Версия для печати

Вскоре после своего избрания Патриарх Алексей совершил поездку на Восток, посетив Патриархов: Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского. Между тем, митрополит Николай посещал Париж и Балканы, стараясь склонить русских эмигрантов к присоединению к Патриархии и к репатриации. В Париже он имел успех: митрополит Евлогий присоединился к Москве. Согласился на это и представитель Русской Зарубежной Церкви митрополит Серафим под угрозой полицейских преследований, а в Софии архиепископ Серафим под давлением нового коммунистического правительства в Болгарии. В 1947 году они оба участвовали на совещании в Москве по случаю 500-летия автокефалии Русской Церкви.

Справедливости ради надо сказать, что при посещении в Белграде Лесненского монастыря, с которым он был очень хорошо знаком до Первой мировой войны, митрополит Николай посоветовал игумении Екатерине не торопиться с репатриацией, вследствие чего монастырь вместо Советского Союза, с Божией помощью переселился во Францию.

В августе 1946 года был собран Собор униатов во Львове, который вынес постановление об отказе от унии с Римом и присоединений к Русской Церкви в лице Киевской митрополии. Это решение, встреченное, разумеется, с большим неудовольствием Ватиканом, было бы радостным событием, если бы оно было свободным.

Таким образом в 1946 и 1949 годах Церковь вернула себе бывшие обновленческие приходы и присоединила галицийские бывшие униатские церкви, равно как и приходы Мукачевской епархии, ранее находившиеся в ведении Сербской Церкви.

Вскоре после этого Московская Патриархия стала принимать участие во Всеправославных совещаниях на о. Родосе и в Женеве. Вместе с тем начались и экуменические встречи. Первым шагом была встреча с англиканскими богословами в Москве в 1956 году. Бескомпромиссные постановления Московского совещания 1948 года были скоро забыты. Это стало особенно заметным после установления контактов с Национальным  Советом Американских Церквей, к тому же и политически очень левым. Как пишет неверующий московский исследователь "это заставило представителей Московской Патриархии выходить за рамки церковного консерватизма и искать новые богословские решения, прибегая все к тому же модернизму" [102].

Гордиенко с особым удовольствием отмечает все большее развитие экуменизма и зарождение на почве его "движения в защиту мира". Он пишет: "Движение сторонников мира, как явление международное, организационно оформилось в апреле 1949 г. на I-м Всемирном конгрессе, состоявшемся в Париже и положившем начало Всемирному Совету Мира. Представитель Русской Православной Церкви участвовал в этом конгрессе и вошел в состав избранного на нем постоянного комитета. Московская Патриархия принимала участие во всех последующих форумах, проводившихся Всемирным Советом Мира. Упомянем лишь некоторых из них: Международная конференция по ослаблению напряженности в международных отношениях (Стокгольм, 1954 г.), Всемирная Ассамблея Мира (Хельсинки, 1955 г.) и т.д. (перечисляется еще пять подробных организаций). С мая 1949 года в Журнале Московской Патриархии появился отдел "В защиту мира".

За участие в этой акции Патриарх Алексий был награжден четырьмя орденами Трудового Красного Знамени. Многие иерархи, священнослужители и прихожане были награждены медалями и граматами советского Комитета Защиты Мира.
По инициативе Патриархии в 1952 и 1969 гг. в Троице-Сергиевской Лавре были проведены конференции представителей всех Церквей и религиозных объединений в Советском Союзе в защиту мира. На последней из них обсуждались "актуальные вопросы", как, например, "Мирное сосуществование и революционное преобразование мира" [103].

Такой переход от еще недавних ортодоксальных постановлений юбилейного Совещания с участием представителей других Православных Церквей требовал нового соборного постановления. Кроме того, изменение Положения о Церковном Управлении, принятое в 1945 г. оказалось еще недостаточно разрушительным для церковной жизни с точки зрения КГБ и требовало нового изменения, для которого опять-таки нужен был собор. Все это вместе взятое вызвало созыв Собора епископов в июле 1961 г.

В известном отношении, особенно в изменении правил высшего церковного управления, Собор 1961 года продолжил начатую в 1945 году перестройку. Поэтому, повествуя об этом Соборе, я не останавливался подробно на критике нового Положения, ограничившись только главными общими замечаниями.

Между тем, именно дополнительный собор 1961 года вызвал в самой Церкви в России серьезную критику со стороны архиеп. Гермогена, свящ. Николая Эшлимана и Глеба Якунина. Их смелые выступления, дошедшие до заграничных чад Русской Церкви, приоткрыли многие стороны жизни Церкви в России в период между Сталиным и новым гонением на Церковь, проведенным Хрущевым.

Эти свидетельства показывают, насколько правы были старейшие русские иерархи, которые обличали порочность церковной политики, принятой митрополитом Сергием со времени его декларации 1927 года. Разница между новыми обличителями и теми, кто не принимал декларации сразу после ее опубликования, состоит в том, что при отрицательном отношении к этой политике и вполне основательной критике ее, они все-таки надеялись на возможность вынудить советскую власть к невмешательству в жизнь Церкви при условии твердости иерархии. Они на это надеялись, невзирая на принципиальную враждебность к тому, чтобы во главе Церкви стоял Патриарх, который в этом отношении был бы не вождем, а послушным орудием в руках атеистической власти.

Таким образом, не одна только Русская Православная Церковь Заграницей указывала на уклонение Московской Патриархии с канонического пути и с пути правды, но и некоторые ревнители веры в СССР, официально продолжавшие принадлежать к Патриархии.

В этом отношении интересны взгляды, высказанные архиепископом, бывшим Калужским, Ермогеном (Голубевым) и двумя вышеупомянутыми московскими священниками.

Архиепископ Ермоген был в то время одним из самых богословски образованных епископов Русской Церкви, при том несомненно и самым смелым из состава епископата Московской Патриархии. В качестве епархиального архиерея он старался противодействовать давлению гражданской власти, усердно и смело защищая церкви своей епархии от закрытия. До некоторой степени ему это удавалось, пока, по настоянию гражданских властей, его не лишили епархии.

Когда в 1961 году по приказанию атеистического правительства был созван в срочном порядке Собор для изменения Положения об Управлении Русской Православной Церковью в явно антиканоническом смысле, восемь архиереев по инициативе архиепископа Ермогена, подали записку с протестом против такого решения. Под влиянием правительственного давления, семь архиереев отказались от своего протеста. Архиепископ Ермоген один не подчинился этому требованию, за что и был лишен кафедры. Как пишут священники Н. Эшлиман и Г. Якунин в разосланном всем епископам Приложении к их докладной записке Патриарху, "Архиепископу Ермогену дано было понять, что пожелания Патриарха (о лишены его кафедры Е. Г.) было вызвано настоятельным требованием руководства Совета (по Делам Православной Церкви Е. Г.), которое использовало для этой цели настоятельные жалобы председателя Калужского Облисполкома" [104].

Протестуя против антиканонических явлений в Московской Патриархии, архиепископ Ермоген не принадлежал к числу таких бескомпромиссных противников соглашения митрополита Сергия с советской властью, какими были митрополиты Петр, Кирилл, Иосиф и др. Его точка зрения заключалась в том, что защищать интересы Церкви надо на почве буквы существующих законов. Его взгляды высказаны как в его заявлениях Патриарху Алексию, так и в составленной им историко-канонической и юридической справке к пятидесятилетию восстановления патриаршества в России, распространенной в 1968 г. и напечат. в Вестнике Христ. Студенческого Движения, за 1967 г. №86. Слабая сторона его взглядов в том, что они исходят из предположения о, якобы, сущ. возможн. добиться подлинного невмешательства гражданской власти в дела Церкви, игнорируя цель коммунистической партии совершенно уничтожить всякую религию. Это выглядит как мечта об установлении модуса вивенди между волком и ягненком, который попал ему в лапы.

Тем не менее, взгляды архиепископа Ермогена представляют несомненный интерес. Он сравнивает нынешний московский Синод с Синодом, который составлялся бы по правилам, выработанным на Всероссийском соборе 1917-1918 гг. Синод, составленный по этим правилам, по его словам, "являлся бы авторитетным и представительным органом Высшего Церковного Управления нашей Церкви, имеющим каноническое и моральное право говорить от лица всей Русской Православной Церкви" (стр. 73) [105]. Напротив, переходя к нынешнему Синоду в Москве, архиепископ Ермоген пишет: "Этого нельзя сказать о теперешнем нашем Синоде, формированном на основании "Положения об управлении Русской Православной Церкви" принятом на Соборе 1945 г. В Положении собственно ничего не говорится о формировании Синода, а только говорится, что он состоит из шести членов" (там же) [106]. Далее архиепископ Ермоген указывает и на неканоническое участие гражданской власти в этом формировании. По его словам "состав постоянных членов Синода, равно как и архиерейские назначения, перемещения и увольнения, зависят в настоящее время от председателя Совета по Делам Религии в гораздо большей степени, они зависели в царской России от обер-прокурора Синода" (стр. 79) [107]. В качестве примера тех лиц, которые благодаря этому получают назначения на высокие должности, он приводит случай назначенного в 1964 году Киевским митрополитом и постоянным членом Синода епископа Винницкого Иоасафа: "До архиерейской хиротонии он три раза был рукополагаем во священника: первый раз в обновленческом расколе, второй раз во время гитлеровской оккупации Украины епископом Геннадием, юрисдикции епископа Поликарпа Сикорского и третий архиепископом Днепропетровским Андреем (Комаровым). Будучи хиротонисан во епископа Сумского, способствовал закрытию епархии. Будучи по закрытии епархии перемещен на кафедру епископа Днепропетровского и Запорожского, принял епархию с 268 действующими приходами и, будучи через непродолжительное время перемещен на Винницкую кафедру, оставил в Днепропетровской епархии менее сорока приходов, а в Виннице через очень короткое время закрыт был кафедральный собор" (стр. 74) [108].
Архиепископ Ермоген замечает, что возможность подобных назначений
свидетельствует "о ненормальности в формировании нашего Синода" (там же) [109].
Далее он отмечает, что Положение 1945 года не было предварено постановлением об отмене равнозначным Собором Положения 1917-1918 года: "Если состоявшееся осенью 1944 года совещание епископов по вопросу подготовки к выборам Патриарха на Соборе 1945 года изменило определенный Поместным собором 1917-1918 гг. порядок избрания Патриарха, то этим нарушило основное церковное законоположение, согласно которому больший собор исправляет определения меньшего, а не наоборот, и поэтому его решение не имеет силы для будущих выборов Патриарха" (подчеркнуто мною, Е.Г.) [110].

Говоря о положении 1945 года, архиепископ Ермоген ясно намекает на то, что оно было навязано Церкви гражданской властью: "При изучении "Положения" ясно чувствуется, что его не вырабатывал Собор, а что оно было представлено уже в готовом виде Собору на утверждение. Между тем канонический порядок ведения дел на Соборе требует обязательного обсуждения подлежащих вопросов. Без надлежащего обсуждения вопросов, Собор теряет свой смысл" (стр. 75) [111].

Таким образом, по мнению архиепископа Ермогена выбор Патриарха в 1945 году был произведен незаконно. Отсюда следует, что столь же незаконными надо признать и новые выборы, которые проводились бы в том же порядке. Несомненно, что в желании предупредить об этом кого следует лежит и причина составления им своей справки к пятидесятилетию Всероссийского собора 1917-1918 гг. Поэтому он и излагает там подробно порядок выборов Патриарха, установленный на этом соборе.
Архиепископ Ермоген напоминает, что основные правила для избрания Патриарха следующие:

"1. Патриарх избирается на Соборе, состоящем из епископов, клириков и мирян.
2. Избрание происходит закрытым голосованием.
3. В избрании участвуют все члены Собора: епископы, клирики и миряне.
Собор, созванный для избрания Патриарха, имеет три заседания. На первом заседании происходит выдвижение кандидатов в Патриархи. Правом выдвижения кандидатов пользуется каждый член Собора. При указании кандидатов на патриарший престол, каждый член Собора пишет на особом листе одно имя и в закрытом конверте представляет председателю Собора. Председатель Собора оглашает написанные на листах имена и составляет список указанных голосованием кандидатов с подсчетом поданных за каждого голосов.

На втором собрании из объявленного списка Собор закрытым голосованием избирает трех кандидатов в Патриархи путем подачи листов с обозначением на каждом трех имен. Избранниками признаются три, получившие каждый не менее половины всех голосов и наибольшее количество оных, сравнительно с другими, подвергавшимися голосованию.

Если при первом голосовании никто не будет избран или избранных окажется менее трех, то происходит новое голосование, при чем, избирательные листы подаются с обозначением трех, двух или одного имени, соответственно числу подлежащих избранию кандидатов.

Имена избранных трех кандидатов заносятся, в порядке числа полученных голосов, в особое соборное деяние.

В случае единогласного избрания кандидата на Патриаршество, избрание двух других кандидатов не производится.

На третьем заседании, происходящем в патриаршем соборном храме, Патриарх избирается по жребию из трех указанных в соборном деянии кандидатов, а в случае единоглавного избрания Патриарха, оглашается имя избранного" (стр. 76) [112].
Архиепископу Ермогену могут возразить, что избрание Патриарха Алексия было единогласным.

Однако, не надо забывать, что в глазах избирателей митрополит Алексий был уже кандидатом атеистического правительства. Открыто голосовать против него ни для кого не было безопасно. Но это не исключает того, что при закрытом голосовании мог быть выдвинут и другой кандидат. Этой возможности членам Собора не предоставили. В советских условиях никто не мог решиться открыто высказаться за включение в кандидатский список другого лица, поскольку всем было ясно, что с точки зрения правительства других кандидатов, кроме заранее одобренного им, быть не должно.
Вопросу о порядке выборов Партриарха удалено внимание и в известном открытом письме Патриарху Алексию двух священников оо. Николая Эшлимана и Глеба Якунина, написанного в 1965 году и получившем широкое распространение за границей.
Письмо это написано под несомненным влиянием архиепископа Ермогена.
Вышеназванные священники указали на то, что со времени декларации митрополита Сергия в 1927 году, Патриаршее управление было сведено с пути, указанного ему Патриархом Тихоном. "Недопущение вмешательства "мирских начальников" во внутреннюю жизнь Церкви с одной стороны и строгое соблюдете церковной властью гражданского закона с другой, — вот основной принцип гражданского бытия Церкви, который СВЯТЕЙШИЙ Патриарх Тихон, истинный выразитель соборного разума Русской Церкви, завещал своим преемникам. Однако, история Русской Церкви за последние сорок лет неоспоримо свидетельствует о том, что начиная со времени продолжительного местоблюстительства митрополита Сергия (Страгородского), высшее церковное управление попрало патриарший завет и, самочинно изменив курс, пошло по пути прямой ликвидации церковной свободы".

Два священника дают много примеров, подтверждающих справедливость этого вывода. "Совет по делам Русской Православной Церкви, — пишут они, — коренным образом изменил свою природу, превратившись из официального органа-посредника в орган неофициального и незаконного управления Московской Патриархией.
Ныне в Русской Церкви создалось такое положение, при котором ни одна сторона церковной жизни не свободна от церковного административного вмешательства со стороны Совета по делам Русской Церкви, его уполномоченных и местных органов власти, вмешательства, направленного на разрушение Церкви... Телефонные распоряжения, устный инструктаж, нигде не зафиксированные неофициальные соглашения, — вот та атмосфера нездоровой таинственности, которая густым туманом окутала отношения Московской Патриархии и Совета по делам Русской Православной Церкви" (стр. 5) [113].

Тут уместно будет вспомнить характерный метод неофициального подчинения атеистическим чиновникам в церковных делах, приведенный в письме архиепископа Ермогена на имя Патриарха Алексия от 20 февраля 1966 года. Он приводит там свой разговор с умершим бывшим постоянным членом Синода, митрополитом Крутицким Питиримом: "Встретившись однажды со мной в Патриархии, пишет архиепископ Ермоген, и, узнав, что у меня имеются осложнения с Ташкентским уполномоченным, он преподал мне такой совет: "Во избежание всяких осложнений, поступайте так: когда придет к вам на прием священник или член церковного совета по какому-либо церковному вопросу, выслушайте его, затем, направьте его к уполномоченному с тем, чтобы побывав у уполномоченного, он опять вернулся к вам. Когда он вернется и вам доложит об этом, вы позвоните уполномоченному и спросите, что он сказал вашему посетителю. И то, что сказал ему уполномоченный, то же самое скажите ему и вы"... Таким образом, решения по вопросам церковной жизни даются устами архиерея, но исходят они от атеиста, врага Церкви. Это порочный принцип, который лежит в основе всего управления и всех решений Московской Патриархии.

Московские священники не разбирают особо вопроса о порядке выборов Патриарха, на котором остановился архиепископ Ермоген. Однако, подробно описав разные формы полного порабощения церковного управления атеистической властью, они указывают выход в созыве свободного собора, который подлинно выражал бы голос Русской Церкви.

"Созыв Поместного собора в ближайшее время, — пишут они, — диктуется необходимостью общецерковного суждения о деятельности церковного управления и насущной потребностью скорейшего решения исторически назревших вопросов церковной жизни и церковного учительства.

Для того, чтобы новый ПОМЕСТНЫЙ собор не оказался послушным орудием в руках нецерковных сил, необходимо, чтобы в подготовке к этому собору могла принять деятельное участие вся Русская Церковь. Для этого собору должны предшествовать приходские собрания и епархиальные съезды. Только в таком случае на собор смогут попасть клирики и миряне, действительно представляющие собой, вместе с лучшими епископами Русской Церкви, полноту церковного сознания" (стр. 41) [114].

Таким образом, авторы открытого письма Патриарху Алексию надеялись, что свободный собор мог бы повернуть жизнь Церкви на другой путь и, конечно, мечтали о том, что он свободно выберет достойного Патриарха.

При всем добром намерений этих ревнителей правды, надо отметить некоторую наивность предлагаемого ими плана, который мог бы быть осуществлен только в случае коренного изменения советского строя и отказа его от активной борьбы с Церковью. Но в указании тех черт, которые определяли бы подлинный, имеющий каноническое значение собор, содержится уже заранее осуждение собора, который следовал бы по пути соборов 1945 г. и 1961 г. В особенности это можно сказать о записке архиепископа Ермогена к пятидесятилетию восстановления патриаршества.

Вопрос о порядке выборов нового Патриарха обсуждался и в заграничной печати. Можно сказать, что каждому непредубежденному человеку была ясна незаконность выборов, как некоего испытания, насколько Церковь в СССР действительно свободна.
Особенно основательно этот вопрос разбирался в статье Жана Фабр (Jean Fаbге) No 381 Informations Catholigues Internationals от и апреля 1971 года [115]. Заметим при этом, что этот орган печати отнюдь нельзя считать антикоммунистическим и, в частности, враждебным к Московской Патриархи.

Напоминая, что согласно определениям Всероссийского собора 1917-1918 г., соборы должны были бы собираться периодически, автор отмечает, что после 1918 года соборы созывались только по особым случаям: для выборов Патриархов в 1943 и 1945 г. и для изменения Положения о Русской Православной Церкви по указанию гражданской власти в 1961 году. "Самая редкость этих созывов, — пишет автор, — сама по себе является аномалией в функций Церкви. Впрочем, надо отметить, что собор 1945 года не имел никакой другой роли, как принятие без действительных суждений заранее приготовленных определений. Собравшись с 31 января по 2 февраля, он фактически имел только два заседания: одно для принятия изменения Положения, приготовленного митрополитом Алексием, а другое для избрания нового Патриарха, явно преднамеченного Г. Карповым, председателем совета по делам Православной Церкви при Совете Министров СССР".

Далее автор замечает, что "если Поместный собор Русской Церкви является в ней высшей властью, то ясно, что эта власть сведена почти к фиктивной роли".

Напоминая о порядке производства выборов Патриарха в 1945 году, Фабр пишет: "В 1945 году каждая епархия имела только один голос, при чем каждый епископ подавал этот голос, вставая с делегатами своей епархии. Голоса клира и мирян, таким образом, нейтрализовались сливанием голосов. Воспользуются ли на этот раз голосованием путем тайных записок? Тот порядок, который будет применен, во всяком случае послужит показателем, насколько подлинны выборы. Единогласное голосование вызовет подозрение, ибо Патриаршая Церковь в Москве не имеет более личностей масштаба митр. Алексия и сосредоточение голосов на одном имени, даст возможность догадаться о сильной "рекомендации", известно откуда исходящей.

Действительно, для того, чтобы выборы были подлинными выборами, надо было бы, чтобы выборщики имели возможность посовещаться перед собором, чтобы составить себе мнете о возможных кандидатах".

Еще интереснее замечания в ожидании собора в Москве были сделаны в статьях известного знатока положения Церкви в СССР англиканского священника Михаила Бурдо (Rеv. Мiсhаеl Вurdеаuх), автора нескольких книг по этому вопросу. Он посвятил несколько статей рассмотрению вопроса о возможном исходе собора. Хорошо зная истинное положение Церкви, пастор Бурдо не имел иллюзий относительно возможности свободного выбора Патриарха. Бурдо замечает, что выборы Патриарха были задержаны за несколько месяцев гражданской властью.

"Каково бы ни было каноническое положение, — пишет он, — советский закон (ст. 20 все еще действующего закона 1929 года о религиозных обществах) ясно говорит, что никакое местное, областное или всесоюзное религиозное собрание, не может иметь места без разрешения гражданских властей, что, между прочим, есть один из многих пунктов этого закона, из коих видно, что "отделение Церкви от государства" может быть объявлено в Конституции, но не существует на практике. Таким образом гражданские власти могут влиять на сроки так же, как они это делали в прошлом. По-видимому, им нужно было много времени, чтобы быть уверенными, что когда собор, наконец, соберется, он будет правильно "подготовлен".

Переходя к предстоящим выборам, пастор Бурдо пишет: "Если бы отделение Церкви от государства в Советском Союзе было фактом, а не ничего не стоящей фразой на листе официальной бумаги, то в предстоящих выборах не было бы настоящей проблемы". Как пишет далее Бурдо, положение на деле совсем не таково. "Все построение отношений Церкви и государства, закрепленное законом 1929 года, является наиболее "сталинским" явлением в советском обществе" (Тhе Таblеt, 8 мая 1971 г.) [116].

В следующей статье под заглавием "Плененная Патриархия" автор замечает, что даже если бы и были применены все правила, изложенные в записке архиеп. Гермогена, все равно в дело вложен особый механизм, чтобы подстроить выборы. "В настоящее время епископы наверное уже "инструктированы", как они должны голосовать" (Тhе Таblеt, 15 мая 1971 г.) [117].

Чтобы показать метод и степень порабощения Церкви при Советской системе, пастор Бурдо в той же статье цитирует статью из Братиславского чешского журнала "Культурная жизнь" (Кulturny Zivot) от 31 мая 1968 года, напечатанную относительно Лютеранской Церкви в короткий период сравнительной свободы в Чехии.

"Основы жизни Лютеранской Церкви были искажены и ее деятельность почти полностью связана. Это было достигнуто не административными запрещениями, а структурной реорганизацией. Во вне казалось, что ничего не случилось. Были разговоры о выборах, собирались конвенции; существовал даже союз священников, который собирался по временам; церковная печать издавала несколько страниц печатного материала. Но всем этим правила "рука", которая твердо держала бразды церковной жизни, безжалостно выбрасывая и устраняя всякого, кого нашли выражающим какое-то свободомыслие или попытку противодействовать машине.

Только человек преднамеченный одобрением государства, мог быть выбран на какую-нибудь должность... Община могла или формально "избирать кандидата", который был указан опредёленным учреждением государства или церковной властью (не было большой разницы между ними) или... она могла выбрать другого священника, который означал то же самое... Церковь в целом была в пленении с 1950 года... что означает, что все "выборы" и постановления плененной Церкви с тех пор по существу недействительны".

Говоря далее, что один независимый голос на собрании русских епископов, выражающий даже завуалированную версию в смысле сказанного выше, имел бы силу электрического тока, пастор Бурдо в заключение пишет: "Может быть было бы слишком много ожидать нечто в этом роде, но, все-таки, может быть при нынешнем состоянии умов в Советском Союзе, полное единогласие даже в таком отборном и "подготовленном" собрании людей больше чем то, чего может достигнуть государство" [118]. Этого не осуществилось: "единогласие" было продемонстрировано.
Жизнь показала, что никакого нарушения инструкций государственной власти на соборе не было допущено. Впрочем, на всякий случай, выборы Патриарха производились при закрытых дверях...

На деле, конечно, ни одно из этих пожеланий архиепископа Ермогена священников Н. Эшлимана и Г. Якунина или доброжелателей Московской Патриархии из цитированного нами католического журнала, не были приняты во внимание. Тоталитарная система коммунистического государства не допускала никаких свободных выборов . Все выборы в Советском Союзе это — фарс. Избрание Патриарха в этом отношении не составляет никакого исключения.

Если Положение об управлении Русской Православной Церковью 1945 года как будто давало больше свободы центральной власти в управлении Церковью, то это было временной административной уступкой правительства, в то время, как ограничительное законодательство не менялось. В 1961 году политика переменилась и по предложению правительства Московская Патриархия изменила Положение, нарушая канонический строй, но согласуя свое новое положение с законом 1929 года, до сих пор остающимся в силе.

Постановление Архиерейского собора 18 поля 1961 года об изменениях в Положении об управлении Русской Православной Церковью, лишило Синод и епархиальных епископов всяких канонических административных прав в управлении приходами и епархиями. В Московской Патриархии нет канонической власти, которая могла бы управлять Церковью. Для приходов контролирующая власть не епископ, а гражданские учреждения. Это видно из следующего:

1. Для открытия приходской общины требуется прежде всего регистрация гражданской власти. Только при наличии ее епархиальный архиерей может благословить открытие прихода (пункт "а" утвержденного Собором определения Синода 18 апреля 1961 г.).

2. Согласно пункту "б" того же постановления, приходская община "имеет самостоятельный характер в управлении хозяйством и финансами". Иными словами, приход находится вне контроля епископа.

3. При наличии злоупотреблений, недостатка имущества или денежных средств, ревизионная комиссия прихода совсем не докладывает об этом епархиальной власти, а по пункту "в" "составляет акт и препровождает его в местный горсовет или сельсовет".

4. Приходские собрания по пункту "г" созываются не по благословению епископа или настоятеля, а с разрешения горсоветов или райсоветов (в сельской местности).

5. За сохранность здания и имущества храма (в том числе, значит и священных предметов) исполнительный орган приходской общины по пункту "д" несет ответственность также только перед гражданской властью.

6. Епархиальный архиерей не имеет права даже назначать псаломщика, пономаря, алтарника и вообще лиц, участвующих так или иначе в богослужении. По пункту "л" это делает исполнительный орган прихода, только согласуя с настоятелем кандидатов на эти должности.

Таким образом, епархиальный архиерей оказывается только безвластной декоративной личностью, а настоятель прихода не есть руководитель всех сторон его жизни, как это указано в определениях Всероссийского собора 1917-1918 г., а только совершитель богослужений.

Такое неканоническое положение было введено Синодом и собором Московской Патриархии в 1961 году во исполнение советского закона 1918 и 1929 гг., некоторое время нарушаемого с ведома гражданской власти, но доныне не отмененного. Это видно из слов самого Патриарха Алексия, когда он объяснял епископам необходимость переустройства Церкви. "В апреле этого года, — сказал он, — Совет по делам Русской Православной Церкви известил нас о том, что Совет Министров СССР вновь обратил внимание на многочисленные случаи нарушения со стороны духовенства советского законодательства о культах и указал на необходимость внести надлежащий порядок в жизнь приходов, а именно в вопросе восстановления прав исполнительных органов церковных общин в части финансово-хозяйственной деятельности, в соответствии с законодательством о культах". Вопреки очевидности, Патриарх старался доказать, что вносимое по требованию гражданской власти изменение "была не отмена, а только поправка и уточнение настоятельских прав и обязанностей, причем в сторону более церковную и духовную".

Отмечая, что советские законы не требуют предварительного согласия гражданских властей в случаях рукоположения священников, их назначения или перемещения, они далее пишут: "Однако, в последние годы в Русской Церкви установилась такая практика, при которой ни одна хиротония во епископа, пресвитера или диакона не совершается без предварительной санкции чиновников Совета по делам Русской Православной Церкви. Используя все те же испытанные методы негласного диктата, чиновники Совета всячески препятствуют рукоположению тех лиц, в которых Совет видит потенциальную силу, способную в дальнейшем противостоять беззаконным действиям безбожников, направленным на разрушение Церкви. Руководствуясь этим принципом, чиновники Совета производят тенденциозный отсев абитуриентов духовных учебных заведений, лицемерно прикрываясь заботой о благе Церкви, препятствуют рукоположению достойных ставленников, не имеющих духовного образования, не позволяют лицам, получившим высшее светское образование, отдать свои силы на служение святой Церкви и т.д.

Кроме того, Совет по делам Русской Православной Церкви способствует проникновению в ряды пастырей и дальнейшему продвижению по службе лиц, нравственно неустойчивых, маловерных, а иногда и вовсе беспринципных, способных служить злому делу — разложение св. Церкви, а в подходящий момент и вовсе отречься от Христа" [119].

Неудивительно, что в этих условиях мы видим резкое понижение уровня лиц допускаемых гражданской властью, занять Московский Патриарший престол. Патриарх Сергий первый открыл эту эру, но он был более выдающейся личностью, чем его преемник, который еще больше чем он, открыл доступ безбожникам к церковному управлению. Новый Патриарх был уже гораздо более низкого уровня во всех отношениях и еще более послушным в исполнении указаний советских чиновников.
Характерно, что Собор 1961 года проходил в присутствии трех представителей правительства, сидевших за отдельным столиком за спиною епископов. Их присутствие сковывало языки тем, кто хотел бы высказаться. По окончании заседания Патриарх Алексий подошел к ним и обменялся рукопожатиями. Епископы со вздохами подписывали протокол.