Версия для печати

БОРЬБА ЗА ЦЕРКОВНУЮ СОБОРНОСТЬ

Соборность, понимаемая как благодатное единство иерархического, личного и общественного начал, всегда была одной из самых излюбленных идей русского рели­гиозного сознания.

Поместный Собор 1917-18 гг., на котором избранные члены Русской Церкви пережили минуты такого благодат­ного единения, еще более увеличил религиозную жажду утверждения этого начала как нормы церковной жизни.

Но как показал реальный исторический опыт, идеал этот предъявляет чрезвычайно высокие требования к каж­дому члену Церкви.

Жажда приобщения к благодатной соборной жизни требовала от каждого члена Церкви воспитания в себе двух способностей: первое — умение и желание смиряться перед общим законом и общим благом, дабы предохранить соборный организм от духовного и физического распада, и второе, оказавшееся намного более трудным, — воспи­тание способности каждого лица быть свободным, не впа­дая в грех, ибо грех есть "преодоление" закона не к сво­боде, а к рабству.

Отказ от непреложного требования быть свободным порождал соблазн осуществления "соборности" уже не пу­тем добровольного взаимного смирения, а путем духовного насилия целого над индивидуальным, общего над частным, власти — над подвластными.

И тогда в Русской Церкви стала расти опасность пре­вращения церковного организма — в механизм, собора — в безликое и безвольное собрание, гармонии иерархичес­кого и личного начал — в канцелярски-бюрократический деспотизм церковного "начальства".

Вместо того, чтобы внедрить дух соборности во все стороны народной жизни, Русская Церковь сама оказалась захваченной смертоносным процессом духовного рас­пада и разложения, который стал уделом русского обще­ства и государства.

Но именно перед лицом этого победоносного шествия духа смерти с небывалой прежде силой проявили себя жи­вотворные энергии подлинной церковности.

Надежду на то, что соборность является единствен­ным спасением Русской Церкви, выразил арх. Иларион (Троицкий) в своем письме из заключения:

"Последние два года с лишком я не участвую в цер­ковной жизни, имею о ней лишь отрывочные и, возможно, не точные сведения.

Поэтому для меня затруднительно суждение о частно­стях и подробностях этой жизни, но, думаю, общая линия церковной жизни и ее недостатки, и ее болезни мне из­вестны. Главный недостаток, который чувствовался еще и раньше, — это отсутствие в нашей Церкви Соборов. С 1917 года, т. е. в то самое время, когда они особенно были нужны, так как Русская Церковь, не без воли Божией, вступила в совершенно новые исторические условия, усло­вия необычные, значительно отличающиеся от раннейших условий, — церковная практика, включая и постановления Собора 1917-18 гг., к этим новым условиям не приспособ­лена, так как она образовалась в иных исторических усло­виях. Положение значительно осложнилось со смерти Свя­тейшего Патриарха Тихона. Вопрос о местоблюстительстве, поскольку мне известно, тоже сильно запутан, церковное управление в полном расстройстве. Не знаю, есть ли среди нашей иерархии и вообще среди сознательных членов Цер­кви такие наивные и близорукие люди, которые имели бы нелепые иллюзии о реставрации и свержения советской вла­сти и т. п., но думаю, что все, желающие блага Церкви, сознают необходимость Русской Церкви устраиваться в новых исторических условиях. Следовательно, нужен Собор, и прежде всего нужно просить государственную власть разрешить созвать Собор. Но кто-то должен собрать Собор, сделать для него необходимые приготовления, словом — довести Церковь до Собора. Поэтому нужен теперь же, до Собора, церковный орган. К организации и деятельно­сти этого органа у меня есть ряд требований, которые у меня, думаю, общие со всеми, кто хочет церковного уст­роения, а не расстройства, мира — а не нового смятения. Некоторые из этих требований я и укажу.

1. Временный церковный орган не должен быть в сво­ем начале самовольным, то есть, должен при своем начале иметь согласие Местоблюстителя.

2. По возможности во временный церковный орган должны войти те, кому поручено Местоблюстителем митро­политом Петром (Полянским) или Святейшим Патриархом.

3. Временный церковный орган должен объединять, а не разделять епископат, он не судья и не каратель несоглас­ных — таковым будет Собор. (Подчеркнуто нами — Л. Р.).

4. Временный церковный орган свою задачу должен мыслить скромной и практической — созвание Собора. Последние два пункта требуют особого пояснения. Над иерархией и церковными людьми витает отвратительный призрак ВЦУ 1922 года. Церковные люди стали подозри­тельны. Временный церковный орган должен как огня бояться хотя бы малейшего сходства своей деятельности с преступной деятельностью ВЦУ. Иначе получится только новое смятение. ВЦУ начинало со лжи и обмана. У нас все должно быть основано на правде. ВЦУ, орган совершенно самозванный, объявил себя верховным вершителем судеб Русской Церкви, для которого не обязательны церковные законы и вообще все божеские и человеческие законы. Наш церковный орган — только временный, с одной определен­ной задачей — созвать Собор. ВЦУ занялось гонением на всех, ему не подчиняющихся, то есть на всех порядочных людей из иерархии и из других церковных деятелей, и, грозя направо и налево казнями, обещая милость покорным, ВЦУ вызвало нарекания на власть, нарекание, едва ли желательное для самой власти. Эта отврати­тельная сторона преступной деятельности ВЦУ и его пре­емника, так называемого Синода, с его Соборами 1923-25 гг., заслужила им достойное презрение, доставив много горя и страданий неповинным людям, принесла только зло и имела своим следствием только то, что часть иерархии и несознательных церковных людей отстала от Церкви и составила раскольническое общество. Ничего подобного, до самого малейшего намека, не должно быть в действиях временного церковного органа.

Эту мысль я особенно подчеркиваю, потому что здесь именно вижу величайшую опасность. Наш церковный ор­ган должен только созвать Собор. Относительно этого Со­бора обязательны следующие требования.

5. Временный церковный орган должен собрать, а не подбирать Собор, как то сделано печальной памяти ВЦУ в 1923 году. Собор подобранный не будет иметь никакого авторитета и принесет не успокоение, а только новое смя­тение в Церкви. Едва ли есть нужда увеличивать в истории количество разбойничьих Соборов; довольно и трех: Ефесского 449 г. и двух Московских 1923-25 гг. Самому же бу­дущему Собору мое первое пожелание то, чтобы он мог доказать свою полную непричастность и несолидарность со всякими политически неблагонадежными направлениями, рассеять тот туман бессовестной и смрадной клеветы, которым окутана Русская Церковь преступными стара­ниями злых деятелей (обновления). Лишь только настоя­щий Собор может быть авторитетным и сможет внести успокоение в церковной жизни, дать покой измученным сердцам церковных людей. Я верю, что на Соборе обна­ружится понимание всей важности ответственного церков­ного момента, и он устроит церковную жизнь соответствен­но новым условиям".

Основные идеи, высказанные арх. Иларионом в письме от 10/12 1927 г. и поныне остаются актуальными...

Опасность, указанная арх. Иларионом, проявилась сра­зу же после начала второго периода заместительства митр. Сергия. Признание за митр. Сергием в качестве "фактичес­кого управителя" Церкви права на перемещения и увольне­ния архиереев создавало порочный круг: изменяя в жела­тельном для себя направлении состав русской иерархии, он затем получал возможность создавать впечатление собор­ного одобрения своих действий. Ясно, что при такой по­становке дела "соборность" превращалась в полную фикцию. Аналогичную "процедуру" митр. Сергий проделал и с Синодом: выбрал по своему усмотрению из нескольких десятков русских архиереев шесть епископов с сомнитель­ной репутацией, но полностью ему послушных, и после это­го стал говорить о "соуправляющем" органе власти, под­крепляя подписями членов Синода свои постановления, по существу не перестававшие от этого быть единоличны­ми.

Признание принципа бюрократического единовластия приводило к тому, что один епископ, захвативший в свои руки церковную канцелярию, получал возможность изме­нить иерархический состав и духовное лицо целой Помест­ной Церкви! Такое положение было бы абсолютно недопу­стимо даже в том случае, если бы митр. Сергий действи­тельно был настоящим первоиерархом...

Первую попытку разорвать порочный круг предпри­нимает Ленинградский митр. Иосиф, которого митр. Сер­гий со своим Синодом указом от 31 авг./13 сент. 1927 г. переводит на Одесскую кафедру на том основании, что гражданские власти запретили митр. Иосифу въезд в Ле­нинград.

Неожиданно, вместо традиционной бессловесной покорности, с которой русские архиереи принимали исходя­щие "сверху" распоряжения, митр. Иосиф отвечает пол­ным и категорическим отказом подчиниться приказу о сво­ем перемещении, как незаконному и неприемлемому. Это была еще не вполне осознанная и обоснованная — но, несомненно, здоровая — реакция церковного организма на внедрение в него инородного и вредоносного бюрокра­тического начала.

Поступок митр. Иосифа создавал прецедент, грозив­ший разрушить весь замысел перестройки Церкви, заду­манный митр. Сергием.

По докладу Петергофского епископа Николая (Ярушевича) о волнениях в Ленинградской епархии в связи с делом митр. Иосифа, митр. Сергий с Синодом (получив­шим уже название Временного Патриаршего (!) Священ­ного Синода) принимают постановление, в котором исполь­зуют все приемы, рассчитанные на поверхностное и незре­лое экклезиологическое сознание: и ссылка на каноны, не относящиеся к сути данного конкретного дела, и напоми­нание о "церковной пользе", о "церковном послушании и дисциплине", об "искусственности" связи с епархией митр. Иосифа, и совет "не соблазняться легкой возможностью жить в Ростове", и требование не производить "смущение" среди верующих...

Викариям Ленинградской епархии пердписывалось пре­кратить за богослужением возношение имени митр. Иоси­фа и подчиниться временному управляющему Ленинград­ской епархии еп. Николаю (Ярушевичу).

Митр. Иосиф, однако, снова не подчиняется, в своем письме к митр. Сергию от 17/30 окт. поясняя, что нестроения в епархии породил тайно оглашенный по Ленинград­ской епархии приказ о его перемещении, что связь его с ленинградской паствой не искусственная, но основанная на горячей любви к нему пасомых, что его скудная жизнь в Ростове не может его ничем "соблазнить" и, наконец, что послушания "церковной власти" он оказывать не же­лает, поскольку сама "церковная власть" находится в раб­ском состоянии...

Митр. Киевскому Михаилу на запрос относительно при­бытия в Одессу митр. Иосиф отвечает телеграммой: "пере­мещение противоканоническое, недобросовестное, угожда­ющее злой интриге, мною отвергнуто".

Митр. Иосиф еще не может сформулировать, в чем именно состоит противоканоничность действий митр. Сер­гия и его Синода, но, признавая их церковной властью, всем своим церковным чутьем знает, что Святые Каноны — это то, что охраняет Церковь, а не то, что разрушает её, и потому именно он, а не митр. Сергий, действительно исполняет церковную правду.

И это оставалось несомненным, несмотря на то, что митр. Сергий, как прежде обновленцы, начал получать одно за другим приветствия Восточных Патриархов, "с ра­достью" узнавших о его примирении с гражданскими вла­стями и признающих его законным возглавителем одной из половин Русской Церкви, наряду с обновленцами, — приветствия, из которых видно, что "симфонической бо­лезнью" страдала не только Русская Церковь...

В октябре 1927 г. с гневным письмом обращается к митр. Сергию Ижевский еп. Виктор (Островидов), так от­зываясь о "воззвании" (Декларации) митр. Сергия: "...от начала до конца оно исполнено тяжелой неправды и есть возмущающее душу верующих глумление над Святой Православной Церковью и над нашим исповедничеством за истину Божию. А через предательство Церкви Христовой на поругание "внешним" оно есть прискорбное отречение от своего спасения, или — отречение от Самого Господа Спасителя. Сей же грех, как свидетельствует слово Божие, не меньший всякой ереси и раскола, а несравненно боль­ший, ибо повергает человека непосредственно в бездну погибели...

Насколько было в наших силах, мы, как себя самих, так и паству сберегали, чтобы не быть нам причастниками греха сего, и по этой причине самое "воззвание" возврати­ли обратно. Принятие "воззвания" являлось бы пред Бо­гом свидетельством нашего равнодушия и безразличия в отношении к Святейшей Божией Церкви — Невесте Хри­стовой..."

Как это часто свойственно ревнителям, еп. Виктор не проявляет должного терпения и снисхождения к тем колеблющимся и малодушным членам Церкви, выразите­лем настроений которых явился митр. Сергий. Но еп. Вик­тор, защищая духовную чистоту Церкви, также выразил чувства многих верующих, и это лишний раз указывало всю ложность и фальшь претензий митр. Сергия навязать свою частную политическую позицию всей Русской Церкви! Не все писали такие письма, как еп. Виктор, но, как сообщает исследователь этого вопроса, архим. Иоанн (Снычев), во многих епархиях большинство православных приходов ото­слали Декларацию обратно ее автору!

В связи со своим категорическим отказом принять курс церковной политики, навязываемый митр. Сергием, Воткинская и часть Вятской епархии во главе с еп. Викто­ром перешли на самоуправление, повторяя опыт борьбы против обновленчества.

Затем возвысила свой голос Петроградская епархия.

В декабре 1927 г. проф.-прот. В. Верюжский изложил в обращении к митр. Сергию требования, которые митр. Сер­гий должен был, по мнению ленинградского духовенства, исполнить, чтобы прекратить вызванные его деятельностью настроения в Церкви:

"1. Отказаться от намечающегося курса порабощения Церкви государству.

2. Отказаться от перемещений и назначений епископов помимо согласия на то паствы и самих перемещаемых и назначаемых епископов.

3. Поставить Врем. Патриарший Синод на то место, которое было определено ему при самом его учреждении в смысле совещательного органа, и чтобы распоряжения исходили только от имени Заместителя.

4. Удалить из состава Синода пререкаемых лиц (т. е. арх. Серафима Александрова, еп. Алексия Симанского и еп. Филиппа Гумилевского — Л. Р.).

Следующая страница (2/4)