Версия для печати

Если для католиков в их Церкви сливалось понятие о церковном обществе и Папе как монархе, то протестантизм явился революцией, в которой народ восстал против этого монарха. Протестантизм противопоставил юридическому единству Рима свободный индивидуализм. Личность и ее мнение там были поставлены выше догматов и церковного единства. Поэтому протестантизм с самого начала был обречен на безконечное дробление. Западный мiр и после отпадения Рима от Православия по инерции еще долго сохранял многие христианские добродетели и ценности, но он был на пути к явной катастрофе. Сила сочинений Хомякова о западных исповеданиях заключалась в том, что он обнаружил и разоблачил этот процесс.

«Нравственное изнеможение, — писал он, — становится с каждым днем более и более ощутительным. Невольный ужас, в виду общей угрожающей им опасности, овладевает рационалистическими сектами Запада, Папизмом и Реформою. Они все еще борются между собой (потому что не могут прекратить борьбы), но потеряли всякую надежду на торжество; ибо поняли более или менее ясно свою внутреннюю слабость. Перед ними быстро растет неверие, не то, которым отличался восемнадцатый век, не неверие властей, богачей и ученых, а неверие масс, скептицизм невежества, это законное исчадие рационализма. ...Страх, овладевший западными религиозными партиями, наталкивает их не на примирение (оно невозможно), а на переговоры о временных союзах; но этим только обличается слабость, расширяется область сомнения и увеличивается грозящая опасность» (т. II, с. 86).

Теперь, более чем через 100 лет после того, как писал эти строки Хомяков, мы видим этот разрушительный процесс воочию. Латинство, размываемое волнами протестантизма и живущее рационализмом, теперь уже само становится протестантской религией. Процесс, давно существовавший, хотя и незаметный для поверхностного наблюдателя, стал развиваться с невероятной быстротой после Второго Ватиканского Собора.

Модернизм

Ныне то, что писалось в опровержение римо-католичества пятьдесят лет тому назад уже устарело не потому, что было неправо, а потому, что латинство в такой мере переменилось. Волны экуменизма, давно покрывающие протестантизм, теперь размывает и твердыню Ватикана. Они могут угрожать и нам, поскольку Православные Церкви вошли в экуменическое движение. На протестантах это движение меньше отражается, ибо оно воплощает в себе их же учение о Церкви.

Трудно с достаточной силой изобразить всю глубину разложения, внесенного в западный мiр реформами Второго Ватиканского Собора. Мы могли бы не касаться этого вопроса, если бы не то, что, живя в западной среде, наша паства невольно соприкасается с теми, кто духовно разлагается этими реформами. Они сводят на нет унаследованные от Православия последние остатки церковности у западных исповеданий.

Чем же ныне вызван этот процесс?

Неверием в силу благодати и в свою церковь. Окружающий мiр представляется настолько сильным, что вызывает страх за существование своей церковной организации иначе как земными средствами. Отсюда желание приспособляться к нему, хотя бы и с повреждением своих основных начал. Но приспособление Церкви к мiру сему неизбежно связано с отрывом от предания и колебаниями, которые подрывают прочность церковного порядка.

Приведу пример, подтверждающий это общее правило.

Когда 19 июля 1570 г. Папа Пий V вводил новый служебник, то он издал декрет, который должен был оставаться в силе навсегда, с тем чтобы никогда ничего бы к нему не прибавлял и ничего бы из него не выпускал. «Ни в какое время в будущем, — писал Папа, — никакой священник в мiру или из ордена не может быть принужден к употреблению иного способа совершения мессы». Он заявлял, что «в силу своего Апостольского Авторитета мы предписываем и устанавливаем, что наше повеление и декрет должен сохраняться постоянно и никогда не может быть законно отменен или изменен в будущем». Указ Папы издан навсегда и угрожает тому, кто нарушил бы его, гневом Божиим и Блаженных Апостолов Петра и Павла.

Представим же себе состояние католика, знающего этот декрет, когда ныне ему представляется на выбор несколько новых "пробных" литургий с одобрения законного преемника Папы Пия V. В порядке таких проб католик увидит мессу с джазом, мессу на кухне или мессу для детей с куклами и др. игрушками. Преемство авторитета сломано. Предание отброшено. Что остается?

Во имя чего делается эта разрушительная для сознания верующих перемена? Во имя современности. Но ведь это не единственная реформа, расшатывающая устои современного католичества. Теперь все там поставлено под вопрос. В результате в католической прессе священники отрицают существование диавола, пишут в оправдание содомского греха, оправдывают прелюбодеяние и даже подвергают сомнению девство Богоматери.

Раз вступив на путь модернизма, католичество в этом отношении часто обгоняет протестантов. Несмотря на близкое соприкосновение с этим направлением в экуменистическом движении, Православные Церкви еще нигде не воспринимают модернизма в таком чистом виде, как западный мiр. Но пример заразителен, и мы уже видим признаки этой заразы в разных местах.

Обновленчество и экуменизм

В России модернизм в самой грубой форме был осуществлен в обновленчестве. В нем, прежде всего, конечно, проявился оппортунизм, услужение Советской власти, но за этим следовало и стремление к полной протестантской реформации.

При учреждении т. н. Живой церкви, кроме приспособления к коммунизму, в программу, принятую учредительным собранием в Москве 29 мая 1922 г. в числе целей было указано: пересмотр действующих законов о церковном управлении, пересмотр церковной догматики, пересмотр церковной литургии и церковной этики. Целью ставилась «разработка учения об общественной жизни применительно к социальным задачам, выдвигаемым переживаемым временем». Раздел II о целях группы Живая церковь завершается пунктом "е": «Вообще пересмотр и изменение всех сторон церковной жизни, какие повелительно требуются современной жизнью» (А. А. Шишкин. Сущность и критическая оценка обновленческого раскола Русской Православной Церкви. Изд. Казанского Унив., 1970, стр. 92).

Приспособление к атеистическому коммунизму по этой программе проводилось настолько грубо, что даже в смягченной форме последних лет его существования обновленчество не принималось русскими людьми. Все- таки потребовалось 23 года, чтобы обновленческая церковь была формально ликвидирована за ненадобностью. В иной форме обновленчество, однако, существует и теперь в Московской Патриархии, которая в 1945 г. включила в свой состав всех тех обновленческих деятелей, для которых формальные препятствия не совсем заграждали путь к иерархическому положению. Как пишет Левитин, «через некоторое время все опять стало на свои места. Женатые архиереи преобразились в протоиереев, неженатые получили епархии» (А. Краснов. Закат обновленчества. Грани, № 87–88, 1973, стр. 264).

В Московскую Патриархию широкой волной влились элементы, воспитанные в оппортунизме и на идеях А. И. Введенского, который писал, что задачей обновленчества является «нахождение форм христианства соответственно двадцатому столетию, веку радио и Дарвина, социальных проблем и Энштейна» (Вестник Св. Синода Российской Павославной Церкви. 1927, № 4, стр. 9–10).

Московская Патриархия, первоначально руководимая человеком с таким несомненым умом, но вместе с тем и гибкой совестью, как Патриарх Сергий, отвергла заметные простым верующим грубые нарушения Православия. Он отступал от него с сохранением внешних церковных форм и потому имел больше успеха, чем Введенский. Но и Патриарх Сергий, поначалу быть может и нехотя, тоже поставил Церковь на службу апостасии. В этом обличали его многочисленные епископы-исповедники, выступившие против его декларации 1927 г. о соглашении с Советской властью. Чем дальше, тем больше Московская иерархия делает заявления, которые сводятся к тому, чтобы безбожную тьму выдавать за свет.

Сатанинский характер советского атеизма особенно ярко выступает перед нами в свидетельствах очевидцев, которых силою своею всех превосходит Солженицын. И вот этот ад на земле Патриархия старается представить мiру как некий идеал, а Солженицына за обличения его осуждает. Когда возникло новое обновленчество Митрополита Сергия, многие епископы поняли, к чему оно ведет, и восстали против него по завету Апостола Павла: «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными. Ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою? Какое согласие между Христом и Велиаром?» (II Кор. 6, 14–16).

Один из епископов, обличавших новое направление Патриархии, в 1927 г. писал: «Государство диктатуры пролетариата, с христианской точки зрения, — чистейшая апостасия во всех областях материальной и духовной жизни. На историческую сцену выступила религия человекобожия, развитие которой неизбежно приведет, по мысли Ап. Павла, к ужасающим перспективам международной жизни (I Тим. 4, 1–2; II Тим. 3, 1–5) и появлению лже-миссии, человекобога-зверя (II Сол. 2, 4; Апок. 13 гл.)». Епископ отошедший отмечал, что «особенного внимания заслуживает то обстоятельство, что новое государство создало классовую мораль, провозгласило новую марксистскую совесть на основании ленинского марксизма — учение о нравственности, не укладывающееся не только в рамки христианской нравственности, но и в рамки общечеловеческой морали» (Церковная Жизнь, 1933, № 7 стр. 128. Цит. в книге: протопр. Г. Граббе. Правда о Русской Церкви на Родине и За Рубежом. Джорданвиль, 1961, стр. 108). Вновь можно сказать, что два тома Солженицынского Гулага являются яркой иллюстрацией правильности этого заявления.

Московская Патриархия ныне старается сохранять внешний облик православности, напр., в соблюдении богослужебного устава, но усвоила обновленческое приспособление к советским принципам жизни, а иногда, догматизируя их, идет дальше обновленцев по пути лукавства и апостасии. Как пишет советский автор. П. Л. Курочкин, «Патриаршая Церковь, победив обновленцев, вынуждена была усвоить наследие побежденных не только в области политической переориентации, но и в сфере идеологической перестройки» (Эволюция современного русского православия. Москва, 1971, стр. 82). Курочкин справедливо пишет про деятелей Патриархии: «На страницах церковной печати, в устных выступлениях перед верующими они все чаще стали провозглашать сходство, близость коммунистических и христианских социальных и нравственных идеалов». Он цитирует статью Н. Иванова в Журнале Московской Патриархии: «В ликвидации... капиталистических отношений между людьми, в уничтожении эксплуатации человека человеком, церковь видит приближение человека к тем идеалам, которые возвещены Евангелием» (Там же, стр. 81).

Одновременно с хранением внешней уставности иерархией Московской Патриархии, обновленческие настроения не могут не жить у людей, выросших под их влиянием. Это ярко проявилось в стремлении переделки богослужений, высказанных свящ. Желудковым. Но подобное реформаторство в той или иной степени существует и в Греции, и в Американской Церкви, и в клире Антиохийской Церкви.

Однако, хуже всего, конечно, преломление марксизма в богословии Московской Патриархии. Сочинив новую богословскую дисциплину — "богословия мира", Патриархия старается сочинить учение, которое оправдывало бы ее службу мiровой революции. Патриарх Пимен говорил в Женеве, что только враждебная советскому обществу пропаганда не позволяет на Западе видеть безспорные достоинства социалистического образа жизни, во многом якобы «созвучного идеалам христианства» (Жур. М. Патр. 1973, № 11, стр. 61). Т. н. богословие мира есть в сущности хилиастическая проповедь Царствия Божия на земле с помощью насаждения коммунистического социализма. В обращении к Московскому Собору перед выборами Патриарха в 1971 г. священником Николаем Гайновым и тремя мiрянами справедливо возбуждались об этом вопросы в связи с выступлениями Митроп. Никодима и его сотрудников. Они приводят его слова об «объединении людей между собой в служении примирения» с целью тем самым «восхитить Царствие Божие, грядущее в силах». Журнал Моск. Патриархии писал: «для христианской религии не может быть индифферентных или нейтральных областей действительности. Происходящие в мiре перемены христианство рассматривает как действие Промысла Божия, проявление силы Божией в целях установления Царствия Божия на земле» (1962, № 12, с. 1^).

Мир, о котором хлопочет Московская Патриархия, — не духовный мир, а политический и при этом ложный, ибо т. н. богословие мира связано с обманной пропагандой Советов. Стараясь вторить коммунистической пропаганде, Патриархия невольно впадает в проповедь некоего хилиазма, т. е. достижения золотого века и общего мира человеческими средствами политического характера. Если Спаситель сказал: «ищите прежде Царствия Божия, и сия вся приложится вам», то Московская Патриархия ставит вопрос в обратном порядке: Царствие Божие должно достигаться через внешние средства коммунистического социального порядка. Поэтому в 1963 г. Митр. Никодим в докладе «Мир и свобода» на местной конференции мирного движения в Голландии звал к сближению Церкви с мiром сим. «С ранних времен, — говорил он, — апологеты незыблемости несправедливых социальных отношений начали склонять мысли христиан к полному отчуждению от мiра с целью отвлечь их от жгучих социальных проблем, от борьбы за переустройство общества на началах справедливости. Под длительным влиянием такой псевдо-христианской проповеди воспитывались и вырастали целые поколения узких фанатиков с изуродованными представлениями о христианстве» (Ж. М. П., 19б3, № 1, стр. 40).

Предыдущая страница (2/4) - Следующая страница (4/4)