Версия для печати

ДРУГАЯ РОДИНА

Мы прожили почти всю сознательную жизнь, — я имею в виду поколения до 70-х годов, — при коммунистах. Ходили на работу, водили детей в детсады, боялись остаться без работы больше одного месяца — иначе стаж прервется и пенсия будет меньше. Кто-то из нас был даже верующим, посещал храмы, слушал проповеди, почти в каждой из которых нам напоминали о христианских добродетелях: добросовестно работать на благо нашей родины — СССР и почитать власти, ибо всякая власть от Бога. И только единицы, как думается, по особой милости Божьей, знали, что есть и другая родина, другая жизнь, другие христиане.

На территории с бесовски свистящим названием СССР существовала Россия. Это была потаенная Россия. О ее наличии знали только те, кому положено было знать: сами жители этой страны и враги ее. Жители этой страны — это русский народ. Не советский, а русский. Среди этого народа много чувашей, марийцев, татар и других национальностей, но это все равно русский народ, ибо главным была не нация. В прежней России была одна нация — русский народ, то есть православные христиане, и не имело значения, как они назывались — чуваши, или мордва, или немцы; православный — значит русский.

Так вот, эта Россия осталась. Ушла в подполье — в буквальном смысле слова, но была жива и не дала себя истребить. Ее существование благословил патриарх Тихон. Когда он возгласил анафему новой власти и тем, кто сотрудничает с ней, для многих христиан вопроса даже не возникло, они не хотели быть под анафемой. А новая власть своими щупальцами захватила и патриархию. Значит, из этой патриархии надо уходить, особенно когда ее возглавителями был произнесен тезис, что радости новой власти — это их радости.

Сейчас много пишется в различных изданиях о митрополитах, епископах, священниках, не принявших декларацию митрополита Сергия и предпочитавших идти на смерть и в тюрьму ради чистоты и истинности Церкви. Печатаются их жития, фотографии, сообщаются их мученические подвиги. Слава Богу! За каждым из них стояла паства: огромное число православных христиан, преимущественно простых, часто неграмотных деревенских людей, крестьян. Они четко знали: где есть коммунисты — там быть греху. Грех быть в их церкви, на их работах, в их школах, брать их документы, на них ведь анафема патриарха.

ДЕДУШКА СЕРГИЙ

Ныне покойный Сергей Степанович Денисов рассказывал, что он сидел за принадлежность к Истинной Тихоновской Церкви. Дали десять лет. Спустя какое-то время его вызывает "кум" на беседу.

— Сергей Степанович, мы знаем, что ты человек церковный, знаешь службу, устав. Сейчас (дело было после войны) есть решение открыть храмы, но священства не хватает. Если ты согласен служить, мы тебя выпускаем.

— Гражданин начальник, скажите мне сперва, Церковь, в которой я буду служить, с властями соединенная?

— А как же, соединенная.

— А власть со Христом соединенная?

Тот засмеялся и говорит:

— Нет.

— Ну и мы не можем с вами соединиться, вы безбожники.

— С тобой все ясно. Иди, досиживай срок.

Он досидел, вышел вместе с четырьмя сыновьями и прожил 90 лет, ни разу не соединившись с властями, не переступив порога сергианского храма, живя особенной, другой жизнью, даже отказываясь получать советский паспорт. Хотя он и говорил, что «мы не против власти идем, а против мiродержателей века сего. Мы за Бога».

На другом допросе следователь сказал Сергею Степановичу:

— Сергей Степанович, ты человек советский, и ты должен помогать нам.

— Нет, гражданин начальник, я человек не советский: был бы советским, я бы у вас здесь не сидел.

— Ну, хорошо, но ты все-таки гражданин нашей страны?

— Нет, я не гражданин вашей страны, я гражданин Неба.

— Пошел вон! — Закричал начальник.

Дедушка Сергей (Сергей Степанович) рассказывал мне и другое. Дело опять-таки было в тюрьме. Сидел он в камере. Накануне от верующих получил посылку. Посылки раздавал конвоир, в душе имевший страх Божий, и посему сочувствовавший и помогавший сидевшим за веру. Тихо шепнул Денисову, что пришла посылка. Ибо если бы объявил при утренней поверке, то счастливца уже подкарауливали бы малолетки или уголовники постарше, короче — мало шансов, что посылку принесешь до своего места, хотя бы половину. Забравшись на свое место, дядя Сережа стал аккуратно перебирать ее содержимое. Наконец, нашел: в мешке с гречневой крупой из середины осторожно извлек шелковый мешочек. Запасные Дары! В последнем письме ему дали понять, что они будут в посылке. Доставлялась батюшке исповедь, тоже письмом. Получив Дары, Сергей Степанович встал в уголочек, лицом к стене, помолился и... потребил! Вдруг к нему подходит дневальный, который в бараке убирался, и спрашивает: «Сергей Степаныч, что это — сон или с глазами что? Когда вы молились, вдруг на вас огонь какой-то посыпался, прямо языками. Прямо я удивляюсь: огонь какой-то...»

Сергей Степаныч потом догадался, что ведь это он Дары принимал. Этот случай мне рассказан самим Сергеем Степановичем.

Сергей Степанович родился в 1894 г. в Липецкой губернии, воевал и был ранен в 1-ю мiровую войну. Женился. Когда младшему — четвертому — сыну Григорию было два года, жена умерла. Старушка, которая приходила и помогала по хозяйству, как-то раз сказала:

— Жениться тебе надо.

—Этих слов чтоб я больше не слышал, — сказал дядя Сережа. И сам поднимал детей. Стирал, готовил, учил благочестию и христианской жизни, приучал к службе.

Сергей Степанович, как и другие катакомбные священники, ходил только в православные храмы, а в храмы, подчиненные обновленцам, к числу коих относили и митрополита Сергия (Страгородского), не ходил. Пока было можно, Сергей Степанович ходил в местную церковь; потом церковь закрыли и сломали, с глав кресты сняли. Один крест сняли в Вербное воскресенье, а второй — на Пасху, при этом насильно собирали все местное население. Колокол разбили; били полдня, он сначала звенел, а потом дребезжал, как будто умирал. В церкви при коммунистах хранили куриный помет для удобрений, который свозили со всех окрестных деревень. Когда потом церковь ломали уже в 1937 г., то один партиец Виктор взошел на амвон, говорит: «Благословенно царство...» Издевался. А потом он утонул. Сергей Степанович стал ходить в Липецкий монастырь, там служил православный владыка Уар. Постепенно всех не обновленческих священников забрали. Предчувствуя свой арест, владыка Уар благословил Сергея Степановича, Андрея и Александра на исповедническое слово, сказав:

— Приходится вам, братья, вместо нас, потому что простые менее заметны, а если священники, то сразу арестуют.

Через год владыку Уара арестовали, а они стали продолжать свое миссионерство, разъясняя верующим, каким путем нужно идти в это лукавое время. Постепенно вокруг Сергея Степановича в селе Дон-Избищи образовалась община. Он был как бы старостой, у него хранились адреса многих катакомбников, он подсказывал, кто и кому должен помочь. Он не был священником, но к нему в праздники, несмотря на очень трудную дорогу, съезжалось много людей помолиться, посоветоваться, укрепиться духом. Бывало, собиралось по двести человек, молились ночью.

Сын Сергея Степановича — Григорий рассказывает о их жизни: «В церкви уже некуда было ходить, потому что священники обновленцы были. Стали в домах собираться, молиться. На выборы не ходили — грех, в школы нас не отдавали, потому что там вместо Закона Божьего преподавали безбожие. В армию не шли, потому что безбожников защищать не стоит. Шли в тюрьмы. Арестовывали. Многие проповедники, благословленные владыкой Уаром, были расстреляны. Так, без постоянной связи с православными епископами и священниками мы были до 1954 г., пока не встретили о. Михаила Рождественского в лагере.

В 1936 г. пришел к нам сосед-родственник и говорит: «Сергей Степанович! Уходите, приехали из Рязани арестовывать». Отец пошел в другую деревню. К вечеру приезжают. Одного брата взяли с поля, когда он скот пас, второго — вечером, после работы арестовали. Судили их за борьбу против советской власти; говорят им: «Патриарх Тихон антисоветчик был, а Иоанн Кронштадтский тоже против коммунизма был, а вы соучастники». Приговорили их к расстрелу... А отец с 1936 г. до ареста в 1944 г. скрывался от властей. Под печкой яма была, и он в нее прятался, если кто-то чужой приходил.

В 1942 г. опять пришли ночью с обыском. Стучат, мы все спали. Отец спрятался под печь. Начали обыск делать. У нас в доме жили дети расстрелянных братьев с матерями. Энкэведешник подходит к моему спящему братишке, трясет его и говорит: «Вставай, се Жених грядет в полунощи. Христос пришел». Потом он стал иконы сбрасывать. Бросает, бросает, лампадки побил. Братних жен — Татиану и Ефросинию забрали, а впоследствии расстреляли, а ребятишки их остались, плачут. Наутро пришли иконы забрать, а мы успели хорошую икону святителя Николая на крышу спрятать, да так, что они не нашли. Так до самой войны и молились с одной иконой. Достанем, помолимся и опять прячем. В эту же ночь взяли отцову сестру, у ней две девочки были. Те как встали, а матери нету. Когда сотрудники НКВД от нас уехали, отец говорит: «Что же. Надо к сестре ехать». А девочки там, в доме, закрыты, плачут. И их тоже к нам взяли. Как детдом у нас стал.

Молодежь в деревне настраивали против нас, они приходили и стекла у нас били. Мы даже были вынуждены кирпичом заложить окна. Также и в других деревнях. Вот, если надо найти верующего, то у кого окна кирпичом заложены, значит, верующие. Один раз к нам в дом пришла молодежь, и стали все бросать, ломать, но потом успокоились, ушли. У нас окопали дом. Говорят: «Это колхозная советская земля, и вы не имеете права тут ходить». Ну, мы доски положили и ходили по доскам. Потом уже и в магазине ничего не стали давать. Потом перед войной с субботы на воскресенье, ночью, как крикнет мой брат. Папа спрашивает: «Что такое?», а он говорит: «Сейчас я как будто в церкви стоял, а Николай Угодник как бросит меч в народ, и меч этот упал и загремел». Отец думает, что это? Наверно, это будет война. И правда. После обеда крик провожающих на войну. Голосят, кричат, как по покойнику.

Ну, война пошла, а к нам облегчения пришли. Дали карточки нам на муку. Крестики начали спрашивать ихние жены, когда немцы начали коммунистов крошить. В войну больше к вере подходили. Присылали нам письмо от митрополита Сергия (Страгородского), он писал там, что нужно защищать родину, ну, это диктовка ему была.

Потом на Рождество пришли, стали делать обыск, нашли под печкой "похоронку", где раньше отец прятался, а его там в тот раз не было, он в другом месте был. Брату моему Петру говорят:

— Собирайся.

Они хотели от него пытками добиться, где отец скрывается. Взяли его. Поехали и заехали в одну деревню, там напились самогонки, а брата дали охранять одному старику, тот заснул, а брат прямиком через реку Дон в другую деревню, где наши верующие были. Потом полковник дал жару всем своим.

Ну, вот, дошла очередь, чтоб меня забрали. А у меня всегда, если какая скорбь предстоит, то сердце волнуется, плачу. И вот, у меня какая-то тоска появилась, ну и точно, утром проснулись, молитвы почитали, начали акафист читать, вдруг стучат. Открыли, заходят к нам трое: председатель сельсовета и уполномоченные. «Ну, — говорят, — как живете, кто вас обижает?» А сами начали иконы описывать, меня вызвали, чтобы арестовать, тут меня толкают, говорят: «Беги». Я, значит, как рванул, вниз под горку, а вслед мне стреляют. Пробежал километров пять, там на лодке переплыл, и к своей сроднице домой прибежал. А моих братьев отвезли в детдом. А я пошел жить к отцу, который скрывался у одних людей. В конце войны, в 1944 году, всех верующих выслали из Липецкой и Рязанской областей, собрали на станции Лебедянка. В пять часов утра людей из домов забирали, до пяти тысяч набрали. Они там на станции молились, акафисты читали. А мы как раз перед облавой с отцом спрятались в "похоронку". Сидим, смотрим: уже следующий день настал. Вдруг кто-то к нам лезет, а это мой друг из деревни Бередихино — Сергей Мягков, он потом катакомбным священником был, недавно умер. Он эту "похоронку" знал, залез и говорит: «Выходите, уже всех взяли. Увезли». Мы вылезли. И вот мы пошли жить в другое место, у Прядихиных в Орловской области, сначала жили на чердаке, а зимой перебрались в свинарник; у них был один поросенок, а нас там скрывалось семь человек. Нас там нашел председатель колхоза, арестовали. А народ собрался и орет на нас, как на зверей, кто чего. Отвезли в Орел, в тюрьму. Десять человек было нас в камере, священники были. Начали допрашивать, меня выпустили, как несовершеннолетнего, а их под суд. Следователь говорит: «Ну, прощайся с отцом». Папа заплакал, говорит: «Молись Богу, сынок». Дали им всем по десять лет, по статье 58-10. Отправили их на лесоповал. Я поехал к родственнику, там тоже стали тайно молиться. Приходила одна монахиня и пожилой священник, они молились с нами.

В 1947 г. меня арестовали. Следователь говорит: «Вот ты же богомолец, сектант, в церковь не ходишь, будем тебя судить». Когда меня в первый раз судили и во второй, то показывали нам журнал МП; говорят, вот, митрополит Сергий же советскую власть признает. Осудили меня и еще пятнадцать человек из нашей общины. Обвинили в агитации религиозной и против советской власти. Деда Василия защитник спрашивает: «Вот вы, Василий Михалыч, тут называли Иоанна Кронштадтского, а про каких вы зверей говорили, которые вышли из моря?» А он говорит: «Вот этим зверям, как Карл Маркс, Ленин, Сталин, я кланяться не буду». После совещания прокурор говорит: «Надо дать Василию Михайловичу расстрел». Но дали двадцать пять лет лагерей, а мне — восемь лет. Ну, и остальным дали много, а один говорит: «Я не с ними». Его спрашивают: «Ты за Христа?», а он говорит: «Нет. Я прощения прошу». Ну, дали ему все равно восемь лет, ибо Бог поругаем не бывает.

Нас отправили по этапу. А отца угнали раньше в Абез. Папа, когда по этапу ехал, то молился и крестился. И священник Михаил Рождественский увидал его, говорит: «Я священник». Отца Господь сподобил быть вместе с ним в лагере, и потом на свободе у него окормлялись. О. Михаил тоже говорил: «В советскую церковь ходить нельзя, потому что декларацию подписали». В заключении у нас еще о. Иоанн из Питера был, потом еще уфимский был истинно-православный священник. Иеромонах Марк был, он уже умер.

Потом на свободе у нас еще иеромонах Илия (Кузнецов) был, к нему ходили, в городе Бугульме. Потом его татары побили крепко и о. Михаил ездил его соборовать. Когда я в Воркуте был в лагере, то там был иеромонах Евгений (Ушаков). Ему пять суток карцера дали за исповедание Троицы, там, в лагере, а мне давали пять суток карцера за то, что я не ходил на работу в церковные праздники. Подельнику моему, Николаю Агафонычу, солдаты в лагере бороду брили насильно, он отказывался брить по православному обычаю. Когда Сталин помер, начальник шахты заплакал, а заключенные кричали: «Ура, ура!» Отца освободили в 1954 г., а меня — после. В Унте (Коми) нашел я отца, он был там в ссылке. Уехали жить к родственникам. Потихоньку стали связи налаживаться между уцелевшими катакомбными батюшками. Окормлялись мы еще у о. Игнатия в Воронеже, там и сейчас его монахини живут. О. Никита был в Тамбове. В Харькове был другой о. Никита. Мы о. Михаилу посылали свои исповеди, ехала какая- нибудь монахиня, он Дары пересылал. О. Никита Харьковский присылал Дары в лагерь. Он говорил: «Причащайтесь в такой-то праздник, а я буду читать тут разрешительные молитвы».

О. Михаил Рождественский нам говорил: «Пока я жив,— со мной, а потом, если Господь время продлит, то Он вам пошлет священника православного».

О. Михаил говорил про нашу жизнь до встречи с ним: «Ваш подвиг был очень хороший, как монашеский, любовь была, но только не доставало вам священников». Еще он говорил: «Там, в советской церкви, вы погибнете, а здесь спасетесь, потому что кто в советскую церковь ходит по незнанию, тот, может быть, и получает благодать, а кто, зная, приобщается, то это в осуждение. Но не все погибнут там и не все спасутся здесь, на суде будут дела спрашивать и любовь».

В 60-х годах приезжал уполномоченный, предлагал быть в советской церкви диаконом, но, конечно, я на это не пошел.

Наша семья, вообще, все арестанты, но тогда было время такое, все, кого арестовывали, — они радовались, потому что за Господа. Часто у нас при обысках в поле стреляли. Одна наша верующая старушка рассказывала, что один раз пошли они за малиной, набрали, идут обратно. «Слышим гул, ну, мы сразу в кусты, а тут, смотрим, в малиннике выкопана яма большая, ну, мы притихли. Смотрим, ведут народ охранники и духовенство с ними, один священник говорит: "Разрешите нам отходную прочитать". Стали петь себе отходную, а молодые диаконы не выдержали, побежали; тут как начали стрелять. Всех покосили и в яму побросали. Привели следующую партию. Тоже расстреляли. Это было в 1937 г. в Горьковской области, кажется, в Дзержинском районе. Они потом подошли к яме закопанной, а земля еще ходила, раненые задыхались».

БЛАЖЕННАЯ ВАРЕНЬКА

Погибла Российская империя, гражданином которой был Сергей Степанович и другие катакомбники. Часть ее вместе с первым и лучшим гражданином - Государем ушла на небо, оставшаяся часть затаилась в подполье, ямах, "похоронках". В глухих углах, среди лесов и болот Чувашии, Марийской Республики, Татарии, Удмуртии, а также Сибири, Белоруссии, Казахстана, словом, в самой глубинке бывшей императорской России поселились истинно-православные христиане, составляющие истинно- православную Церковь. Для КГБ эти два названия — ИПХ и ИПЦ были ругательствами, основанием для преследования, слежки и заключения. Не они сами назвали себя так, а название это, выявляющее всю сущность их противостояния, вышло из внешних, карательных органов. Ну, и как часто бывает, хотели обругать, а нечаянно сказали правду.

Зачастую люди оказывались в глухих местах так: отсидев срок в лагерях по приговору, им еще полагалось какое-то количество лет ссылки. Эти медвежьи углы и были местами ссылки. Иногда просто семьи ИПХ искали такие места, чтобы укрыться подальше от взора властей, чтобы более или менее спокойно жить и воспитывать детей по-христиански. Ну, и самое главное, сообщаться, служить, принимать тайных батюшек. Но были и такие, кто решался на открытое исповедничество; например, в Сергаче жила Варенька Шулаева (о ней написано в книге иеромонаха Дамаскина (Орловского) «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Российской Православной Церкви ХХ века» (Тверь, 1992 г., т. 1); но по какой-то причине составитель не рассказал, что Варенька была катакомбницей, не брала паспорт, не взяла пенсии, которую ей навязывали. В житиях и других исповедников ничего не говорится о том, что они не признавали советскую патриархию, а именно, в житиях игумении монастыря под Канашем Агнии и иерея новомученика Вячеслава Леонтьева (погиб в конце 30-х гг.) из села Майданы, духовника блаженной девицы Вареньки Шулаевой).

Во все религиозные праздники в ее избе собирались десятки человек. Все не вмещались и стояли на улице под окнами. Когда они разъезжались по домам, то говорили, что в доме у Вареньки советской власти нет. Сама Варенька после принятия декларации митрополита Сергия ходила по храмам и обличала там священников, которые приняли декларацию. Один раз она даже епископа обличила, хотя он очень гневался на нее. Часто к ней приезжал сергиевский священник Иоанн из Нижнего Новгорода (который ее почитал); она его принимала, он все хотел ее причастить, а она говорит: «Я уже исправилась» (то есть причастилась, так как она в советской церкви не причащалась). Когда он умер, то она очень плакала, так как знала его посмертную участь. Ей один раз Господь показал всех обновленцев и митрополита Сергия, находящимися в темном месте и руки у них были связаны.

Одно время Святые Дары ей присылал катакомбный иерей Петр. Он клал их в специально приспособленную иконочку. Когда отца Петра пришли арестовывать в дом, где он скрывался, то он преставился от разрыва сердца. Службу в доме Вареньки вели ее хожалки (помощницы) по выработанному "катакомбному уставу" - вынужденно, без священника, так как открыто служить катакомбные священники не могли. И эти богослужения у Вареньки происходили среди бела дня. Власти знали, но не трогали. Слишком была общеизвестна Варенька; она знала все, что на небе (она там была 101 день в разное время) и что на земле. Со временем Господь сподобил Вареньку и сложившуюся вокруг нее общину окормляться у катакомбного священника Филиппа Аникина, который странствовал под видом печника и совершал тайные службы для истинно- православных христиан. Перед тем, как к Вареньке впервые пришел отец Филипп, ей было откровение о том, чтобы она его приняла и держалась его. Но отпевал ее и причащал за неделю до кончины катакомбный протоиерей Гурий мариец.

В самое жуткое время 20-х годов, когда красные дъяволята по воле отца их уничтожали Православную Русь и Церковь, избивали епископов, священников, издевались над православными святынями и, конечно, вносили смуту и сомнение в умы простых верующих, появилась эта простая деревенская девочка Варенька. Она периодически засыпала и спала по двое, трое и больше суток, когда как. Добудиться ни родным, ни докторам не удавалось. Пробудившись, она рассказывала, как ее водили по райским обителям, что она там видела, кого из своих деревенских видела. Подлога быть не могло. Девочка была простая, деревенская, не очень грамотная, но верующая, послушная и благочестивая. Иногда во время сна она разговаривала и сообщала, что видит. За ней даже записывали. Это происходило регулярно в течение почти десяти лет. К ней стали ходить толпами. Еще бы, посреди сатанинского разгула подросток-девочка утверждала, что есть Божье возмездие, что она видела Богородицу, что ее водил святитель Николай, что есть огненная река, которую каждая душа по смерти должна пройти, и показывала на руке сожженное до кости место, куда капнула капля из этой реки. Конечно, власти этого не могли стерпеть. Как-то раз ее подкараулили пять мужиков и избили так, что после этого около сорока лет она пролежала, прикованная к постели, владея только верхней частью тела. С тех пор она уже не засыпала. Умерла она 1/14 декабря 1980 г., при этом во время ее похорон совершались явные чудеса. Два раза в год: на ее годины и на полугодие по-прежнему собираются верующие, иногда до ста человек, служить панихиду, службы, идут на кладбище. Многие верят, что землица с ее могилы облегчает и помогает в болезнях. В ее избе живут ее бывшие хожалки, свято придерживаясь того, что завещала им Варенька. Служат они ежедневно по полному кругу, т.е. полунощница, утреня, часы, обедница и кафизмы на вечерне с тремя акафистами. Целый день в молитве. Когда надо варить еду, одна идет варить, другая продолжает молиться. Света электрического нет. В магазин им Варенька не велела ходить, дабы лишний раз не искушаться. Их кормит мiр. И как только что-то у них кончается, тут же кто-нибудь приедет и привезет. Однажды, например, они обратили внимание, что торфяные брикеты, которыми они топили печку, подходят к концу. Через некоторое время подъехала к избе грузовая машина, полная топлива, с неизвестным им шофером; он, сгрузив брикеты, уехал.

Раньше о. Филипп, у которого окормлялась Варенька, служил в Кулатках (ныне Ульяновская обл.). Он рассказывал, что когда он сидел на Соловках, то ему было легче по сравнению с другими, т.к. он был из простого сословия, привык к черной работе. Тяжело было епископам, которые академию окончили и не знали черной работы; они, бедные, с непривычки мучались. Однажды один заключенный упал у него на глазах, больше идти он не мог, а у него в руках пила и топор. О. Филипп взял инструменты, помог идти. В разговоре о. Филипп узнал, что этот заключенный — епископ, и он сразу сделал ему земной поклон.

В первый день Пасхи у них произошел такой случай. Вел их конвой с работы. Они остановились посреди леса и стали сразу совершать пасхальную всенощную. Было много диаконов, священников, епископов. Сначала, когда священники остановились, то конвойные кричали на них, а потом замолчали, и служба прошла благополучно. В конце начали христосоваться. И даже шпана, которая обычно очень обижала заключенных, начала христосоваться со всеми и вела себя прилично.

Помнил о. Филипп и тех шамординских монахинь, которые не желали работать на безбожников в заключении. Они совсем не брали лагерной пищи.

Следующая страница (2/2)