Архимандрит Антонин (Капустин,+1894)

Беседа на евангельскую притчу о мытаре и фарисее

(Лк. 18, 10-14)

Не помолимся фарисейски, братие!..

Фарисей молился следующим образом: Боже! благо­дарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобре­таю... Сколько надо иметь самонадеяния, чтобы отозвать­ся о себе подобным образом! И как можно забыться до та­кой степени! — думаем мы, особенно когда слышим выра­жение: или как этот мытарь. Нам хотелось бы от лица всего человечества выразить негодование на фарисея, ко­торый в христианском Mipe издревле считался образцом гордости, был предметом всеобщего укора и посмеяния. Но нельзя не подумать иногда, что, может быть, в этом де­ле не всякий, слушающий притчу, имеет право быть судь­ей фарисея, что, может быть, фарисей был только откро­веннее и искреннее других и по детскому тщеславию вы­сказал то, что мы — его судьи — таим в глубине души; что, вероятно, он был не пустоименным ревнителем благочестия и сознавал, что трудом и подвигом стал выше той сту­пени, на которой стоят хищники, неправедники, прелю­бодеи и на которой, может быть, и сам стоял прежде; и на­конец, несомненно, что он был возвышен духом по край­ней мере настолько, что занимался своим нравственным совершенством и за то, что имел, благодарил Бога.

Как не пожелать иногда, чтобы многие из обличите­лей его в этом случае походили на него. Чтобы вполне и по достоинству оценить всю незаконность фарисеева поступ­ка, надобно понять дух притчи. Притча фарисея и мытаря относится к кругу жизни высшей, духовной, молитвенной. Фарисей и мытарь - это не гордость и смирение в обыкно­венном их смысле, а два молитвенных расположения души - ложное и истинное. Св. Церковь, вводя нас в дух поста и сострадания Господу нашему, хочет, чтобы неточное нача­ло его - молитва - не была нам во грех, а низвела в серд­це наше глубокое покаянное чувство и оправдала нас. Не помолимся фарисейски, братие, - вот первые слова богослужебной книги Великого поста.

В духе Евангелия, по намерению Церкви и по указа­нию современных потребностей жизни последуем за хо­дом притчи.

Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Время, в которое жил на земле Господь наш, во многих отношениях было не похоже на наше вре­мя. Тогда все в Иудее ожидали Христа и все были на страже своего спасения. Вера, богослужение и жизнь богоугод­ная делались нераздельными предметами всеобщего и са­мого живого внимания. Слова грешник и праведник не бы­ли тогда принимаемы только к сведению, как теперь. И для правды, и для греха было внешнее свидетельство, не всегда верное, но потому именно и вызывающее против себя строгий приговор Иисуса Христа. Фарисеи были учители народные, указатели праведности и греховности поступков людских, и по возможности сами представляли в себе обра­зец праведников. Мытари по условиям жизни своей каза­лись менее всех других подходившими под мерило правед­ности. Таково было положение дела, вызвавшее притчу Господню. Возвратимся к ней. Вот оба - и мнимый правед­ник, и мнимый грешник - вошли, говорит Господь, в храм помолиться. Остановимся пока на этом. Еще оба молитвен­ника для нас хороши, равно достойны уважения. Их обоих привлекло в церковь желание помолиться. Один перепол­нен был сознанием своей добродетели, и спешил поблагода­рить за то Бога, другой подавлен был чувством своей гре­ховности и спешил испросить себе милости у Бога. Блажен­ное и боголюбезное дело: все крайности жизни сводить к одной середине - молитве!

Фарисей, став, молился сам в себе так... Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил. Пока еще нет повода осудить фарисея и оправдать мытаря, займемся выводом уроков из того, что говорит Евангелие.

Приятно видеть, как храм Божий служит общим мес­том соединения всех верующих в единого Бога и принадлежащих к единому богоустроенному братству. В этом отно­шении наше время не разнится от времени Христова. Наш храм, как и храм ветхозаветный, устройством своим подает повод стать молящимся в нем одним на главном месте, дру­гим издалеча. В этом мы опять сходимся с древними време­нами. Но в христианском храме, где с одной стороны долж­на быть воссылаема вечная и всем общая хвала Богу за тай­ну искупления нашего, вследствие которого все мы не та­ковы, как прочие люди: неверующие, лжеверующие, суе­верные и т. п.; а с другой, от всех уст должно слышаться по­каянное слово мытаря, оправданного и поставленного нам в пример Господом нашим; в таком храме должно бы, по-видимому, исчезать различие мест ближнего и далекого, фарисейского и мытарского... Между тем, различие это за­метно. Христианский алтарь окружается обыкновенно именитостью, сановитостью, убранством и пышностью, а издалече стоит бедность, дряхлость, худородность...

Другое обстоятельство. Фарисей и мытарь вместе входят помолиться - становятся и стоят потом каждый на своем месте. В наших храмах можно бывает заметить дру­гое: сначала все становятся впереди, потом, более нежели за половину службы, продолжающийся приток новых мо­литвенников оттесняет прежних, пока те, по необходимос­ти, станут вдали.

Третье обстоятельство: ставший вблизи приточный молитвенник в себе молится (может быть, для того, чтобы не мешать богослужению), а издалеча стоящий позволяет себе бить в перси и говорить ко Господу. Мы часто бываем свидетелями противоположного. Ближайшее к священно­действию место, к сожалению, у нас нередко оглашается очень резким и иногда очень продолжительным говором, не направленным ни к Богу, ни к священнодействию, не ис­текающим ни из нужды, ни из веры. Еще одно обстоятель­ство: когда Господь замечает, что издалеча стоявший не смел очей возвести на небо, то дает этим знать, что вблизи ставший смотрел на небо и, конечно, лицом обращен был к святилищу Бога, с Которым беседовал. Опять разница с на­ми. У нас очами не для чего искать Бога - несмотря на это, зачем-то они разбегаются по всему храму; может быть, за­тем, чтобы договорить то, чего не может высказать язык, разделяемый пространством и заглушаемый пением.

Братия мои! Что же это за молитвенники, о которых мы говорим теперь? Мы негодуем на фарисеев, осуждая их неразумную молитву, следовательно, не хотим иметь с ни­ми ничего общего; но особенное исключительное место, особенное право приходить и выходить, передвигать и от­талкивать, особенная вольность слова, взгляда, движения, отделяющая резкой чертой вблизи ставших от стоящих из­далеча, - не говорят ли о каком-то своего рода фарисейст­ве, хотящем управлять в церкви правилами приличия и об­ращения, также говорящем внутренне: Не таков, как про­чие люди, или как этот мытарь... только, может быть, за­бывающем поблагодарить за то Бога? И не обидно ли видеть, что древнее фарисейство если и казалось мелочным, то всё же занималось предметами высокой важности, а но­вое наше занято мелочами и мелочами самыми пустыми! Не помолимся фарисейски, братие!

После того, как осмотрены нами внешние случайности молитвы, войдем в ее внутреннее. Боже! благодарю Тебя, - начинает один молитвенник. Боже! - просто говорит дру­гой. Оба начинают одним и тем же словом молитвоносным и благодатным, но вслед за этим расходятся и молятся каж­дым своим образом. Чем менее сказано о фарисее, тем бо­лее он сам говорит о себе. Напротив, чем подробнее описа­но положение мытаря, тем сокращеннее его собственное слово. Замечательное для молящихся обстоятельство! Гос­подь очень мало занимается тем, кто сам собой занят, и с особенным участием описывает того, кто весь исчезает в чувстве своего недостоинства и ничтожества перед Богом. Фарисей, по-видимому, определил мытаря не только местом, но и молитвенным чувством. Он начал воздавать хвалу Богу, тогда как мытарь, кажется, вовсе не думал про­славлять Его, занятый одним сознанием греховности. Не заслуга фарисея в том, и не укор мытарю! Всё зависело от того, что один хотел благодарить, другой - просить Бо­га. Оба эти вида молитвы равно благословлены Богом и угодны Ему (1 Тим. 2, 1 - 3. Кол. 4- 2). И тебе, будущий пост­ник, исповедник и причастник Христов, призываемый на молитву, Церковь предоставляет на выбор какую угодно - благодарственную или просительную. Состояние духа твоего само должно указать тебе, которая для тебя нужнее, и приличнее, и благоплоднее. Если же тебе всё равно, как начать молиться, если ты затрудняешься, что избрать и на что решиться, то мудрость и опытная духовность советуют прилежать более в прошении, чем в благодарении.

Молитва благодарения есть молитва окрыленная, быст­рая, легкая, восторженная. Она вдруг делает то, до чего с трудом и усилием доходит молитва прошения - глубокая, тяжелая, медленная; но зато весьма часто вдруг и теряет то, что дает; тогда как совершенно напротив, молитва проше­ния чем медленнее дарует, тем крепче и стойче даруется. Молитва прошения должна быть у грешника занятием по­стоянным, всегдашним; молитва благодарения - отдыхом от труда, праздником сердца; последняя должна только за­влекать и собирать душу для первой. Но есть нечто, что прямо опасной делает молитву благодарения и заставляет еще более не советовать ее молитвеннику, особенно не­опытному. Это сейчас выскажет нам фарисей.

Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие лю­ди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мы­тарь. Вот какой быстрый поворот от света Божия в неис­ходный мрак! Не таков, как прочие люди! Как не пожалеть бедного фарисея, упавшего с такой высоты в такую бездну и, по-видимому, так нечаянно и непредвиденно! Как ему не хотелось явиться пред Богом нечистым и неправедным! С каким светлым лицом и смелым взором стал он на молитву! Христианин, призванный к безстрастному, но вместе и сострадательному, высокому, но нераздельно с тем и снисхо­дительному взгляду на дела человеческие! Удержимся пока от суда над молитвенником, не оправдавшим ни Божест­венного изволения, ни собственных сердечных чаяний, ни нашего прекрасного, но для фарисейского времени, может быть, уж слишком высокого требования. А чтобы не выйти из границ умеренности, обратим взор на нашу собствен­ную молитву.

Не таков, как прочие люди... пощусь два раза в неде­лю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. В наш век, век приличий, лукавой вежливости и холодного чувст­вования, нестерпимо сказать подобным образом. Но чем менее говорит язык, против воли связанный, тем более закваска фарисейская (от которой столь заботливо предостерегал Спаситель: Мф. 16, 11) ищет обнаружить себя други­ми путями. Если бы он вышел языком, он явился бы пустым тщеславием - смешным и только, но негибельным. Но чем опытнее и искуснее в путях и оборотах жизни наше время против века мытарей и фарисеев, тем глубже внедренной и повсеместнее разлитой в существе нашем представляется закваска фарисейская. Нехорошо, по-нашему, сказать: Не таков, как прочие люди, - но можно дать заметить это... Стыдно хвалиться добродетелями, но не зазорно слушать от других льстивую похвалу им... Законно не считать себя иным, нежели прочие, но тяжело видеть себя подошедшим под одну меру со всеми... О лукавство сердца неуловимое и неистощимое!

Однако же, если бы только этим извитием и видоиз­менением одного и того же древнего самообольщения ограничивалось не подозреваемое фарисейство сердца на­шего, еще бы можно было следить за ним с любовью врача и пестуна. К сожалению, последний обман и в этом случае хуже первого. Фарисейство древнее, простое, тщеславное к нашему времени возросло до фарисейства глубокого, враждебно-презрительного и нестерпимого в обществе учеников кроткого и смиренного сердцем Господа Иисуса Христа. Обличенный Им дух фарисейский по справедливо­сти подпал всеобщему порицанию; дух мытаря, наоборот, сделался родным Христовой Церкви. Но и фарисейский, и мытарскии дух получает себе достойную оценку только в истинных фарисеях и мытарях. Дух мытаря без сердца и без убеждения, без смирения и без сокрушения мытарева есть посмеяние слову и делу Христову, равно как и фари­сейство, понимаемое только как теплое упражнение боголюбивого чувства, есть прямая обида благочестию и уничи­жению Церкви. Чтобы как можно более не походить на фа­рисея, мы с большой охотой прикрываем себя мытарским духом и полагаем достаточным сказать подчас то же, что и мытарь: Боже! будь милостив ко мне грешнику, забывая, что не только простое возглашение чужих слов, но иногда и ис­тинная, горькая, вопиющая молитва пророков и чудотвор­цев о имени Христовом отвергается Богом (Мф. 7, 22 - 23). Чтобы не казаться фарисеями, иные полагают нуж­ным уже мало того, чтобы только не стоять вблизи алтаря Господня, но и совсем не входить в церковь, позволяют се­бе уничижительно смотреть на церковные действия и по­становления, на мнимо фарисейское поведение, обраще­ние и занятия лиц, которых христианское приличие и обыкновение называют отцами и учителями... и на многое другое.

Когда истинно верующий и боящийся Бога христи­анин сочувствует во всю меру сил и средств делу Божию и церковному, с истинно мытарским смирением ищет себе у святыни оправдательной милости Божией, - гордый лже­мытарь и его также оглашает именем фарисея. Набож­ность, таким образом, выдается им за ханжество, вера - за суеверие, любовь - за лицемерие... Чего же хочет от мо­литвы обличитель мнимого фарисейства? Духа сокрушен­ного и смиренного, - отвечает последний обман. Если бы мы и поверили, что ему действительно этого хочется, то разве мы не знаем из печальных опытов христианской ис­тории, в какую пустоту и безсердечность завлекает людей несправедливое ревнование по одному внутреннему богопочитанию? Но лжемытарь лжет на самого себя. Он имеет в виду только унизить и осмеять простоту и чистоту Хрис­товой веры, обезславить тяжелое и трудное для его лени и рассеянности, а потому как бы недостойное его благочес­тие. Мытаря нашего нельзя увидеть издалеча, не смеющим очей возвести на небо и только бьющим себя в перси... Всё это, на его взгляд, фарисейство. Что он ни говори, всякому понятно, что он имеет в виду только одно: не быть, как про­чие люди. Что может быть позорнее и гибельнее этого, так­же в своем роде фарисейского, духа молитвенного, уничижающего всех истинных молитвенников и стремящегося уже не только опозорить честь ближнего, но и у самого Гос­пода отнять славу Его внешнего богопочитания?

 Особенно теперь, когда наступает постническое говение, самое безропотное и послушное велению Церкви, истинный молит­венник должен гнать от себя ложный дух молитвы и не поз­волять лености или суемудрию брать над собой верх...

Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот. Худо рассчитанной молитвы неожи­данный конец! Тот, кто считал себя праведным, осужден. А, напротив, кто сам себя осудил, того Бог оправдал. Что за тайна нравственной жизни! То ли осудило фарисея, что он воздавал хвалу за совершенства, которых не имел, и следо­вательно, лгал пред Богом? Нет, притча не говорит ничего в укор ему. То ли, что он слишком много ценил то, что имел, и слишком мало понимал, что ценил? Отчасти это. Много­кратные обличения фарисейского взгляда на добродетель, сделанные в разные времена Иисусом Христом, подтверж­дают это предположение. Но оправдание осужденного фарисеем мытаря, поставленное в связи с осуждением фари­сея, заставляет нас искать причины осуждения этого по­следнего в чем-то другом, далее и глубже... Ужели и мытарь не нашел бы в себе ничего, за что бы мог ублажить себя и восхвалять Бога? Когда фарисей отличил его от хищников, неправедников и прелюбодеев, то значит и мытарь мог воз­давать хвалу Богу, - хотя бы уже за то самое, что он не хищник, не неправедник... Однако же, мы слышим на устах его одну только покаянную молитву. Именно потому он по­шел оправданным в дом свой более, нежели тот, что не ду­мал видеть в себе ничего хорошего, было ли оно в нем дей­ствительно или нет - всё равно. Как понять эту тайну нравственного Божьего мiроправления? Между людьми бывает по-видимому иначе: отец любит видеть сына посто­янно правым, начальник ценит и уважает подчиненного, ревнующего о правоте своей; друг скорбит, когда постоян­но слышит в устах друга одно только мытарево слово...

И Отец Небесный желает оправдать всех; с тем Он со­творил человека правым (Еккл. 7, 29), и благоволил к Иову, стоявшему за правоту свою, и Святым Духом Своим скор­бит воздыханиями неизреченными (Рим. 8, 26) над грешным человеком... Но разница между Божиим определением и человеческим образом мысли в том, что Бог смотрит не так, как смотрит человек; ибо человек смотрит на лицо, а Господь смотрит на сердце (1 Цар. 16, 7). Перед человечес­ким близоруким взором нетрудно человеку показаться правым; а пристрастное сердце может довольствоваться и самой поверхностной правотой. Бог, зрящий на сердце, и смотрит иначе, и видит иное. Он не находит желанной пра­воты ни в одном из зачинаемых в беззаконии и рождаемых во грехе (Пс. 50, 7). И как человеку быть правым пред Богом, и как быть чистым рожденному женщиной? - свидетельст­вует Ему в этом Его праведник (Иов. 25, 4). Не оправдается пред Тобой ни один из живущих (Пс. 142,2), - взывает к Нему другой праведник. Вся праведность наша - как запач­канная одежда (Ис. 64, 6), - говорит очищенный огнем Божественным (ср. Ис. 59, 3- 15). Делами закона не оправда­ется пред Ним никакая плоть (Рим. 3, 20), - подтверждает апостол...

Видя наше всецелое онеправдование и совершенное безсилие, Господь на Себя взял дело нашего исправления, и с тех пор собственные усилия человека явить себя пра­вым пред Богом и собственная оценка правоты своей суть сколько, с одной стороны, безумие, столько, с другой, ос­корбление Бога. Кто действительно виноват, и при всём том желал видеть себя оправданным, для того остается од­но средство поправить дело  -  глубочайшим сознанием ви­ны преклонять судью на милость. Перед этим средством не может устоять природа человеческая, перед ним не устояло и небесное Правосудие; покаяние преклонило небо и низвело на землю Сына Божия.

Понятно теперь, почему так высоко оценено слово мытаря. Оно единственное уми­лостивительное слово грешного и бедного человека, им стоит Mip! Понятно, далее, почему фарисеева молитва не имела успеха. Кто оправдал сам себя, тот взял на себя дело Божие, предварил Бога и отстранил таким образом от себя Его вспомоществующую благодать и восполняющую ми­лость. На суде Божием поэтому он и останется только с тем, что себе дал.

Но, злополучный фарисей! Сознание собственной праведности увлекло тебя к суждению о чужой греховнос­ти...  В какую бездну ты себя низвергнул! Чем ты можешь возвратить свое необдуманное слово, обезчестившее пред лицом Божиим твоего ближнего? Один гордый порыв - и ты стал клеветником братии своей (Откр. 12, 10)!

О, не помолимся фарисейски, братие! Аминь.

 Архимандрит Антонин (Капустин,+1894),

начальник Русской духовной миссии в Иерусалиме