Версия для печати

Независимо от планов КГБ положение Церкви в СССР после собора 1971 года значительно изменилось. Хотя КГБ считало себя всеведущим и всемогущим оно не учло внутренней силы веры в русском народе. В этом должен был признаться председатель Совета по делам религии К. С. Харчев на встрече с представителями высшей Партийной Школы в марте 1988 года в Москве [120].

Обозревая прошедшие годы борьбы с религией, Харчев там напоминает, что в конце Второй мировой войны перед лицом роста Церкви на территории, занятой Гитлером пришлось "дать Церкви поблажку". Однако, уже после смерти Сталина, Н. С. Хрущев ждал скорого наступления коммунизма, "поэтому с церковниками надо было кончать в сжатые сроки. Закрывали по 150 церквей в день. В период 1965-1985 годы было закрыто 1300 церквей. В настоящее время действуют 6800 храмов".

Далее Харчев признался: "Мы, партия, попали в ловушку своей антицерковной политики запрещений и ущемлений; отсекли попа от верующих, но верующие не стали от этого больше доверять местным органам, а партия и государство все больше теряют над верующими контроль... Перед нами удивительный феномен: несмотря на наши старания, Церковь выжила, и не только выжила, но и начинает обновляться". Признавая, что, как оказалось, религия существует "всерьез и надолго", Харчев полагает, что "искренно верующего для партии легче сделать верующим также и в коммунизм... И тут, говорит он, перед нами встает задача: воспитание нового типа священника: подбор и постановка священника — дело партии".

Харчев жаловался, что "в период репрессий и во времена застоя, дело пустили на самотек, предполагая, что религия в соответствующих условиях отомрет сама собою". Он считает, что "наибольших успехов в контроле над религией и подавлении ее инициативы, мы достигли в среде священников и епископов Русской Православной Церкви" (подчеркнуто нами, еп. Г.). Сначала это радовало, а сейчас грозит обернуться непредвиденными обстоятельствами".

Коммунисты, конечно, должны быть встревожены тем, что через 70 лет после захвата ими власти, лицо непосредственно заведующее наблюдением за верующими и борьбою с религией, докладывает им что в населении все еще остается 70% верующих так или иначе.

Однако, для нас остается вопрос: пришло ли время радоваться такому поражению коммунизма в его борьбе с религией? Мы можем радоваться тому, что коммунисты разочарованы и что в данное время меньше преследуют православных христиан но, к сожалению, мы должны быть и обеспокоены тем, что одновременно ведется такая сатанински лукавая работа по "перевоспитанию" иерархии и клира.

Это "перевоспитание" является укоренением их в психологии и взглядах сергианства, то есть поставления выше всех принципов веры, привычки приспособления к требованиям атеистической и антихристианской власти. Если перелом в отношении полного подчинения безбожникам советской власти можно отнести к декларации митрополита Сергия 27 июля 1928 года, то собор 1961 начал эру внесения в церковную идеологию новых обновленческих элементов в виде согласования церковной деятельности с идеями экуменизма и политическими веяниями через участие в советской "миротворческой" пропаганде, создав даже новую область богословия под названием "мирология". Связанная с интерконфессиональными конференциями, как пишет коммунистическиий историк послереволюционной жизни Русской Церкви Н. С. Гордиенко, в отличие от прошлых лет в 60-х годах идеологи Московской Патриархии заговорили о том, что возникающие перед верующими вопросы Церковь должна решать по новому "применительно к обстоятельствам места и времени". Он ссылается на то, что весьма влиятельный профессор протоиерей В. Боровой заявил на одной из международных христианских конференций: "Мы должны отказаться от благочестивой риторики и устаревших схоластических формулировок не имеющих ничего общего с современной действительностью... Как огня нам надо избегать надоедливого повторения прописных истин и нудных общих деклараций, не имеющих ни конкретного адреса, ни конструктивно-предметной определенности, ни реальных шансов на их претворение в жизнь... Пренебрежение конкретной действительностью составляет историческую трагедию христиан" [121].

Подобно обновленцам Московская Патриархия после собора 1961 года все более усваивала принципы широко идущего экуменизма. Архиереи ее стали участвовать в "экуменических службах". Представители Московской Патриархии (два епископа) участвовали в возглавленном римским Папой экуменическом молении в Ассизи, вместе с разнообразными и языческими религиями. На страницах журнала Московской Патриархии идеалы социалистического общества стали подноситься не как плод классовой борьбы, а вопреки действительности, как дело любви. "Противостояние прогрессивному изменению общества, говорится в одной статье "Журнала Московской Патриархии", должно быть полностью исключено из жизни Церквей и христиан, поскольку в противном случае они окажутся на службе идеологии эксплуатации, насилия, контрреволюции".

В другой статье, под заглавием "Христианство и революция" в "Журнале Московской Патриархии" (№9 за 1967 г., стр. 40), читаем следующее: "Наша действительность побуждает христиан богословски осмысливать как самое понятие революции, так и ее проявление в мире сегодня, равно как и в отношение христиан к вопросу реального участия в ней. Это осмысливание имеет своим планом не только анализ прошлого, но и освоение опыта настоящего бытия христиан в революции и их служения в революционной ситуации и в обществе, где революция победила".

Не буду умножать цитат из "Журнала Московской Патриархии, в которых развивались эти идеи, так называемого "богословия революции" после 1961 года. Много подобного было высказано в докладе от лица Русской Церкви на экуменической конференции "Церковь и общество" в 1966 году под заглавием "Требования и уместность богословия по отношению к социальным революциям нашего времени".

В искусственно придуманном "богословии революции" (меньше всего связанным с каким бы то ни было богословием вообще), епископы и сотрудники Московской Патриархии лукаво подменили истину ложью. Церковь в лице святых Отцов никогда не призывала к революциям даже против тех правителей, которые ее жестоко преследовали. Первым революционером в ее глазах является сатана, восставший по гордости против своего Создателя и ставший источником лжи, покровительства и даже терпимости к Церкви только под покровом лжи. Мы видели, как такая ложь в устах Сталина, когда он принимал у себя трех митрополитов и сулил им много благ, превратилась в порабощение Церкви, когда тут же, вслед за щедрыми посулами, он ошарашил их назначением для ведения церковных дел того же самого Карпова, который был им хорошо известен как беспощадный гонитель Церкви.

Достаточно внимательно прочитать упомянутый и цитированный выше доклад К. С. Харчева, чтобы увидеть, что, убедившись в жизненности Церкви, атеисты теперь ищут новых путей, более успешных для борьбы с нею.

Важным методом в этой борьбе была инфильтрация клира. Недавно (17 июня 1988 года) в "Вашингтон Пост" была напечатана интересная статья бывшего довольно важного работника КГБ, выступающего под именем Виктора Орлова.

Он пишет: "Доказательство проникновения в Церковь КГБ исходить из моего собственного опыта, как чина разведки КГБ. Среди других молодых чинов мне предложили несколько лет тому назад место в Духовной Академии — высшем учебном заведении, при ее главной квартире в Загорске, недалеко от Москвы. Это особое место в Академии (из числа вакансий для КГБ, без обычного конкурса при вступительных экзаменах) предоставляет "блестящую карьеру" в церковной иерархии и значительные материальные доходы. Я отказался, но среди желающих принять это предложение, недостатка не было. Нет способа узнать, сколько членов церковной иерархии связано с КГБ в настоящее время, но нет сомнения, что КГБ управляет ключевой деятельностью церковной иерархии".

Однако, для атеиста притворяться верующим и жить постоянно в такой чужой среде, не выдавая себя, очень трудно. Поэтому надо полагать, что состав таких атеистов не может быть многочисленным". Вместе с тем в Советском Союзе люди привыкли приспосабливаться. Вследствие этого могло случиться, что всеведующее КГБ не заметило, как возросло число верующих.

Но, заметив это, в старании выполнять затеянную Горбачевым "перестройку", может все больше начинаться обнаруживание того, что, почувствовав меньше опасности, люди начнут скидывать некоторые личины. Смешение Церкви с коммунизмом может постепенно выветриваться. Харчев не высказывает такой тревоги. Он как будто мирится с переменившейся обстановкой. Он даже высказал готовность разрешить Церкви иметь воскресные школы и вернуть ей права на владение.

Очевидно, он вызвал этим в аудитории коммунистов некоторое недоумение. И я тоже против преподавания в школе Закона Божия. А что делать? В средней Азии сотни подпольных медресе и преподавание там, на средневековом уровне, дремучее отношение к власти и неверным. Я выходил с этим вопросом об образовании на верхах и получил по шапке: "Дожили. На 70-м году советской власти воскресные школы. Ты в своем уме? Что люди скажут?" Прошу понять меня правильно. Я против воскресных школ, но надо же что-то делать".

Н. С. Харчев делал этот доклад перед аудиторией своей коммунистической партии, исходя из служения интересам этой партии. Он говорил, по-видимому, довольно откровенно. Но кроме этого материала, мы еще имеем его беседу с корреспондентом журнала "Огонек", напечатанную там в мае 1988 года в №21 под заглавием "Совесть свободна". Тут он, конечно, был осторожнее, чем перед партийцами. Он старался представить дело так что, мол, гонения на Церковь, якобы, не были связаны с Лениным, а были только общим явлением одновременным со сталинскими преследованиями старых партийцев. Его тезис: "Церковь испытала то, что испытало и все общество, в том числе и административные, жестоко-бюрократические методы управления". "Я имею в виду, — сказал он — законодательство 1929 года с его мелочной регламентацией, с его стремлением предупредить буквально каждый шаг каждое действие Церкви и, таким образом лишающее ее всякой самостоятельности. Только суровая действительность военных лет заставила Сталина изменить отношение к Русской Церкви". Харчев старается убедить читателя, что анти-коммунизм и непринятие революции были только делом Патриарха Тихона и иерархии, а что весь верующий народ якобы, поддерживал коммунистическую революцию. Верующие, в его представлении составляют меньшинство, но все-таки многочисленное, около 70 миллионов. Поэтому с ними приходится считаться.

Надо отдать справедливость корреспонденту "Огонька", что он правильно ставил вопросы и Харчеву нелегко было доказывать ему, что, например, Хрущев "не испытывал к Церкви какого-то особенного злого чувства". Можно допустить, что это правда, а главным было его убеждение в правоте коммунизма и увлечение некоторыми его успехами. Харчев может быть и прав: "При быстром подъеме закружилась голова. Отсюда — коммунизм, который уже не за горами, отсюда — уверенность, что раз нам подвластна сложнейшая техника, то уж с человеком, во всяком случае, мы справимся наверняка: отсюда стремление в кратчайшие сроки покончить с религией, ибо при коммунизме не должно быть ни Церкви, ни верующих".

Сам Харчев слишком хорошо знакомь с этой проблемой, чтобы быть таким узким оптимистом. Он говорит: "Но ведь религия — это убеждение. Пусть с нашей материалистической точки зрения ошибочное, но тем не менее владеющее помыслами и сердцем человека. Человеческое сознание, темь более сознание верующего, приказом не переменишь".

Тут корреспондент процитировал Харчеву документ 1961 года: решение исполкома Слободского (Кировская область) городского Совета трудящихся: "Рассмотрев ходатайства общественных организаций: кинотеатра Аврора, дошкольного детского дома, детского сада №2, милиции, госрайвоенкомата и других организаций и отдельных граждан о запрещении колокольного звона, мешающего гражданам сосредоточенно просматривать кинокартины в театрах, нормальному отдыху детей в детских учреждениях и гражданам в квартирах после трудового дня и, руководствуясь инструкцией по применению законодательства о культах, исполком горсовета решает: запретить колокольный звон в Екатерининской церкви".

Харчев признал, что это решение есть грубое нарушение законодательства о религиозных культах, но тут же признал и то, что "к сожалению, и поныне в ряде городов и целых областях колокольный звон находится под запретом". Он прибавил к этому: "Последствия этого административного зуда: закрыть! Закрыть, во что бы то ни стало!, мы ощущаем и сегодня. Только в текущем году в Совет по делам религии при Совете Министров СССР, поступило больше трех тысяч жалоб от верующих. Приходится сталкиваться с проявлениями дичайшего бюрократизма... Годами могут идти споры, допустимо ли построить новое молитвенное здание или реконструировать старое так, чтобы у него был купол".

Что же мы видим теперь при "перестройке" Горбачева?

С одной стороны декларативное улучшение правового положения Церкви вплоть до допущения широкого празднования 1000-летия Крещения Руси и передачи Церкви ряда святынь и некоторых монастырей с разрешением их возобновлять. Церкви разрешили пользоваться новым Уставом, устраняющим Положения соборов 1945, 1961 и 1971 годов и частично приближающегося к определениям 1917 года. Я еще вернусь к нему, когда перейду к постановлениям собора 1988 года.

Сейчас хочу только отметить, что как доклад Харчева, так и его беседа с корреспондентом, свидетельствуют о том, что если в центре и есть вынужденная готовность несколько улучшить положение Церкви, то к этому совсем не готовы очень многие уполномоченные на местах. Очевидно, вообще знаменитая "перестройка" во многих случаях встречает сильные противодействия закоренелых коммунистов. В своем интервью для "Огонька" Харчев говорил о перемене сталинской политики в отношении Церкви: "В самом деле: после полутора десятков лет безжалостных гонений, резко переложить руль и перейти, по сути, к ленинским принципам" оказывается нелегко. Можно понять, что для многих коммунистов трудно согласиться с более либеральной политикой Советов по отношению к Церкви. Поэтому мы не должны все их уступки принимать слишком радужно, особенно, когда в виде некоего "идеала" нам представляют "ленинские принципы". Ведь начались-то гонения именно при Ленине, и именно при нем Церковь была лишена всех прав!

В данное время, то есть осенью 1988 года, трудно говорить об юридическом положении Церкви и верующих. Трудно потому, что с одной стороны мы видим продолжающиеся примеры преследований, и с другой — читаем о многих поблажках. Не буду здесь ссылаться на разные сообщения пострадавших. Более убедительным свидетельством будут слова председателя по делам религий при Совете Министров СССР Харчева, который в уже цитируемой мною беседе с корреспондентом "Огонька", сказал: "вместо того, чтобы в рамках существующего законодательства (а оно при всех своих недостатках представляет такие возможности) постараться облегчить духовную жизнь верующих, иные руководители не упускают случая, чтобы не соорудить завал буквально на ровном месте... При чем всем ясно, кто чинит препятствия: городской архитектор, секретарь районного или городского исполкома, и другие представители советской власти — все, как правило, люди партийные. И что же они говорят верующим? Этот крест будет виден из окон школы! Нельзя! Или купол нарушит архитектурный ансамбль! Или эту вывеску "Баптистский молельный дом" — надо снять! А какой-нибудь особо ретивый уполномоченный Совета возьмется определять, сколько минут можно звонить в колокола... Даже расписание в церковь пришлет. Отменили порядок, при котором родители, собиравшиеся крестить своего ребенка должны представлять паспорта, — незаконный, кстати, порядок — а с мест сообщают: не мытьем так катаньем: теперь требуют метрики, другие документы". Корреспондент досказал, что за этим следует, и Харчев этого не оспаривал: "Все дальнейшее, никакого секрета не составляет: следует сообщение по месту работы, обсуждение на собрании, карикатура в стенгазете, а то и административные меры".

На вопрос о том, не может ли в будущем последовать "закручивание гаек", Харчев ответил что "об этом не может быть и речи". Но менее утешительны его заключительные, пояснительные слова, в которых он цитирует слова, сказанные Горбачевым на приеме архиереев: "Мы в полной мере восстанавливаем сейчас ленинские принципы по отношению к религии, Церкви, верующим".

Спрашивается, насколько это может быть обнадеживающим для Церкви?

Мы видим, что так называемая "перестройка", объявленная Горбачевым проходит не легко. Она встречает противодействие старого партийного аппарата, в частности и потому, что серьезная перемена в хозяйственной области для многих влиятельных членов коммунистической партии связана с неприятными для них лично материальными переменами. Что касается идейных коммунистов, то их, очевидно, возмущает всякая уступка власти по отношению к религии. Поэтому надо ожидать, что перемена политики не может пройти легко и быстро. Но главное в том, что со стороны иерархии в данном ее составе нам трудно ожидать, что она со своей стороны будет делать какие-либо попытки переменить положение, использовав удачный момент. При этом надо иметь в виду, что рост религии может вызвать в коммунистической партии такую тревогу, что она найдет новые формы борьбы с распространением веры, угрожающей самому ее существованию.

В. Альбрехт в докладе семинару Огородникова с большим знанием дела перечисляет много противоречий, возникающих в связи с практическими попытками с одной стороны осуществить насильственное насаждение атеизма, а с другой — необходимостью считаясь с фактом силы религии, международных обязательств обеспечить ее свободу, как и свободу других факторов текущей жизни. Он заключает: "Законодательство о культах содержит как вероятно почти каждое законодательство, некоторый перечень запретов и разрешений. Но видимо специфика отрасли оказалась таковой, что не всегда ясно, где кончается запрет, где начинается разрешение, и каким целям они служат. Примеров тому много".

В положении Русской Церкви последних десятилетий В. Альбрехт видит три этапа:
"Первый из них заканчивается тогда, когда стало ясно, что Церковь не зачахнет сама по себе и количество верующих никогда не будет "столь незначительным, что все приходы можно будет закрыть "по просьбе трудящихся". Второй этап протекал тогда, когда государство пыталось проникнуть, проконтролировать и управлять всеми сферами и ячейками экономического бытия. Церковь не была исключением, ее пытались интегрировать в систему государственного управления и создать какой-то правовой механизм для обслуживания ее нужд. Этот этап, по-видимому, заканчивается на наших глазах. Теперь много говорят о так называемом "бригадном порядке", то есть отделенной от государства инициативе, связанной с ним договорными отношениями. Скорее всего, эта идея не обойдет и Церковь".

От себя скажем, что приемлемость для Церкви этой последней фазы будет зависеть от того, насколько само государство под влиянием населения утратит специфические атеистически-коммунистические черты и враждебные всякой религии цели.

Вопрос о такой возможности еще недавно было бы нелепо возбуждать даже и отвлеченно. Теперь же и сам атеистический надзиратель за делами религии Харчев, как мы видели выше, отмечает неожиданное для властей возрождение веры и признает, что власти вынуждены с этим считаться. На том же семинаре, созванном Огородниковым, Валерий Борщев сделал весьма интересный доклад: "Христианская общественность: вчера, сегодня, завтра". Он начинает с того, что напоминает о том, как православные старушки составляли главные группы верующих при всех храмах.

В. Борщев справедливо воздает им хвалу, как важному фактору сохранения веры. Их подвиг заслуживает того, чтобы привести это свидетельство целиком.

"Да, в церкви всегда много старушек. Много их было и в 40-е, и в 50-е, и 60-е и в 70-е годы. Много их и сейчас — в 80-е годы. Так что же, в течение этих 40-50 лет в церковь ходят одни старушки? Вроде бы долгожителей у нас не так уж много. Или все к пенсии приняли крещение? Само собою понятно, что эти старушки и в молодости были верующие, да, видно, что-то им мешало открыто исповедывать свою веру. И выбирали тайную форму исповедания. Тайную, но не пассивную. Это они, внешне безмятежные, везли крестить своих внуков и соседских детей, учили их молитве, водили в храм. Это они останавливали богохульника в доме и на улице. Это они поддерживали кровом и хлебом монахов из закрытых монастырей. Это они были главными помощниками священников на приходах. Это они переписывали от руки Евангелие, молитвослов, которые десятилетиями не издавались у нас. А кто сейчас борется за открытие храмов? Нет, не были они покорны воле атеистов, не мирятся с унижением Церкви и сегодня".
В. Борщев говорит, что лет 20 тому назад начался в СССР процесс, который принято называть религиозным возрождением.

Молодые и не очень молодые люди стали тайно приходить в церковь и к своему удивлению встречали там своих знакомых. "Так стали возникать небольшие группы верующей молодежи, интеллигентов, которых можно считать зародышами ныне существующей христианской общественности, но лишь зародышем".

Держались такие группы тайно от окружающих. Священники им тоже это советовали: "Будьте как все, поступайте как все, можно и комсомольцем, даже и членом партии быть, только ничего против веры не делайте, ни в чем атеистическом не участвуйте, веру свою скрывайте, но не отрекайтесь от нее ни в какой форме. О проповеди, о миссионерстве, речь в те времена и не заходила обычно. Позиция эта, вызывающая сегодня осуждение, тогда, лет 20-25 тому назад воспринималась с пониманием".
И вдруг, плотина прорвалась: начались открытые выступления верующих. По-видимому, первым выступлением в этом отношении был доклад священников Глеба Якунина и Николая Эшлимана, который получил известность. Он явился толчком для возникновения церковного самосознания... За ним стало известным обществу великопостное послание Патриарху Пимену Александра Солженицына. "Появление же сборника "Из под глыб", опубликованных в нем статей А. Солженицына, его письма "Жить не по лжи", явилось точкой современного нравственного императива. Они способствовали формированию уже системы мировоззрения христианской общественности. Далее последовали выступления таких священников как о. Глеб Якунин о. Димитрий Дудко, о. Всеволод Шпиллер и др. Стали возникать общины, братства, кружки, семинары, как семинар Александра Огородникова. Возникли самиздаткие религиозные журналы.

Но, говоря о "старушках", надо заметить, что не всегда их деятельность протекает гладко и незаметно. Они стоят, так или иначе, за многими выступлениями защитников Церкви. Если Харчев говорит о том, что поступило 3000 протестов, то это значит, что такое количество людей ради Церкви показало свою готовность подвергнуть себя опасности столкновения с властями, столь опасными в СССР. Валерий Борщев в своем докладе на семинаре привел несколько ярких примеров. Приведу один особенно яркий и трогательный случай. Борщев пишет: "Мы здесь слышали выступление Анастасии Тихоновны Клейменовой из Липецкой области, села Большой Хомутец. Выступление, проникнутое высокой страстью и большой болью. Она и 1200 ее земляков-единоверцев из 12 сел, вот уже 12 лет добиваются регистрации православной общины и открытия храма. Каким только гонениям она не подвергалась. Ее, пожилую женщину, мать пятерых детей, абсолютно лояльного к советской власти человека, на виду у всего села забрали в психбольницу с милицией, штрафовали, жестоко избили — она получила сотрясение мозга, перелом руки, руководство отбирало накошенное ее детьми сено для коровы. И это только за то, что она и ее земляки просят открыть у них храм. Это, что ли, называется религиозным экстремизмом? Какую же надо было иметь силу духа, чтобы претерпеть все эти гонения. Но Анастасия Тихоновна продолжает борьбу за Церковь и сегодня".

А вот другой случай, из нескольких приведенных в этом же докладе: Людмила Леванова из Павловграда. Она бывала на заседаниях огородниковского семинара. "Простая женщина, но каждый из нас чувствовал в ней человека ясного, природного ума, высокой духовной силы, большого гражданского мужества. У себя в городе она стала добиваться ремонта храма. Дело, казалось бы, обычное, но каждый присутствующий здесь знает, что такое добиться от местных властей разрешения на ремонт храма. Она неоднократно ездила в Москву, в Совет по делам религии. В итоге на нее завели дело. Чем только не стращал ее местный прокурор. К ней подсылали людей, которые угрожали ей убийством. Архиепископ Симферопольский Леонтий, благословивший вначале добиваться ремонта храма, отлучил ее от причастия, требуя, чтобы она покаялась перед властями. На вопрос Людмилы: "в чем?" — угрюмо молчал. Правда, после письма о. Г. Якунина Патриарху, он снял этот запрет, но ее еще долго травили в городе". Людмила, в конце концов, добилась успеха, но после каких усилий и страданий!

Без малейшей объединяющей организации, тихая стойкость "старушек" постепенно слилась с активностью более молодых ревнителей веры.

Постепенно проявления неудовольствия и протестов стали расти. Мы видим из приведенного заявления Харчева, что власти вдруг увидели, что религиозное движение не ограничивается одними старушками.

Валерий Борщев пишет: "23 мая 1987 года мы, 9 православных христиан обратились с письмом к Генеральному секретарю ЦК КПСС М. С. Горбачеву, в котором говорилось о том, что необходима перестройка в отношении Церкви и государства. В этом письме подчеркивалось, что верующие должны иметь возможность жить согласно своей вере, как понимают ее они сами, а не так как ее толкуют те, кто видят в ней убогую смесь предрассудков, а самих верующих считают людьми второго сорта. Мы поставили вопрос об изменении законодательства о религиозных общинах в частности, исключения ст. 17-й".

Для ясности, о чем идет речь, надо полностью привести здесь эту статью постановления 1929 года:

"Религиозным общинам воспрещается:

а) Создавать кассы взаимопомощи, кооперативы, производственные объединения и вообще пользоваться находящимся в их распоряжении имуществом в каких-либо целях, кроме удовлетворения религиозных потребностей;

б) Оказывать материальную поддержку своим членам;

в) Организовывать как специально детские, юношеские, женские, молитвенные и другие собрания, так и общие библейские, литературные, рукодельнические, трудовые, по обучению религии и т.п. собрания, кружки, отделы, а также устраивать экскурсии и детские площадки, открывать библиотеки, читальни, организовывать санатории и лечебную помощь. В молитвенных заведениях и помещениях могут храниться только книги, необходимые для отправления данного культа" .

Обращение 9 православных деятелей сначала вызвало "традиционную" реакцию. "В наш адрес — пишет Борщев — посыпались гневные слова, угрозы, как со стороны представителей власти, так и иерархов Церкви. Но прошло немного времени и ситуация изменилась. Авторов письма стали приглашать для беседы в Совет по делам религий".
Можно понять, что серьезная, действительная перемена, будет складываться не легко и мы можем только молить Бога, чтобы Он остановивший попытки безбожников уничтожить в России всякую веру, помог бы действительному освобождению Его святой Церкви.

Как идет приготовление нового закона о религии, и кто его составляет, мы, конечно, не знаем. Некоторый свет по этому вопросу проливает бюллетень Всемирного Совета Церквей "Экьюменикал Пресс" в 37 номере за 18-24 сентября 1988 года.

Там сообщается, что в Женеву, в Мировой Совет Церквей, прибыл председатель Совета по Делам Религий Харчев в сопровождении двух помощников. С ним был также Ленинградский Митрополит Алексей и архиепископ Смоленский Кирилл а также баптист Бычков, армянский епископ и архиепископ эстонских лютеран.

Харчев сказал, что руководящим принципом нового закона о свободе совести и религии, который теперь вырабатывается, будет: то, что не запрещено, — разрешается. Он будет касаться таких вопросов как юридический статус церквей, запрещения 1929 года благотворительной деятельности религиозных организаций и большей свободы религиозного воспитания и обучения.

Он сказал также, что больше не будет секретных директив или декретов, направляющих советскую религиозную политику, и что в отношении каждого проекта "мы совещались с нашими религиозными активистами".

Харчев указал на вновь открытые церкви и монастыри, новопостроенные места молитвы и усиление богословского образования, как и на другие плоды новой советской политики. В первые восемь месяцев этого года, по его сообщению, могли начать функционировать 400 новых религиозных общин.

Харчев указал на трудности на пути выработки нового закона. "Главное для нас — сказал он — чтобы религиозные организации подчинялись закону... Но эти законы должны быть действительно справедливыми. Эти реформы, — добавил он — являются частью "построения справедливого социалистического государства".

Харчев сказал, что Советский Союз "не атеистическое государство, а скорее внерелигизное (религиозно-нейтральное)". Это заявление его довольно новое и едва ли может быть обосновано на текстах законов. Едва ли он мог бы обосновать такое определение, поскольку в основе государства все-таки лежит коммунизм, который проповедует атеизм. Харчев признавая, что согласно официальному учению "полный коммунизм означал бы конец религии, сказал, что такой день еще далек. В предвидимом будущем коммунисты и религиозно-верующие должны жить во взаимном уважении. Для нас остается вопросом, как это будет осуществляться на деле? Мы можем не сомневаться, что будет достаточно сильных защитников коммунистических позиций. А кто защитит действительную свободу Церкви при давно сдавшейся безбожникам иерархии, является тревожным вопросом.