Версия для печати

ПУТЬ  ИСПОВЕДНИКА

рассказ

От резкого подъема закружилась голова, потом резкий свет ударил в глаза. Сколько раз меняли тьму на яркий свет, уже надо бы привыкнуть, но тут что-то особенное, хотя, как обычно, поплыли круги перед глазами. Неужели это свет солнца, даже не верится после стольких лет подземелья! Но все тот же дотошный голос: «Последний раз спрашиваем, так вы не приемлите нашей системы?» И опять, даже при солнечных лучах, стало вокруг мрачновато. Что толку отвечать, они и так знают, что для меня лучше смерть. Как всегда, готовлю себя к самому худшему: показали солнце, попытают, а потом опять во мрак, чтобы там во тьме, вспоминая о свете, этим еще больше досадить. Так уже было много лет назад, когда еще не сидел в подземелье, и не солнце показывали, а приводили близких людей и, указывая на них, говорили: «Вот посмотри хорошенько, потому что больше ни они тебя, ни ты их никогда не увидишь, а все из-за твоего гордого упрямства. Какой же ты немилостивый гордец. Смирись, и сам спасешься, и других спасешь».

- Смириться перед неправдой - это предать саму Истину - Христа.

- А вот некоторые, такие же, как ты, смирились, и теперь служат и нам, и людям, и Богу. И теперь у нас, благодаря им, в стране мир.
- Бывает неправедный мир, который удаляет от Бога, и праведная вражда, которая соединяет творение с Творцом.

Пока волна воспоминания оторвала меня от действительности, скрипучий голос, не дождавшись ответа, продолжал: «Вот ты видишь, как радостно играют лучи солнца, какое тепло несут они даже через грубые стекла и толстые решетки. И что тебе стоит, чтобы выйти полностью и погреться на солнышке, именно сегодня, сейчас, в этот погожий день. Только кивни головой, даже ничего не надо подписывать. А то, если нет, то опять пойдешь во мрак, холод и сырость».

И снова я молчал, ибо им, духовно слепым, не понять, что есть свет, который внутри. Этот Свет - Христос, и Он и согреет, и утешит, и подаст силы, чтобы все претерпеть до конца.

- Молчишь, так знай, что мы приготовили для тебя мучение страшнее ада, мы тебя выпустим, и ты увидишь, что весь мир наш, все нам поклонились. И, когда ты сам в этом убедишься, и будешь отвергнут всеми, то тогда ты сам сюда обратно проситься будешь. Итак, иди, вот черная линия на твоей правой руке, ее ты ничем не смоешь, по этой печати ты везде будешь изгой, и нигде не встретишь милости, ибо ее на земле уже нет.

И последовал дикий хохот, во время которого стены раздвинулись, меня сзади кто-то толкнул, и я оказался на свободе, если можно было назвать это свободой, потому что знал, что каждая частица земли у них под контролем.

Подул свежий ветер, который как будто развеял мои мрачные мысли, и я впервые за много лет так легко вздохнул на полную грудь, и меня осенило: «Лжешь ты, чудище окаянное, что нету на земле милости, ибо если бы это было так, то и
земли бы самой уже не было, потому что все милостию Господнею содержится. И даже вас, нечестивцев, терпит Господь по неизреченной Своей милости».

И тут донесся до меня колокольный звон, но что-то выдался он мне каким-то холодным, безчувственным, и сердце в предчувствии чего-то тяжелого тревожно заныло. Издали виднеется белая колокольня, кажется, вот она, рядом, рукою дотянешься, а идешь, идешь, и сколько еще идти, в догадках потеряешься. Да, отвыкли мои ноженьки от ходьбы дальния, все мерили годами пару шагов между стенками. Но ничего, осилим. Вот уже приближаемся. Все выше и выше поднимается перед глазами колокольня. Так и путь наш ко Господу: пока далеко от Него отстоим, то себя видим великими, а если только приблизиться, то такими мелкими-мелкими пред Господним Величием себя чувствуем, что никакого весу в нас нету, что пылинки ветром носимые, и если б не Ты, Господи Иисусе Христе, нас поддерживал, то давно бы с землею, и еще ниже ея затопталися.

Вот вижу и вход на колоколенку, но что-то тут ступенек не видно, как же звонарь туда забирается и кто ж научил-то его так наигрывать? Вот бы с ним побеседовать! Захожу, вижу, а то лифта кабина; дверь закрылася и понесся я наверх. И через мгновенье оказался я выше всего подо мною лежащего, только ни души не услышал я. И тут дошло то, что меня в этом звоне встревожило, понял я, что он искусственный, на компьютере набранный. Поспешил скорей вниз, даже смотреть с высоты на строения не хотелося, ибо оттуда еще чужей все казалося, хотя и так все изменилося, что ничего знакомого не встретил я: ни окна, ни лица, ни кола, ни двора. А все такое усовершенствованное и уму моему непонятное. Хотел я в храм зайти, но тот же холод веял и оттуда. Но вот народ начал с церкви выходить, видно, служба у них окончилась. Смотрю, а глаза у всех будто стеклянные, ну и лица черствы, аки камени. Все проходят мимо, даже главы не повернут и так смотрят угрюмо - прямо жуть. Ну, решился, подхожу к одному, заговариваю, а он смотрит на руку мне и отворачивается. К другому подхожу, и той такожде. Не пойму, что так их от меня отстраняет всех, но тут одна женщина мимолетом бросила: «Отойди, чернолинейный, тебе тут не место стоять». И тут-то я вспомнил про руку мою меченую и понял злую шутку, надо мной сыгранную, спрашиваю: «А где место мое, где быти мне?» -  «Не знаю, - отвечает угрюмая, - только не должно тебе между нами быть, между нами, особым знаком помеченными, да ты и сам все поймешь, когда по сторонам маленечко приглядишься, что нету места тебе в нашем обществе».

Тут и поп ихний выкатился, говорит: «Вижу по лику твоему, что из сословия ты нашего, хотя, признаться, давно таких, как ты, не видывал, что-то больно в глазах твоих мне что-то не нравится, уж больно шибко они, как-то по-особому, светятся». Но тут и он на руку глянь: «А, непризнанец ты, теперь все ясно мне, в чем твое отличие». «А как же вы, - спрашиваю, - молитесь и кого поминаете?» «Во-первых, - отвечает, - поминаем нашего верховного, всему благу нашему виновному. А о свышнем мире и о мире во всем мiре мы уже не молимся, потому что свышний теперь тут на земле обретается». «Так какому же вы Богу поклоняетесь, и какими духовными учениями питаетесь?» «А почто нам много знати, от того тревога одна, и себя и народ смущати, за нас владыка все знает. Поди к нему, вон видишь, там он, с западной стороны, благословения раздает».

Подхожу, говорю-спрашиваю: «Какая вера у вас исповедуется?» «Ты откуда свалился, невежда этакий, - отвечает мне владыка приветливо, - одна у нас теперь у всех вера истинная - это наша, потому что общепризнанна». Но тут и сей ко мне пригляделся: «Постой, постой, да ты ведь изгой. Нечего тебе здесь стоять, народ смущать, хотя уже никого не смутишь, все тут наши, меченые».

Смотрю, а толпа вся безразличная, даже бровью никто не повел, все аки заколдованные, только в рот владыке  заглядывают. Пробовал им что-то объяснить, но они все одно, как запрограммированные: «Наш владыка святый, и мы также все слуги святейшего, его имя не только на руке, но и в сердце все носим мы. А твои слова - жестокими нам кажутся». Тут владыка говорит:

- «Ну, вот видишь ты, что твоя проповедь?»
- Я говорю не свои слова, говорю им истину.
- А на что им эта истина, она тяжела для них, им всю правду не вынести, вот мы их и облегчили, что от правды освободили. Зато спокойны они теперь, да и сыты, а все имя нашего верховного, оно им везде все раскрыло, то, что душа их желает, вот они ему до земли и кланяются.
- Ну а как же Божия заповедь, что Ему Единому подобает кланятись и Ему Единому служити?
- Ну, это давно было, - отвечает владыка, - а ныне заповеди у нас новые, и учим мы не по-старому. Ибо то все старое, да отсталое, и от этого было одно разделение, потому что кто мог понять - понимал, но таких всегда меньше было, а большинство-то так, а вот мы обо всех позаботились. У нас такая вера, что всем подошла, теперь на всех одна, все едино, вот где наша истина. И чудеса у нас такие, что мир не видывал, вот хотя бы, что верховный наш по воздуху передвигается, как на крыльях носится. Ну а в твоей вере какая польза для тебя и для народа?
- Неужели, - говорю ему, - для земли душа создана, что как скот она только земным наслаждается. Ой, истинно есть тьма кромешная, и за отступление мука вечная.
Изо всех сторон вдруг раздалося:

- «Нету ада, есть рай на земле».
- Ах, вот какая у вас вера - зверева, без Бога на земле царствуете.

Заскорбел я так, что как будто сердце оборвалося, а тут смотрю, и еще муки прибавилось; выходят детишки из храма и цветы несут и ставят прямо идолу у подножия, и тут одна ваза перевернулася; гляжу, бежит прямо стремглав от попа мальчонка, сынишка, наверное, его, чтоб цветы поднять вместе с вазою. Вдруг в глазах моих потемнело все и чувствую я, что падаю. Не знаю, сколько лежал вот так, но видно, что никто не подходил, потому что очнулся я на том же месте. Кто-то за рукав меня дергает и водою в лицо брызгает. А на дворе ночь, да такая темная, что глаза открыл, но ничего не видать. Спрашиваю:

- «Кто ты, добрый человек, что подошел ко мне, изгою?»

- «Иваном мать назвала меня, а отцом по новой вере в Вона переименованный».
- А отец твой кто?
- Прости, странник, но служит он в храме этом, да ты ведь с ним разговаривал.
- А, теперь вспомнил я, а это ты бежал вазу подымать у того идола?
- Прости, но сие отец приказал, сам не ходил цветы ставити.
- А почему лишь ночью ко мне подошел, к грешному?
- Прости, приходится мне скрываться до времени, не выдавать себя, что я не запечатанный, быть подобному всем, пока здесь обретаюся.
- А как же ты скрывался, да кто надоумил тебя?
- Это все Господь через мою матушку - истинно-православную.
- А где же кормилица твоя, дитя мое?
- Ой, странник Божий, ее сердце не выдержало, когда отец мой родной в церкви начал властелина поминати, в ектениях его имя возносити. Захворала она да слегла, да и мне заповедала, что скоро печати будут ставити: «Но ты умри, но не принимай. Я верую, тебя Господь через человека доброго из сего осиного гнезда выведет». И вот так по завету матушки не ходил я туды, куды все хаживали, а отцу, прости Господи, солгал, что я пропечатанный, а так как отец у меня высоко ценимый у владыки служащий, то никто меня и не заподозрил. Ну, а матушка еще до печати померла. Теперь приходится мне в основном дома сидеть, потому что везде, и в магазине, и в транспорте и всюду только тот вхож, кто запечатанный.
- А печать, скажи, - его спрашиваю, - она сильно видная?
- Нет, она глазом человеческим не видимая, только черная линия, как у тебя, она для всех видимая. И я теперь увидел тебя и надеюсь, что ты тот самый добрый человек, о котором матушка предсказывала.
- Я так понял, - говорю ему, - что тот, о котором сказано, мной не может быть, потому что куды я тебя выведу, когда сам не имею, где главы подклонити.
- Ничего, я верю, с Божией помощью выведешь. Но нам пора отсюда уходить, потому что сюда к храму и к лысому идолу каждую ночь верховный прилетает, и тут у своих слуг отчет принимает.

После сих слов внезапно шум раздался, я аж сразу перекрестился, а мальчик шепчет: «И меня перекрести, потому что на мне креста нету, матушка меня тайно от отца крестила и крестик дала, но отец отобрал, а другого я не нашел».

Только мы крестом оградилися, как тут перед нами такая картина открылася: сидит, как я понял, верховный на престоле, у него пентограмма на главе горит, и сам весь сияет, а слуги ему докладывают, сколько душ где и как загублено, сколько приведено на поклонение. Но тут заскрежетал на троне змий зубами, так, что все слуги затрепетали: «До каких пор еще будут живы христиане истинно-православные, душа моя огнем горит только об одном их воспоминании».

- Они все в катакомбах прячутся, и все Богу в Троице молятся, хоть мы все сделали, чтоб им нечего есть и пить было бы, и давно думали, что они все уже вымерли.
- Нет, чует мое сердце, - говорит верховный, - что даже тут рядом с нашей столицей, если идти вниз по руслу высохшей речки, то там за Братской Горой в пещерах они прячутся.

Слуги все оправдываются, что все там просматривали, нет ни души там, а если б и было бы, то давно б от жажды и голода издохли бы.

- Вы того не знаете, - шипит человек-змий, - что покрывает их сила Назарянина, этого Галилеянина, Сына Марии, ой как тяжело даже говорить о Нем, так и жгет меня. И они там в катакомбах до чего домолилися, что землю берут, крестят ее и едят, как хлеб, по вере их. А вода, та у них живая, о которой Он самарянке говорил, что кто будет пить ее, не будет жаждать во век. Вот беда-то какая. Да что тут о них говорить, если они хоть за городом, а тут, чую я, в городе есть душа одна не запечатанная, но и ее покрывает невидимо сила Того Распятого. Ну, скажи-ка мне, идоле лысый, сколько ныне тебе поклонялися, не учуял ли ты чего неладного?
- Все, что ныне цветы мне ставили, - отвечает идолище поганое, - все твои служители и душой тебе преданы, только один случай был такой-этакий, что даже страшно рассказывать.
- Говори, - повелительно рявкнул властелин.
- Одна ваза с цветами свалилася, птицы-голуби задели ее, давно говорил я тебе убить их всех, а то лысину мне всю запачкали и на руку мою протянутую тоже наделали.
- Ах, куда смотрит служитель храма и владыка, ой, задам я им, - пригрозил змий на престоле.
- Не наказывай их, они преданные, они всегда мне кланяются, так что владыка сам мне лысину вымыл, а служитель руку вылизал и сразу же выслал сына своего вазу поднять.
- Ну и что же тут страшного, - захрипел властелин.
- Ой, не тут-то было, он, сынок-то попа, цветы-то поднял, и я думал, он мне поклонился, но он развернулся да как плюнет в меня, и еще сказал: «Отрицаюся тя и дел твоих и служения твоего».
- Вот та душа, - заревел тут змий, - та, что, чуял я, что не запечатана. Но где же он, этот недоросль? Прозреваю я сквозь стены дома отца его, но нигде не вижу его, ну где же он, кто покрыл его?

Задрожал сильно мальчик, и я крепко прижал его: «Не боись, - говорю, - слышал, как Господь и Бог наш Иисус Христос покрывает рабов Своих, Он сильней всех их. Давай помолимся, чтоб открыл нам путь к верным Своим, да пройдем мы к ним, сквозь тьму кромешную». И помолились мы, и перекрестились мы, и пошли на Восток никем не замеченные. Нашли русло реки высохшей. Долго шли, брали глину, крестили и ели, и была она по вкусу нам, что хлеб из пещи деревенския, а водою было нам Слово Божие, так и шли мы на Восток. Говорил я мальчику Иоанну, что с Востока Сам Господь Иисус Христос явится, но сначала будет знамение Честнаго и Животворящего Креста на все небо, так что все народы увидят, одни восплачутся, а другие возрадуются. Так и дошли мы, и с Божиею помощью нашли катакомбу и как неизреченно возблагодарили Бога, когда услышали, как из глубины пещеры доносится: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, исполни небо и земля славы Твоея. Осанна в вышних, благословен грядый во имя Господне», - я понял сразу: Литургия. И вспомнил слова Господни, воистину непреложны: «Созижду Церковь Мою, и врата ада не одолеют Ея».

Иеромонах Савва
Писано в ночь на 14 мая
Муч. Исидора,
Прп. Никиты Новгородского,
Св. Иоанна Болгарского

Этого же автора см.:

Cвое отступление пытаются прикрыть именем Святителя Иоанна (Максимовича)
Иеромонах Савва

http://catacomb.org.ua/modules.php?name=Pages&go=page&pid=1549