Там же. С.7.

[38] Блаженный Иоанн. Соловецкий сад… С.67-69

[39] Там же. С.37, 45.

[40] Архиепископ Иоанн. Серафим, патриарх Соловецкий... С.25.

[41] Блаженный Иоанн. Соловецкий сад… С. 48, 50.