Версия для печати

Прот. Александр Шмеман

ВОДОЮ И ДУХОМ,

ИЛИ О РАЗБАВЛЕННОМ ХРИСТИАНСТВЕ

С грустью закрываю последнюю, вышедшую на русском языке, книгу прот. Александра Шмемана «Водою и духом. О Таинстве Крещения». Православие не богато литературой по литургическому богословию, наша «наука» все еще с сомнительным успехом пытается превысить уровень семинарских изысканий XIX века, но и эта «многообещающая» работа прот. Шмемана, как и большинство его книг, как-то не радует, хотя о. Шмеман пытается писать современно и живо. Чужим остается ее огонь.

И все-таки книга полна полузабытых данных, нужных объяснений и драгоценных предложений. В ней подвергается осмыслению одно из центральных христианских Таинств, которое в приходской практике так часто формализируется, унижаясь тем самым до пустого, безжизненнаго обряда. Нельзя себе представить, что такая существенная проблема­тика не возбудила бы интереса читателя.

Книга разделена на части, которыя соответствуют отдельным фазам подготовки к Крещенію и самому обряду Крещенія и Мvропомазанія. Прот. Шмеман предлагает чита­телю длинныя цитаты из служебных текстов, сопровождая их своими комментариями. Этим приемом он пользуется почти во всех своих трудах. В книге «Водою и духом», вначале, говорится о подготовке к Крещенію, затем о самом Крещеніи, затем о смысле Мvропомазанія, после чего следует комментарий к уже исчезнувшей церемонии (шествие новокрещенных из крещальни в храм) и объяснение уже почти забытых молитв: молитвы перваго дня, наречение имени, воцерковление. Метод этот, состоящий в следовании богослужебным текстам, казалось бы, не должен порождать проблем. Он сам по себе как бы говорит о почтительном отношении к традиции и обезпечивает необходимую «право-славность», о которой автор так часто заявляет. Можно себе представить, что книга, написанная таким методом, содержит охранительныя и даже консервативныя идеи, что она возвращает изначальную полноту смысла Таинства там, где забыта его связь с органической жизнью Церкви, указывает на обстоятельства, которыя привели к тому, что сегодняшние христиане неправильно понимают Крещеніе и не сознают того, что оно в своей первоначальной форме было центральным моментом не только в жизни крещаемаго, но и в жизни всей Церкви.

Возвратиться к первоначальной чистоте и полноте церковнаго самосознания — вот, что должно было бы сделаться сутью лежащей перед нами работы.

Должно было бы, но... как-то эта суть его работы от читателя ускользает. То же относится и к другим книгам о. Шмемана. Поэтому и о них будет сказано несколько слов. Исправлять кого-то, предлагать кому-то измениться, в том числе и Церкви, — можно только с любовью, только с доверием. А именно доверия и любви к Церкви не хватает в подавляющем большинстве книг прот. Шмемана, в том числе и в обсуждаемой «Водой и Духом». Его комментарий литургических текстов состоит большей частью из сильно преувеличенной, нетерпимой критики той или иной церковной практики, того или иного искажения или опошления, это — критика Церкви как таковой. В полемическом задоре прот. Шмеман всегда выбирает самую сомнительную приходскую практику — иногда подумаешь, где он нашел такое? — и именно это провозглашается практикой Церкви как таковой. Перед читателем — ситуация предельно «трагическая» и «катастрофическая», и обновлять здесь уже нечего.

Прот. Шмеман часто прибегает к иронии, а также к патетическим возгласам типа «наш литургический упадок столь глубок...», «слишком долго связь между понятием Таинства и основным содержанием христианской веры была затемнена», «такова печальная ситуация», «мы должны вернуть Крещенію его смысл... и истинную действенность».

Богословская позиция самого о.Шмемана недостаточно четко проявляет себя и не свободна от противоречий. Чаще всего он призывает к обновлению и возвращению к зачастую мифологизированной и малопредставляемой им же «практике первохристианской Церкви» (особенно к обновлению определеннаго вида коллективизма в сознании и действиях церковной общины, но лишеннаго какого-либо мистическаго содержания, что очень напоминает протестантов). Тут он уже склоня­ется и к той мысли, что Церковь не может развиваться, провозглашая «упадком» все, что ему не нравится в истории Церкви. Это особенно бросается в глаза при оценке монашества. В книге «Введение в литургическое богословие» оценка монашества прикрывается эвфемизмами вроде: «особая литургическая ситуация монашества», «эволюция в ощущении Евхаристии» и т.д. Но чуть дальше узнаем, что в Византии произошла «внутренняя победа монашества, которая привела к фактическому контролю монашества над Церковью» (152). Но чтобы понять, какие «ужасные последствия» имел этот «монашеский контроль», нужно обратиться к другим книгам о.Шмемана, например, к «Евхаристіи» (1984), где он пишет: «К монашеству переходит и возглавление церковной жизни...», что «приводит, постепенно, к клерикализации Церкви... Сакрализация и клерикализация побеждают, что видно и в развитии храма и его устройства, которое все больше и больше подчеркивает отделение мірян от духовенства» (290). (Отделение мірян от духовенства — имеется в виду развитие иконостаса и т.д.). А поскольку из работ о.Шмемана выходит, что во всех бедах Церкви виновата именно эта клерикализация, следовало бы признать монашество самым главным врагом Церкви. Правда, иногда трудно уследить за мыслью о.Шмемана, — он обвиняет монашество в том, что «эсхатологический характер ранняго христианства» оно подменило «сакрализацией», а «сакрализация» есть последствие клерикали­зации, разделения общины и міра на священное и несвященное. Но в другом месте о.Шмеман уже говорит об эсхатологическом характере монашества, которое противостояло всеоб­щей профанизации, происходящей в общине. (Так и непонятно, какова же природа монашества — эсхатологическая или «сакрализующая»?)

Если ему это выгодно, о.Шмеман цитирует церковные ка­ноны... (Например, когда говорит о неканоническом поло­жении эмигрантских юрисдикций в Америке, которыя будто бы мешали созданию т.н. американской поместной автокефальной церкви). Но когда каноны ему «не подходят», прот. Шмеман делает вид, как будто бы их и не было вовсе: в нескольких своих работах, где о.Шмеман призывает причащаться за каждой литургией, он настойчиво пишет, что Церковь «никогда не призывала прихожанъ воздерживаться от Причастия».

Правда, здесь о.Шмеман выражается довольно ловко, по­тому что Церковь, действительно, никогда не призывала «воз­держиваться», она множеством своих канонов, по многим нравственно-каноническим причинам (препятствиям) категорически запрещала причащаться.

Судя по его работам, о. Шмеманом руководит не что иное, как страсть. Пишет он страстно, но односторонне и неправдоподобно, даже когда в положительном смысле описывает само Крещеніе (что и является главным сюжетом его книги). Пере­мещая акценты в дефинициях и описаниях этого Таинства, он пишет, что Крещеніе — это центральное Таинство, которое придает смысл не только всей жизни Церкви, но и всем праздникам, вплоть до Пасхи — «Пасха раньше была праздником Крещения». (Это утверждение встречается в книге неоднократно, без всякаго указания на то, что Пасха — это все-таки праздник Воскресения Христова). Поэтому неправиль­ное понимание Крещенія лежит в основе всех бед Церкви. (В книге «Евхаристія» то же самое утверждается о Причастии: там оно — центр всей христианской жизни, а неправильное толкование Таинства Евхаристии — источник всех церковных бед и причина дехристианизации міра). Этот неоправданный пафос — пред­ставлять то, о чем пишешь сейчас, как самое главное, самое существенное или самое вредоносное, — заставляет о.Шмемана относиться к любым ошибкам как к катастрофам.

В разгаре своей патетической полемики против Церкви о.Шмеман не хочет знать, что существуют миллионы христиан, которые все еще помнят, что их Крещеніе было их «личным Воскресением в новую жизнь», «действительным переходом в Царство Небесное». И что, как в истории христианства, так и сегодня, без всяких указаний со стороны о.Шмемана, существуют христиане, которые живут Евхаристией и своей церковной практикой оживляют Церковь. Пр.Шмеман много писал о том, что Церковь забыла о связи между Крещеніемь и Пасхой. Однако забыть Церкви об этом просто невозможно. Церковныя Таинства и Праздники тесно связаны между собой, осо­бенно с центральным между ними — Пасхой, — что очевидно даже тем, кто не очень хорошо знаком с «литургическим богословием», а просто наблюдает за богослужением. Тем, кто любит Церковь, обидно, что о.Шмеман ничего этого не признает.

Пр.Шмеман, однако, идет еще дальше. Он не только стре­мится показать Церковь хуже, чем она есть (что можно было бы счесть субъективной оценкой), но он пытается заново интер­претировать ея сущность. Осторожно, не слишком откровенно, но настойчиво, он проводит свой собственный, часто субъективный взгляд на то, какой Цер­ковь должна быть. Он как бы пытается преобразовать, реформировать Церковь под себя, под собственные представления, как бы создать «свою Церковь». Во-первых, он хочет ее рационализировать, «обуржуазить», очистить от всякаго «безумия»: «Церковь всегда утверждала, что человеческий разум есть наивысшая, Богом данная человеку способность, и отвергала и осуждала любое превозношение иррациональнаго...» (137). Затем, прот. Шмеман является страстным борцом за «положительную духовность», как единственно возможную в Православной Церкви, которая должна корениться только в «радости, приятии и утверждении» (110) и которая, следовательно, имеет «космический славословящий характер» (110). Церковь должна всегда только хвалить, потому что «все есть благо», «даже и человеческие страсти»», ибо они являются по сути «искаженными дарами власти и силы» (112-113).

По сути о.Шмеман сознательно и целиком отрекается от такой важной составной на пути к личностному спасению и соединению со Христом, как православной аскетики, подменяя ее собственными отвлеченными и абстрактными умозаключениями, основанными на идеях как протестантизма, так и гуманизма, ничего общего не имеющего ни со святоотеческой традицией, ни с христианством в целом. Непонимание, искажение и отказ от православной аскетики в его трудах – одно из характерных проявлений этой школы.

Характерно, что в трудах прот. Шмемана (кроме книги о «Великом Посте», где он без этого просто не мог обойтись) даже и не упоминается о покаянии и аскезе. А если уж он употребляет такия слова, как «отрицание» и «отречение», то лишь в скверной комбинации со словами «фобія», «бегство», «страх», «табу» (110). О «страхе Божіем» нет ни слова и в этой книге.

О взглядах о.Шмемана на монашество мы уже писали. О старцах он упоминает только раз, поместив их вместе с «гуру всех родов, даром язычников, чародейством и новым открытием сатаны» (95). Выходит, что в «идеальном» христианстве нет ни постов, ни покаяния (кроме «под­готовки к Крещению», потому что так, по его утверждению, будто бы было в «первохристианской общине»). Остаются только общая евхаристическая тра­пеза и благодарение. Принцип этого «розоваго христианства», этого легкого пути лучше всех сформулировал сам о.Шме­ман: «Быть семьею и реализовать себя, как семью — это и есть истинная сущность Церкви»! (193)

Кажется, что прот. Шмеман полностью осуществлял идеал семейной духовности у себя дома. Приведу только два свидетельства. Одно: епископ Православной Церкви, который на чистый понедельник, после вдохновляющей началопостной проповеди прот. Шмемана, в доме проповедника был угощен курочкой. Другое — близкаго знакомаго прот. Шмемана: «Многие помнят о. Александра — остроумнаго собеседника, охотно шутившаго, иногда жестоким словом кого-нибудь высмеивающаго, курящаго одну папиросу за другой, смотревшего по телевизору состязания по бейсболу, любившаго жизнь во всем ея разнообразии и богатстве, и тем не менее, мы можем сказать уже сейчас, что этот современник... рано или поздно будет назван и признан подлинным учителем Церкви».

Может быть, но до этого признания Церковь должна сильно трансформироваться, стать “семейственной” и славословящей, как желал того прот. Шмеман. Но это уже будет не та Церковь, в которой «начало премудрости — страх Божий», и где все пророки призывали к покаянию. Это будет не Церковь мытаря, вопиющаго: «Боже, милостив буди мне грешному», а Церковь того легкомысленнаго оптимиста, который был способен произнести лишь: «Благодарю Тя, Боже, и прочие безум­ные глаголы» (9-я песнь Вел. Канона св. Андрея Критскаго).

Я встречал людей, которыя у прот. Шмемана находят только то, что и нужно Церкви в ея сегодняшний, довольно трудный период: критику искажений и отступлений от настоя­щей православной традиции.

Для них критицизм о.Шмемана — не помеха. Но надо сказать и то, что эти люди одарены великой любовью к Церкви. Другие же, которые шумят все громче и громче как на Западе, так и в России, поднимают прот. Шмемана вместе с прот. Афанасьевым и (иногда) митрополитом Антонием Сурожским на щит своей частной и озлобленной борьбы против «консерватизма» и «клерикализма», авторитета духовников, против св. Традиции, как таковой, против постов в Церкви вообще. Сами они Церковь не знают и не любят, а поэтому и не способны оценить созидательную сторону книг о.Шмемана и воспринимают только то, что у него самого брало верх, когда он садился за письменный стол: отсутствие смирения, страсть к критике и реформаторству и уверенность в своей абсолютной правоте.

Но страсть, мы знаем из святоотеческого наследия, не освобождает человека от ответственности за те последствия, к которым может при­вести его деятельность.

Павле Ракъ

 Печатается по:

«Православная Русь», орган РПЦЗ, 1/14 мая 1990 г., № 9 (1414), стр. 10-11.

Дополнительно на эту же тему см.:

Богослужение. Отзыв на книгу прот. Александра Шмемана "Введение в литургическое богословие".
Протопресвитер Михаил Помазанский (+1988)

http://catacomb.org.ua/modules.php?name=Pages&go=page&pid=695